Все мы воспринимали предстоящее как веселую игру. – Вот такие процедуры мне нравятся, – сказал Володя. В то же время, я чувствовал некоторое особое волнение. Впервые я должен был продемонстрировать некий сверхчеловеческий навык. От меня, конечно, не ждали умения обращаться со связью, но я в то же время не должен был показать и полную некомпетентность. Да, я очень сильно волновался, хотя это волнение причудливо мешалось с весельем. Сначала мы просто играли и здорово было всем. Ничего сверхъестественного никто не демонстрировал. Мы смеялись, натыкались друг на друга, бегали и падали, по очереди водили, дразнились, словом, развлекались. Эдуард Андреевич спросил, размялись ли мы достаточно. Если честно, мне хотелось продолжать, но я сказал: – Да! Тогда Эдуард Андреевич сказал: – Дело в том, что человек и сам по себе довольно совершенное существо. Даже когда мы лишены зрения, мы ощущаем запахи, чувствуем движение воздуха, слышим дыхание. Не стоит недооценивать возможности человеческого тела в его неискаженном виде. Так что, чтобы проверить вашего червя, нам придется отключить некоторые из ваших человеческих чувств. Чтобы усложнить вам задачу. Он вытянул руку с браслетом. – Зрение, – сказал он. – Полностью, чтобы вы не чувствовали движения света, а еще слух, обоняние. Установим определенный диапазон осязания. Не волнуйтесь, как только я сниму браслет, все вернется сразу же. Это абсолютно безопасная технология. Мы молчали. Никому из нас не хотелось терять чувства, пусть даже и временно. Это казалось более страшным, чем боль и кошмары. Валя спросила: – А так нельзя сойти с ума? – Не за такое короткое время. В конце концов вызвались мы с Борей. Я хотел казаться дисциплинированным и послушным, а Боря хотел всем показать, какой он смелый. – Начнем, пожалуй, со Жданова. Но не расслабляйтесь, попробовать придется всем. А я вдруг впервые подумал: даже если Эдуарду Андреевичу это все непросто, он все-таки делает с нами то, что предписывает программа, и улыбается своей обаятельной улыбкой. Он – большой молодец. Я протянул руку. – Это не больно, – сказал Эдуард Андреевич. Последнее, что я увидел: Мила, Алеша, Ванечка и Диана, которые играли вместе с нами, вдруг перестали быть веселыми. Они отошли от меня на пару шагов, лица у них были задумчивые, даже растерянные. А потом я совсем перестал что-либо видеть. Но не наступила и темнота, которую мы часто ассоциируем с потерей зрения. Не было ничего, ни черного, ни белого, ни света, ни тени. Если закрыть один глаз, а другим продолжать смотреть на мир, то закрытый глаз не видит никакой темноты. Он не видит ничего вообще. Потеря слуха испугала меня куда меньше, хотя испугала тоже – не было пульсации крови, звука собственного дыхания – тишина, которой я прежде не слышал. Я перестал чувствовать и запахи. Это тоже удивительно, ведь обычно нам кажется, что мы и не чувствуем никаких запахов, пока не унюхаем нечто, что привлечет наше внимание, приятное или неприятное. Но, оказывается, мир полон разных запахов, и когда они пропадают, на их месте остается пустота, которую нельзя ощутить, безвкусное пространство. Исчез даже запах самого воздуха, и только тогда я осознал, каким приятным и сладковатым он был. Я оказался в жутком, странном мире, где не было ничего, кроме меня. В этом мире мне стало страшно и одиноко. Я сделал шаг, но мне казалось, будто я иду в пустоту, я не ожидал, что почувствую под собой землю, настолько все перестало существовать. Человеку очень сложно оставаться наедине с собой. Ходить стало трудно, каждое движение давалось мне с трудом. Когда мои глаза были завязаны, я ощущал движение света, скрип камушков под ногами, дуновение ветра. Все это помогало мне двигаться, хотя и сложно объяснить как. И я все-таки всегда понимал, что кто-то есть рядом. Сейчас же я не ощущал ничего и никого. Исчезло все вокруг. Мне стало очень страшно, но я знал, что должен оставаться сосредоточенным, что ситуация под контролем и мне нельзя показать свой ужас перед потерей чувств. Ощущение времени тоже исчезло, до странности резко и быстро прервался внутренний ритм, сбились часы, которые внутри меня отсчитывали секунды. До чего же все в мире связано! Я не понимал, сколько вот так бестолково маюсь, делаю шаг, снова шаг, отступаю, не понимаю, что происходит, ничего не чувствую. Я старался сохранять присутствие духа, однако какая-то часть меня будто бы отчаянно звала на помощь, желая ощутить хоть что-то. Я падал, но не чувствовал самого падения, а когда меня поднимали, я не чувствовал прикосновений, только изменение положения тела в пространстве. И тогда эта маленькая, беззащитная часть меня начинала паниковать еще сильнее. Я почти мог услышать ее голос, потому что я не слышал ничего другого. А потом в моем мире что-то появилось. Нечто живое и знакомое так долго. Я не знаю, как это объяснить, человеческий язык, как мне кажется, пока недостаточно приспособлен для описания подобных вещей. Наверное, в червивые времена были свои, особенные слова или выражения, но их я не знаю. Я не видел его. Не слышал. Не чувствовал. Не ощущал запах. Но он был рядом со мной, был, и это мне стало понятно, однако не на рациональном уровне: я ничем не мог подкрепить свои подозрения. И на то, что называют интуицией, это тоже не было похоже – интуиция зарождается внутри, а его присутствие я воспринимал как бы извне. Я знал, что он крутится вокруг меня, то там, то здесь, знал, что ему смешно. Я знал о нем все. Наверное, я не смогу объяснить правильно, и мои попытки обречены на провал. Но я скажу так: он словно сам был чувством, и у этого чувства было имя – Боря. Я не угадал, нет, я знал. Я знал, как знает о приближении самолета радар. У радара нет никаких чувств, присущих живому существу. Но у него есть чувствительность, и у меня была эта чувствительность. В конце концов я поймал его. Я не ощущал прикосновений, собственной хватки, но я ощутил его: секундное беспокойство, потом ему снова стало весело, потом короткое торжество – его очередь, он всем покажет. Я сказал: – Боря! Но не услышал собственного голоса и не почувствовал движения воздуха во рту. И все равно я уже знал, что в пустоте не один. Когда с меня сняли браслет, солнце показалось мне таким слепящим. – Я справился? – Да, Жданов, – сказал мне Эдуард Андреевич. Так мы играли до позднего вечера. Диана сказала нам: – Теперь я стала вас больше уважать. Вы проходите через такие вещи. Мила сказала: – Это очень интересно. Ванечка сказал: – Они все страшно перепугались. А Алеша сказал: