– Ой, мама! Насчет мамы – неизвестно. Но визг его не уберег. На светлейший лоб шлепнулся крупный шматок птичьего помета. Жирный такой… сова явно не голодала. И еще один – контрольный. Птица сделала круг – и улетела в темноту, ехидно разухавшись откуда-то из леса. Оно и правильно, озверевший Гаврюша выхватил у сына пистолет и высадил по лесу малым не всю обойму. Птице, правда, не повредил. Но какое-то дерево точно пострадало, метнулось в темноту нечто крупное… животное какое? Да, наверное… А Гавриил разразился таким матом, что конюх Гришка, которому вчерась кобыла на ногу наступила, почувствовал бы себя жалким дилетантом. От как благородный-то господин скажет, так сразу чувствуется и опыт, и умение… Учиться надо! А не кобылам под хвост заглядывать! Пламенный благоразумно молчал. В принципе, и так все было ясно. С тем же успехом лично Хелла могла бы возникнуть над костром и плюнуть Гаврюше на крохотную и тщательно маскируемую плешку на макушке. Жутко это… Когда белый призрак на белых крыльях… вот сейчас Пламенный и прочувствовал. И осознал. И передернулся. Решение о ликвидации Петера принимал именно он, пробивал тоже он, приказы отдавал он… Так что и ответственность его. Когда считаешь, что ТАМ ничего нет и не будет, – не так страшно. Ясно же, там пустота, и жить надо здесь. А вот когда тебя вдруг примораживает и ты осознаешь, что боги живы… Что колокол звонил не просто так… Что пушка стреляла не из-за происков врага… «Вернусь в Звенигород – прикажу снять обе реликвии и переплавить к едрене вше!» * * * В том, что Тимка утянулся вечером на рыбалку, ничего удивительного не было. Мать ему сунула кусок хлеба, натертый чесноком, дала луковку и кусок вяленой рыбы – и рукой махнула. Иди, сынок. Рыбаком Тимка был удачливым, и в вершах его перебывало немало крупной рыбы. Считай, семья с нее и жила. Батька-то горькую попивает частенько, а когда пьянка да гулянка – не до работы. Тимка и то уж решил, что как подрастет чуток, так выкинет отца за порог. Ишь ты, мать на поденщине горбатится, лишь бы мелких прокормить, а он только и знает, что пить да гулеванить! Но пару лет еще подождать придется, сейчас Тимка маловат. Хоть ему и четырнадцать, а все одно со взрослым мужиком ему не сладить и надел свой не поднять. Сейчас, зимой, конечно, какая рыбалка! Но вершу установить можно. Тимка так и делал, а чтобы за ним не увязались, ходил вечером. Ночью даже… Честно говоря, рыбачил он у господского дома. Неподалеку… Тор Гавриил рыбку ловить любил, а потому у поместья ее часто прикармливали. И рыба там была хорошая, крупная, жирная… только вот вряд ли он с пониманием отнесется к Тимкиным нуждам. А и плевать! Маменька и малышня голодать, пока он жив, не будут! Когда Шарик, взятый с собой за компанию, вдруг заскулил, прижал хвост и потянул Тимку в темноту, паренек послушался сразу. Собака – зверь умный, зазря не сбрешет, значит, чует недоброе. А что сказать не может, так и сам дураком не будь! Так что Тимка прижался под берег, накрылся беленой холстиной, которую всегда брал с собой на такой именно случай, затащил под нее пса – и отлично все видел. И как круг рисовали, и как тор Гавриил убил того человека, и сову… Ой, мамочки, это что ж деется-то?! И даже слова тора Гавриила: «Без благословения я на трон не сяду…» И сложно было б не услышать, разорялся означенный тор так, что его в Звенигороде услышать могли. Хорошо еще, жом Пламенный предусмотрительно приказал своим людям заткнуть уши. А вот Тимка все слышал. И соображал. В четырнадцать лет, на деревне, уже не ребенок. Все он отлично понял… о таких делах среди мальчишек страшные сказки ходили, если что! И о жертвах баяли… Темной богине то служит! Это что ж! Ихний князь, значитца, душу запродал, чтобы на трон сесть? И с освобожденцами стакнулся? Ихнее знамя не узнать сложно было… Кажись, да. А богиня-то его и не принимает… Но Тимка честно рассказал только маменьке. А маменька – куме. Дело-то такое… страшное дело! Примерно через три дня знала вся деревня. Через неделю – соседние деревни. А там и по Русине понеслось – не остановишь. Но кто будет слушать сплетни всякого быдла? Доказательств-то нет?! * * * В гостиной тор Гавриил лично прошел к столику с напитками, набуровил себе благородного дубовика в стакан – и жахнул полный. Посмотрел на Пламенного. На сына. – Будете? Мишель качнул головой. Переглянулся с Пламенным. – Papа́, объясните, что случилось? – А до тебя не дошло? – окрысился Гавриил. – Нет… подумаешь, птица. Летела – и что? – Болван. Вот так и понимаешь, что кретина родил… Мишель сдвинул брови. – Papа́, хватит ругаться. Скажите ясно, что не так? – Все не так. Хелла нашу жертву не приняла, – неожиданно спокойно ответил Гавриил. И налил себе еще стакан дубовика. – И что? Народу плевать, он все одно в Единого верит… – Народ, е-мое, да кого интересует это быдло?! – на глазах пьянея, расхохотался Гаврюша. – В кого скажем, в того и верить будут! И плевать на них три раза! А вот заживо сгнить не хочется! И тебя, полудурка, хоронить – тоже. – Э… – Плоды просвещения, бать их так! И мать-перемать тоже, – выругался Гаврюша. – Не веришь, идиотушка! Нет бы подумать, чего тут этот тип штаны протирает? Его б воля, давно б ты в землице гнил да ромашками снизу вверх любовался! Жом Пламенный с интересом посмотрел на Гаврюшу. У него бывают проблески сознания? Как интересно и неожиданно! – То-то и оно, что в отличие от тебя, болванчика паркетного, этот тип кое-что знает! Потому и боится! Потому и бегает сюда! А мог бы обойти условие, так обошел бы… Да жить охота…