– Нет, – сказал Боря. – Руки чуть согнуты. Вот так. Он сам все сделал, как ему надо. – И не надо делать такой скучающий вид. Пальцы согни. – Ладно. Это было не слишком удобно, запястья даже болели. – Служишь? – спросил Боря. Я кивнул. – Служи. Так мы стояли некоторое время. Мои колени болели, и я думал о пистолете для забоя скота. Я не знал, где Боря прячет его, а неизвестность – пугает. Вдруг он прячет его здесь, в таком укромном месте? Объективно: тайник хороший. Вдруг, думал я, прямо сейчас Боря выудит его откуда-то из темноты? Тогда он прижмет дуло к моему лбу и будет смеяться. А я ведь так и буду стоять на коленях, мне не хватит духу среагировать, или я не соображу, что нужно делать. Стержень пробьет мой череп. Все это случится со мной, потому что я это заслужил. Боря скажет, что я – послушная скотина. И выстрелит. Блестящий в темноте серебряный пистолет, стержень в голове, Борин смех. Все эти образы заполняли мою голову, и я все ждал Бориных слов, я ждал, что он скажет что-то вроде: – А теперь я тебе кое-что покажу, тупая ты скотина! Это будет наш с тобой главный номер! Но Боря сказал только: – Надоело. Я сказал: – Хорошо. Он ушел, а я еще некоторое время стоял на коленях под лестницей, среди белеющих костей, сложив лапки, как цирковой пудель. Мне почему-то очень сильно захотелось заплакать, но я подумал, что если заплачу, вечер будет окончательно испорчен. И я принял необычайное для себя решение – вернуться на дискотеку. Я поднялся по лестнице, почему-то совершенно не опасаясь Бори, зашел в ярко освещенный зал, и тут свет погас, как назло, снова! А потом произошло второе ЧП. Отчего я бежал, к тому и вернулся. Медленный танец. И я увидел ее – самую красивую девочку на свете, Маргариту. Они с Володей вошли через главный вход. На Маргарите было удивительно красивое белое платье. В темноте она походила на призрака. Ее золотые волосы рассыпались по плечам. В свете «Московских фонариков» и других гирлянд Маргарита и вовсе казалась феей. Она жевала жвачку и надувала пузыри. А я был весь грязный, в порванной рубашке, с пятном крови на плече, чумазый, совершенно жалкий. Под лестницей я минут десять стоял на коленях, как дрессированная собака. У меня болели запястья. А она надувала такие огромные, такие цветные в этом свете пузыри. Володя вел ее под руку, а потом они остановились в центре зала. – Какая красивая пара, – сказала Диана. Я увидел, что она танцует с Андрюшей. Диана сказала Андрюше: – Зря Боря говорит, что ты лох педальный. Ты, по-моему, высокий такой и красивый. Андрюша явно выглядел растерянным, глаза у него были, что называется, по пять копеек. Я закрыл глаза и вздохнул. Этот вечер не мог стать хуже. А потом ко мне подошла Валя. Сначала я ее не заметил, ведь глаза у меня были закрыты, и она встряхнула меня. – Потанцуй со мной, – сказала Валя. Прозвучало довольно грубо и безапелляционно. – Я упал, – сказал я. – Весь грязный. Она сказала: – Это ничего. Я аккуратно взял ее за руку, и мы пошли туда, где танцевали Володя с Маргаритой и Андрюша с Дианой. – Тебе не неприятно? – спросил я. – Было бы неприятно, я б не пригласила, – буркнула Валя. Мы развернулись друг к другу, и я взял Валю за плечи. Она тоже положила руки мне на плечи, я поморщился от боли, и она отдернула правую руку. – Ой, прости. – Ничего, – сказал я. – Ты очень красивая. Валя нацепила на себя браслеты из бисера, две пары бус и четыре колечка. На ней была пышная розовая юбка, и я почему-то вспомнил, как красиво она катается на коньках. – Правда так думаешь? – спросила Валя. – Или научил кто? – Правда так думаю, – сказал я. Глаза ее распахнулись, а потом она почти сразу отвернула голову. – Понятно, – сказала Валя. Песня играла тоже очень красивая, я такой не знал. Мы молчали. Бегали по кругу Мила и Ванечка. Кажется, Мила его догоняла. Ванечка кричал: – Не хочу танцевать! Мила, вероятно, очень упорная девочка. – Не бегай, Ванечка! – кричала Антонина Алексеевна. Алеша спал на двух приставленных друг к другу стульях. В песне пелось о любви, но слова я сейчас почти забыл. Я смотрел на Валю, и ее глаза вдруг показались мне почти совсем прозрачными – надо же, какой необычный цвет. Не то чтобы мы танцевали очень хорошо. Скорее, переминались с ноги на ногу. Но еще никогда я не был с девочкой так близок. Она странно пахла, по́том, но более нежно, не как мальчишки, а еще поверх пота – чем-то сливочным и цветочным одновременно, будто розу опустили в сгущенку. А потом она меня поцеловала. Подалась вперед резко, как будто хочет стукнуть, и прижалась губами к моим губам. И в тот момент я пожалел, что, когда она плакала на кушетке перед первой процедурой, я ее не утешил. Я крепко обнял Валю, и мы стояли вот так. Ее губы были очень горячими. Потом она сказала: – Мне надо подышать. Я сказал: – Тебе не понравилось? Она отправилась на площадку, а я последовал за ней. Мы протиснулись в приоткрытое окно, оказались в ночной прохладе. Валя подошла к перилам и остановилась, я встал рядом с ней. И вдруг мне показалось, что мы взрослые. Вернее, что мы могли бы быть взрослыми. Она развернулась, локтями оперлась о перила, задрала голову и сказала: – Не думай, ничего серьезного. – Мне было с тобой очень хорошо, – сказал я. – Не привыкай. Я сказал: – Но я думаю, я тебе не подхожу. Ты такая хорошая, сильная и волевая девочка. А я… Тут я осекся, не зная, как продолжить. – Наверное, я сумасшедший. И тогда Валя сказала замечательную вещь. Она сказала: – Тебя с детства готовили к тому, что тебе причинят очень много боли, а потом ты умрешь. Конечно, ты сошел с ума. И я сошла с ума. Мы все сошли с ума, только по-разному.