Впрочем, человек, который написал эту фразу, покинул зал, когда заиграл первый медленный танец. Мне очень не хотелось выглядеть неловко. Расскажу, однако, вот о чем: когда свет выключили, мы с Андрюшей увидели, насколько на самом деле красиво украсили зал. По-настоящему ярко загорелись «московские фонарики» и другие гирлянды, и все засверкало. Разноцветные огоньки окружили нас, в темном пространстве они казались далекими звездами, кусочками Космоса, до того странными, до того сказочными, но вполне реальными. В этой темноте я совсем потерялся. Огоньки блистали вокруг, верещали девочки, играла музыка, бегал Ванечка. Мне стало душно и волнительно, и я, последовав недавнему примеру Антонины Алексеевны, проскользнул в приоткрытое окно на площадку. Впрочем, может, сто́ит это окно, если оно ведет на площадку, назвать балконной дверью? Не знаю. Вечерний воздух показался мне прохладным и свежим. Меня встретили другие огоньки – белые огоньки звезд, рассыпанных на низком ночном небе. Мне вдруг стало чего-то очень жаль, но я не понимал, о чем жалею, просто дыхание перехватило. Ах, как мы красиво украсили зал, как здорово! Я увидел Найду. Она лежала у мусорных баков и кормила щенков. Я решил подойти к ней и поздороваться, но не стоило мне спускаться. Первое ЧП вечера. Вот что случилось дальше: – О, какая встреча, господин стукач, сэр! Боря затянул меня под лестницу и сказал: – Ну привет. От него все еще пахло алкоголем. И, по-моему, пахло даже сильнее. Я сказал: – Ты это заслужил. Под лестницей было довольно грязно, в темноте белели большие, обглоданные говяжьи кости. Боря сказал: – Бедный ты, бедный, лох педальный, никто тебя, кроме меня, жизни не научит. Получилось у него до того театрально, что я даже восхитился, а потом Боря ударил меня в живот. Он быстро и больно пнул меня по коленям, и я упал на землю. Мелкие камушки впились в колени, я сразу пожалел о брюках, вдруг повредятся. А потом Боря достал фонарик, схватил меня за волосы и стал светить мне в глаза. – Света боишься, боишься, да? Боишься теперь, больно? Голову тут же пронзила сильная, острая боль. Со мной теперь такое случается, если я слишком долго смотрю на солнце. Но от фонарика боль оказалась сильнее и глубже. – Знаю, больно, – сказал Боря почти ласково. – Это потому что ты, дурочка тупенькая, ничему не учишься. От света и боли я страшно растерялся. – Значит так, – сказал Боря. – Слушай-ка сюда. Сейчас пойдешь к Максе и попросишь пустить меня обратно, понял? Фонарик на секунду потух, все залило красным, потом я увидел лицо Бори. Оно стало совершенно дьявольским – злой, зубастый Боря. Тем сильнее был контраст с очаровательной, смазливой внешностью, которой наделила его природа. – Нет, – сказал я. – Это ты неправ, а не я. Я ничего делать не буду. – Нет, будешь делать, что я говорю. Всегда делал, и сейчас будешь! Знаешь, почему ты отказываешься? Не от того, моя бедная детка, что ты такой смелый! Ой, не от того! А я подумал, как бы отстраненно, почему я, правда, не сопротивляюсь? Я ведь мог бы, я сильный. Однажды я так схватил Борю за запястье, что синяки не сходили неделю. Недостойное солдата поведение, без сомнения, решил я. И со всей силы боднул головой Борю в живот. От неожиданности он пошатнулся и упал. Некоторое время мы дрались, потом я сильно ударил его головой о землю и тут же вскочил на ноги. – Боря! Ты в порядке, Боря? Я протянул Боре руку. Взгляд у него был затуманенный. Боря, вместо того, чтобы принять мою помощь, уперся грязным ботинком мне в грудь, поелозил, пачкая белую рубашку. – Глупышка, – сказал он. – Сам не знаю, чего я от тебя хочу. – Думаешь, я на тебя управу не найду? – Народы всего мира солидарны с твоей борьбой! А ты найди! Он засмеялся, я схватил его за ногу, сжал, как мне показалось, больно его лодыжку. – Убери свои грязные… И тут Боря вытащил из кармана складной нож, поддел лезвие, и оно блеснуло в темноте, как клык животного. Я сказал: – Это несерьезно. Он сказал: – А то! Это я так прикалываюсь, не бойся! Он так и лежал, рассматривая лезвие ножа. – Ты, кстати, как считаешь, могу я «ебануться» после всей это медицинской «хуеты»? Я думаю, я могу «ебануться». Еще как. Вставай, короче, на колени. – Я тебе не верю. – Ладно, – сказал Боря, а потом резко сел, подался ко мне, и лезвие уткнулось мне в живот так, что стало больно. Я посмотрел, нет ли крови. Крови не было. – Встань на колени, – сказал Боря. – И извинись. Я посмотрел на лезвие, оно блестело, потом посмотрел на Борю, он тоже весь сиял. Потом я встал на колени и сказал: – Извини меня, хотя, конечно, я не виноват. Боря тоже встал на колени, разглядывая меня, теперь наши лбы почти соприкасались. – Ой, блин, какой ж ты упрямый, – сказал Боря и встал. Лезвием он дотронулся до моего лба. – Настоящий рыцарь, – сказал он. – Рыцарей посвящали мечом, – сказал я. – И касались плеч. Боря кивнул, улыбнулся, показав мне зубы. – Умница. И прикоснулся лезвием к моему правому плечу, надавил, на этот раз ткань треснула, кожа поддалась, и выступила кровь. – Служи теперь, – сказал он. – Как собака. Сделай лапки. Приглушенно доносилась музыка, белели кости, впивались в колени камушки. – Давай, – сказал Боря. – Как собачка. В этом было что-то такое детское и одновременно такое неправильное. Я медлил, и Борин нож сильнее уткнулся мне в плечо. – Я могу терпеть, – сказал я. – Я знаю. Могу тебе руку пилить, а ты будешь терпеть, – сказал Боря. – Это так тупо, но вот такой вот ты человек. – Ты всегда говоришь так, словно ты на сцене. – Жизнь – это мюзикл. Хочешь споем? Я сказал: – Если я это сделаю, ты отстанешь? – Хорошая это в жизни позиция. Отстану. Я вытянул руки.