Чтобы освежить память, я достала пухлый томик «Химических таблиц» из коллекции дядюшки Тара и вскоре нашла то, что искала. Реагент Драгендорфа можно получить, соединив два раствора – А и В. А готовится путем растворения двух граммов нитрата висмута в одной унции ледяной уксусной кислоты и трех с половиной унциях воды, а В еще проще: полторы унции йодида калия в трех с половиной унциях поды. Искомый реактив получается соединением равных частей растворов А и В с двойным количеством ледяной уксусной кислоты в сочетании с водой один к десяти. Я все это сделала – и вуаля, как всегда говорит миссис Мюллет, которая провела медовый месяц во Франции. Вот мой реактив Драгендорфа. Все, что нужно, – это капнуть его в свежую порцию настойки, полученную из более крупных зерен. Пока осадок сох в чашке Петри, я наблюдала, как он постепенно начинает превращаться в стекленеющую хрупкую массу – вероятно, первый признак кристаллического алкалоида. Никогда в истории человечества время не шло так медленно. Меня искушал соблазн ускорить процесс, подогрев осадок над огнем, хотя я знала, что это уничтожит искомый алкалоид. Предвкушение результата химического эксперимента – верный признак любителя. Я это прекрасно знаю. Настоящие профессионалы бесстрастно ждут, пока доказательства не появятся перед их глазами, носом и ушами. – Терпение превыше всего, – сказал тихий голос где-то в глубинах моего сознания. И я знаю, что это правда. На самом деле я записала эти слова на полях своего блокнота. Попозже я позаимствую каллиграфический набор у Даффи и воспроизведу их на открытке и в рамке повешу на видном месте. Не успела я опомниться, как осадок высох. Через несколько ударов сердца все станет явным. Подрагивающими руками я взяла пипетку и погрузила в реагент Драгендорфа. Капнула раствор на высохший осадок. Сначала… ничего. А потом… Как солнце прокладывает себе путь по восточному горизонту, так и вещество в чашке Петри начало резко менять цвет: розовый, оранжевый и, наконец, глубокий красный. Физостигмин. Калабарские бобы. Кто-то насыпал эти ядовитые зерна в кофемолку миссис Прилл. Не могу дождаться, чтобы рассказать Доггеру. Но уже слишком поздно. Ему нужно отдохнуть. И по здравому размышлению мне тоже. Я выключила свет и отправилась в спальню. Села на край кровати, перебирая в памяти события сумасшедшего дня. Но не успела я добраться до лондонской железной дороги «Некрополис», как сон обрушился на меня наковальней, и до утра я не пошевелилась. 8 Кто-то колотил в дверь моей спальни. – Флавия! Проснись! Проснись! И пой как птица! Вставай и сияй! – Убирайся прочь, – пробормотала я, засовывая голову под подушку. Но эта маленькая дрянь не сдавалась так легко. Как все великие мучители, Ундина научилась приберегать худшее напоследок. – Давай же, Флавия! Подъем! Ату! Тебе звонят по телефону! Ее голос вонзался мне в утомленные уши даже сквозь гусиный пух. По телефону? – подумала я. Кто будет звонить в такую рань? Я бросила взгляд на часы: начало девятого. – Телефон, Флавия! Думаю, это сборщики мусора. Хотят забрать тебя через десять минут. За этим последовал крайне отвратительный гортанный хохот: Ундина смеялась над своей шуточкой. – Вставай же, Флавия. С тобой хочет поговорить миссис Ричардсон. Я сказала ей, что ты проснулась. Синтия Ричардсон – жена викария. Что ей нужно? Случилось что-то ужасное? – Скажи ей, что я буду через минуту, – проворчала я, выползая из кровати и облачаясь в старый отцовский халат. И на секунду отец вернулся. На миг я снова оказалась в его теплых объятиях. Не то чтобы это когда-либо случалось в реальной жизни. Мы, де Люсы, слишком сдержанны, чтобы позволить себе такую фамильярность. Миг прошел, и я была этому рада. Я слетела вниз по ступенькам и скользнула в кабинку под лестницей. – Флавия у телефона, – сказала я, поднимая трубку, которую Ундина оставила болтаться, словно древесную змею. – Флавия, милочка, – заговорила Синтия, – прости, что беспокою тебя в столь ранний час, но это срочно. Я обратилась в слух. Единственное, что интересует меня почти так же, как яды, – это непредвиденные ситуации. – Я в крайнем смятении, – продолжила Синтия, и по ее тону я поняла, что она не преувеличивает. – Чем могу помочь? – спросила я, как учат делать англикан, хотя наша семья принадлежит римско-католической церкви, с тех пор как святой Петр был моряком. – Возможно, ты помнишь, что на этой неделе у Денвина приходское собрание. Приедут толпы молодых людей, и нам нужно где-то их разместить. – Припоминаю с прошлого года, – сказала я. – Это был сумасшедший дом. – О да, – согласилась Синтия, – я совершенно забыла, что мы еще ожидаем миссионеров, и для всех просто нет места. И она добавила: «Кроме того, неправильно заставлять дорогих леди терпеть…» Общество хулиганов, чуть не сказала я, но придержала язык. Может быть, хулиганы – слишком резкое слово, но нельзя отрицать, что хозяин, принимающий студентов-теологов, иногда может быть слишком полон духом святым. – Шум и возню, – сказала я, снимая ее с крючка. – Именно так, – подтвердила Синтия. – Спасибо, Флавия. А теперь насчет комнат… – Да? – спросила я. Знаю, куда она клонит, и не уверена, что мне это нравится. – Букшоу ведь очень большой, не так ли? Намного больше домика викария, где мы все время крутимся друг у друга под ногами. Я подумала, что если ты будешь так милостива… Последнее слово повисло в воздухе. Милостива, удивилась я. Как член королевской семьи? Хотя сейчас Букшоу целиком и полностью принадлежит мне, это не значит, что я могу распахивать двери и впускать сюда кого попало. Надо, например, посоветоваться с Доггером. Неправильно взваливать на него дополнительные обязанности. Я точно знаю его потребность в… – Флавия? Ты здесь, милочка? – Да, – ответила я. – Просто задумалась. – Если ты беспокоишься о Доггере и миссис Мюллет, то не забивай этим голову. Дорис и Арделла привыкли заботиться о себе в самых суровых обстоятельствах. Они только что вернулись из Африки. – Ее голос упал до конфиденциального шепота. – Они обе были с доктором Швейцером в Ламбарене. Несмотря на то что он лютеранин, мне дали понять, что все прошло гладко. Разумеется, я слышала об Альберте Швейцере. А кто нет? Его больница во французской Экваториальной Африке регулярно появлялась в иллюстрированных журналах, известных красочными изображениями бедняков, страдающих от самых ужасных болезней. Я также вспомнила, что, поскольку он тоже органист, Фели держит на стене своей спальни большую фотографию дражайшего доктора, вырезанную из газеты и вставленную в рамку: очаровательное фото доктора Швейцера в вагоне поезда, играющего на имитации органной клавиатуры, которую сделали специально для него. Жаль, что сейчас Фели в матримониальном дурмане. Она бы с удовольствием поболтала с Дорис и Арделлой. – Флавия? Ты здесь, милочка? – Да. Я позволила молчанию затянуться. Если я буду держать паузу достаточно долго. Синтия почувствует мое нежелание. – Значит, все улажено? Я пришлю их к тебе сразу после завтрака. Уверена, что они не доставят хлопот. Я потеряла дар речи. – Да, Флавия… – Да? – переспросила я, задыхаясь. – Спасибо. Ты молодчина.