Яна кивнула. – Дом покажешь? – Покажу. Я все разведал… Пойдем, тора? – Нет. Мальчишка посмотрел удивленными глазами. – Тора? – Ночью тот дом найдешь? – Найду… тора, только там собака. Яна махнула рукой. – Разберемся… * * * Собака действительно не залаяла. Евдокия мирно спала, когда к ее виску прижалось холодное дуло револьвера. – Пискнешь – пристрелю. – А… – задохнулась баба. – Не бойся. Ты мне не нужна, мне надо знать, куда отправилась твоя дочь… Каким-то шестым чувством, которое чудесно пробуждается под угрозой гибели, Евдокия поняла – лучше не врать. Ну и не стала. – Савватей ее в город увез. – Зачем? – Внук у него. Сказал – родные умерши, пригляд надобен… – И никого лучше деревенской проститутки не нашлось? За дочь Евдокия обиделась, револьвер там али что… – Что б ты понимал… – А ты объясни, – шепнула темнота. – Так, чтоб мне понятно было. – Кто ж из баб так лесничиху-то обидит? А Ксюха, считай, отрезанный ломоть, соли, не соли, горьше не будет. Уже наплакалась… на то и Марфа не обидится. Она хоть баба крепкая, а не дура… Яна поняла. Кивнула, забыв, что ее в темноте не видят. Деревня же! Все связаны, где родством, где выгодой, где еще какими отношениями. И помочь Савватею с его внуком невесть от какой бабы – значит сильно оскорбить его жену. И детей, естественно… Кому ж охота нарываться? Кому надо свою семью подставлять? Ведь обидится лесничиха наверняка, а деревенская обида, равно как и деревенская память, – крепкая. Спустя пятьдесят лет тебе пакость припомнят! Внукам твоим потычут! Правнукам достанется нахлебаться! А вот деревенская потаскуха семью не подставит – куда ж еще? И так ясно, что мать от нее горючими слезами плачет… – Куда поедут – не сказали? – Не знаю я. Савва говорил, Синедольск. А там уж… – Адрес не называл? – Нет. Может, и жена его не знает, не стал бы он такое говорить… – А кому мог бы сказать? – Не знаю я… Творец ведает, не знаю! – Внук при нем был? – Да… – Видела ты его? – Да. – Опиши? – Мальчишка, лет пять, может, шесть, некрупный такой, Гошкой Савватей его звал. Оружие убралось от виска. У Яны едва рука не дрогнула… Гошка! Ее сынок! Живой! Да она весь Синедольск по щепочке переворочает, но мальчика найдет! Яна отвела руку – и ловко стукнула женщину по голове. Так, чтобы оглушить ненадолго. Получилось. Вообще, это дело опасное, можно не рассчитать и угробить человека, но Яна справилась. И быстро навязала пару узлов на веревке. Сильно связывать не стала, как раз, чтобы время до утра выиграть. А очухается баба, да и начнет вертеться, узлы и распустятся рано или поздно. Выберется. А то и кто другой выпустит. Яна вышла из небольшого домика на снег. Посмотрела на луну, потянулась… – Тора? Потап ждал решения, и Яна его сначала огорчила. – Что ж, дружище, придется нам с тобой расставаться. Тебе – в Матвеевку, мне – в Синедольск. – В город? Тора, возьмите меня с собой! Яна аж рот открыла. Здрасте-нате, рояль из-под кровати! – Куда взять? – В Синедольск! Тора, не бросайте? Яна покачала головой, направляясь к околице деревни через огороды. – А на кой ты мне там сдался? – Тора, так сейчас ведь пригодился? И там пригожусь… В словах мальчишки была определенная правда. Но… – Родные что скажут? – Нет у меня родных, тора. – Чего? – Батька два года тому как помер, мамка – той зимой. А Петр – это дядька мой. Сами видите, родного сына он с вами не послал… Яна видела. И не послал, и одежда на мальчишке – она обратила на это внимание – вроде бы и добротная, но где дырка, где штопка, где еще чего… явно не так уж о парне заботятся. И отправлять его назад… что-то он и сам не рвется. С другой стороны – тащить за собой, в неизвестность, пацана?