– Привет, – сказала она. – Ждешь Володю? – спросил я, удивившись собственной смелости. – Да, – сказала она просто, словно бы я ее ничем не смутил. – А ты с другими детьми не общаешься? – спросил я. – Здесь много наших ровесников. – Мне четырнадцать, – сказала она, одарив меня чудесным, но абсолютно холодным синим взглядом. – Мне стыдно, – сказал я. – Бывает, – сказала она. Я сказал: – А Володе тринадцать, ты знаешь? – Да ладно? – сказала она. – Это правда, – сказал я. Маргарита надула пузырь еще больше прежнего. Я вспомнил о своем кошмаре, и меня передернуло, когда Маргарита лопнула пузырь пальцем. – Понятно, – сказала она. Меня удивило, до чего же эта девочка царственна. Она жевала жвачку, говорила развязно, нагловато и очень подростково. И в то же время подо всем: движениями, жестами, тоном я видел ее другую. Я мог представить ее в багряном платке, расшитом золотом, наподобие римского пеплона, византийского мафория или русского покрова (название такой одежды, использовавшееся в червивые времена, мне неизвестно). Я мог представить ее в украшенной самоцветами диадеме с жемчужными катасистами. Я мог представить ее в окружении подобострастных слуг, сильных воинов и знатных пленников. Словом, я представлял ее такой, какой ее совершенно нельзя представлять. И, клянусь, такая эстетика мне не близка. Но в Маргарите проглядывало что-то именно царственное. Я так и смотрел на нее, а Маргарита смотрела на меня. Потом она сказала: – Что? Ее ресницы колыхнулись, она сморгнула песчинку, принесенную ветром. Я сказал: – Прошу прощения. Механически, до боли в спине резко, я развернулся и отправился, куда шел (к Алеше и Ванечке, мы собирались искать дом для щенков Найды). Мне стало так стыдно, что я почти забыл, как мне больно. Сегодня не мой день. Запись 89: Это капец Сука ты ссученная, Арлен. Кто тебя просил рот-то свой раскрывать? Теперь не создастся новая социалистическая ячейка общества, не создастся. Из-за тебя все. Как же болит башка. Нереально. Запись 90: Странное дело Сегодня с нами произошло нечто настолько странное, что мне сложно это описать. Однако я чувствую своим долгом попытаться донести этот опыт до тех, кто его лишен. Жорж предупреждал нас об особой связи, которую поддерживают без нашего ведома черви, живущие внутри наших голов, но я никак не мог осознать до конца, как это работает. Мне представлялась некоторая радиосвязь, голоса в голове, неясные образы и картинки, волна, на которую можно настроиться. Я не думал, что все происходит настолько физиологически, настолько телесно. Началось все с того, что Андрюша порезал пятку об острую ракушку. – Ой, – сказал он, схватился за пятку, упал в воду, и все засмеялись. А я почувствовал боль от пореза, боль от соли и решил, что тоже порезался об ракушку. Мне это было совершенно очевидно. Мы с Андрюшей вышли из моря, его пятка сильно закровоточила, когда я аккуратно вытащил из нее осколок ракушки. А моя пятка была в полном порядке! И я бы, конечно, подумал, что мне показалось или меня укусил краб, но я все еще чувствовал боль. Эта боль пугала меня, потому что не имела никакого логичного источника. Я ощупал свою пятку, а потом понял, что чувствую не только боль, а еще и горячую кровь, ощущение текущей крови, крови, покидающей рану. Но никакой раны не было. Я сказал Андрюше: – Кажется, я развил свою эмпатию. – Это хорошо, Арлен, – сказал Андрюша. – Эмпатия очень помогает нам в жизни. – Нет, – сказал я. – Ты не понимаешь. Я чувствую, как тебе больно. – Ты совсем эмпатичный. Я не такой эмпатичный. – Физически, – сказал я. – Как будто я тоже поранил пятку. Тогда Андрюша потянулся к своей ране и сильно надавил на нее пальцем. – Чувствуешь? – спросил он. Я чувствовал. Андрюша засовывал ноготь в рану и царапал, ощущение было невыносимое, мы оба сцепили зубы. – Да. – Да? Наконец я сказал: – Все, Андрюша, это лишнее. Андрюша послушно убрал руку от пятки и принялся рассматривать красную каемку под ногтем, потом поднял ногу. – Солнце ее обеззаразит. Я сказал: