Бульк! «Ты что, с ума сошел?! Ты же плавать не умеешь, идиот!» Последнее, что я ожидала увидеть на глубине озера, куда бросилась умирать, – это лицо Коула, пришедшего спасти меня, когда спасать теперь надо было его. Ведь ему даже не нужно было прилагать усилия, чтобы уйти на дно, – он и так плавал, как булыжник. Хаотично гребя руками, Коул очутился совсем рядом, и я притянула его к себе за шиворот футболки. Зеленый свет вокруг задребезжал от моего беззвучного смеха, отразившись в перепуганных глазах Коула. Заметив, как он корчится от подступающей гипоксии, я поцеловала его, делясь и своим счастьем, и дыханием магии. Мы провисели так в воде еще несколько минут, сжимая друг друга в объятиях, и не было ничего прекраснее этого. Но, ткнув пальцем вверх, я подтолкнула Коула, помогая ему всплыть, а сама обернулась на легкое прикосновение к плечу. Из тьмы озера показалась тощая рука, сплетенная из водорослей, останков рыб вместо косточек и самой воды. На пальцах с липкими присосками, напоминающих осьминожьи щупальца, висело мое жемчужное ожерелье. «Спасибо, что придержала его у себя, Нимуэ». Я застегнула Вестники на шее и блаженно сомкнула веки. Прежде хранящие колдовство, сворованное из несчастных новоодаренных, они вдруг открылись и отдали его мне без остатка. Я почувствовала их согласие, их поддержку, и страх не выстоять перед Ферн растаял сам собой. Кивнув зубастой Озерной деве, я поплыла вслед за Коулом. Он, то и дело подталкиваемый моими руками и заклятиями, всплыл первым, жадно вздохнув. Я же вытошнила воду, набранную по самый желудок. Голова шла кругом, и, если бы не Коул, вытянувший меня на склон берега, я бы наверняка ушла обратно на дно. Рука об руку мы ступили на сушу, и блуждающие огни, застрявшие в тыквах, вдруг переменились. Они мигнули и залили весь холм рубиновым светом, как кровью – отражение злости Ферн, от которой сорвался ее голос, дребезжа: – Что ты наделала?! В глазах с потекшей тушью дрожали слезы, делая дымную радужку глаз металлической. В последний раз проведя рукой по щеке Джулиана, лишенной всяких оттенков, Ферн поднялась с земли и шагнула ко мне навстречу. – Ты убила нашего брата! – закричала Ферн, и воздух вокруг уплотнился от ее магии. Одним ловким движением Коул подобрал навахон, отброшенный в схватке с Гидеоном. Тот, не успев помешать ему, обнажил копье и замер напротив, не зная, что делать. Атаковать родного брата первым? Ждать? Бежать? И Коул и Гидеон прекрасно понимали: вторая драка неизбежна, но так же просто, как раньше, ее не разрешить. Оба будут защищать сокровенное изо всех сил – один против воли, а другой против здравого смысла. Я выжала майку и стряхнула с босых ног песок, подбирая шерстяное платье, чтобы одеться. – Да, – ответила я, не глядя на Ферн и тело Джулиана, посиневшее и блестящее от влаги. – Я его убила. Вдалеке, на вершине холма, что-то загрохотало. С этой части берега открывался прекрасный вид на особняк: его и озеро разделяло всего двести-триста метров. Сокрытый в ночи, покрытый пляшущими тенями от блуждающих огоньков, бросившихся врассыпную, дом вдруг начал разваливаться на части. Темные окна, освещенные уютным пламенем камина, лопнули, взрываясь друг за другом витражным фейерверком. Все три этажа накренились, будто дом пытался сложиться по полам: вдоль стен и колонн поползли глубокие трещины, рвущие мрамор на куски. Перевезенный и выстроенный из того же камня, что и наш первый дом во Франции, особняк испокон веков служил ковену Шамплейн священной обителью. Он повидал единицы врагов, неприступный. Он слышал крики сотни новорожденных, вселюбящий. Он скорбел по каждой из ведьм, что встретила старость и смерть в его лоне. Дом был плотью нашей многовековой традиции, а сам ковен – ее душой. И то и другое умирало вместе со своим Верховным, ведь без него ничего из этого не имело смысла. – Что происходит? – прошептала Ферн, обернувшись на шум грохочущих камней. Куски мрамора и гранита падали, стены рушились, а крыша прогибалась все ниже, пока не проломила дом до основания. Тот рухнул, обратившись грудой булыжников. Вся скорбь и горе ушли вместе с особняком, но те, кто был его заложником, успели выбежать… – Ковен умер, – улыбнулась я, глядя на руины своего дома. – Да здравствует ничего. Ферн посмотрела на меня, и я впервые увидела в ее глазах страх, граничащий с… Уважением? Все это время она хотела, чтобы я поняла ее – готовую пожертвовать всем ради единственной цели. Ферн хотела слепить из меня саму себя… И у нее получилось, но она никак не хотела признавать, что между нами всегда будет одно различие, которое не истребить. Она не боялась запачкать руки ради самой себя, а я не боялась запачкать их ради тех, кто спустился с холма и выстроился за ее спиной, оставаясь моим ковеном, даже когда его не стало. – Ты не просто разделила с Джулианом верховенство – ты соединила себя с ним. И со мной пыталась, – поняла Ферн наконец-то и издала странный звук, похожий одновременно и на всхлип, и на смешок. – Только ничего не вышло, да? Я тебе не по зубам! Только почему же ты сама не сдохла, захлебнувшись? Я пожала плечами, задумчиво озираясь на серый залив. – Семейные причуды. Тебе не понять. Конечно, жаль, что с тобой это не сработало, но попытка не пытка. Не вышло так – попробую иначе. – Да ты оптимистка! Драться со мной в лоб… Хитрость была твоим преимуществом, но ты его упустила, – произнесла Ферн, и голос ее просел, напоминая шелест ветра, раскачивающий верхушки деревьев. – Теперь я уничтожу тебя и всех, кого ты любишь! – Меня – может быть, но не их. – Я взглянула на своих друзей позади нее. Плечом к плечу они, перепачканные каменной пылью, обступили Ферн полукругом. Гидеон прислонился к ее спине своей, вскидывая копье. – «Если я не буду Верховной, ты не тронешь мой ковен». Помнишь такое? Ферн будто дали оплеуху. Она покраснела, но с достоинством выдержала удар по ее честолюбию, уже вовсю перебирая пальцами воздух – плетя паутину тех заклятий, что вот-вот обрушатся на меня, чтобы стереть с лица земли. Впервые чувствуя свое превосходство, я продолжила распаляться и распалять: – Ты всегда считала меня «золотой девочкой», ведь я не страдала сто двадцать лет взаперти, как страдала ты. Однако кто из нас двоих, видя будущее, принял его как данность? В отличие от тебя я сделала все, чтобы обыграть это будущее себе на руку. И обыграла. Да, ты знаешь вкус боли, но не вкус поражения – я же проигрывала всем подряд половину своей жизни. Хотела превратить мою жизнь в ад? Что же… у тебя получилось. Добро пожаловать! Мои демоны к твоим услугам. Ферн резко обернулась. Тюльпана держала в руках тугую куколку из пряжи, за которой тянулся увесистый моток нитей. Я видела эту пряжу валяющейся на полу гостиной, пока она придумывала новое заклинание. И, кажется, у нее получилось: медленно наматывая на пальцы нить, Тюльпана что-то шептала одними губами, отделившись от остальных. Аметистовые глаза сияли в полумраке, как звезды. В противоположную сторону двинулся Диего: на его поясе висели ножны, как у Коула, только сразу с десятком клинков, подобных тем, что были воткнуты в землю по всему холму. Расстегнутая рубашка и закатанные рукава подставляли холодному воздуху черные сигилы. Они двигались, перетекая с места на места, как чернильные змеи, пока Диего читал заклинание на арабском, которого даже не было в моем гримуаре. Я увидела гримов, собравшихся в одну неказистую, но высокую и горбатую тень со скорпионьим хвостом и гигантскими лапами. Не имея физической оболочки в лице Сэма, они были хилыми, но зато проворными: кружили вокруг Ферн, перемещаясь быстрее, чем та успевала повернуться. Она невольно тронула пальцами свой ушной хрящик: тот, однажды задетый Монтагом и распухший от его яда, так и остался темно-фиолетовым. – Кис-кис, котик, – едко ухмыльнулась Ферн, демонстративно потеребив свое ухо. Монтаг заурчал и занес для удара хвост. В следующую секунду она взметнула руку, отгородившись от выпада скорпионьего хвоста заклятием, как стеклянным барьером. Затем Ферн повторила свой жест, и стекло это сделалось настоящим: его острый шип выскочил из земли и пронзил Монтага в грудь, деля пополам. С утробным криком распавшись на части, трое гримов уползли под деревья. Я чертыхнулась: совсем забыла включить шеду в наш проклятый договор! С облегчением увидев, что Монтаг вновь сползается в единое существо, медленно восстанавливаясь, я чудом увернулась от темного сгустка, что прыгнул на Ферн с другой стороны. То был Исаак: покрытый бархатистой тьмой, как волчьей шкурой, с лезвиями вместо пальцев и в белой безобразной маске, он ударился об ту же стеклянную стену и упал в песок. Но ему потребовалась всего секунда, чтобы подняться вновь. Он просочился между нами с Коулом, даже не заметив: все его внимание было приковано к Ферн, на которую Морган, стоя поодаль, молча указывала пальцем. Лишь волосы ее колыхались от янтарного света, источаемого кожей и самой душой. Исаак снова прыгнул, поднявшись на дыбы, а Ферн вновь отразила атаку, одним точным телекинетическим броском отправив его купаться в озеро. Не давая ему всплыть, Ферн шепнула, упиваясь раздавшимся воем от звука ломающихся костей: – Xordos! Но не прошло и секунды, как пытка Исаака оборвалась и заклятие Ферн обернулось против нее же. Она согнулась пополам и откашляла темно-бордовую кровь. Точно такая же вовсю бежала по ее пальцам из пореза, оставленного нашим договором, который она беззастенчиво отказывалась соблюдать. Столь грубый жест неповиновения не мог пройти бесследно: клятва методично уничтожала ее в ответ на всякую попытку уничтожить мой ковен. – Тебе плохо? – не упустила возможности подтрунить над ней я, подходя ближе. – Интересно, с чего бы это… – Гидеон, – шепнула Ферн, проигнорировав мою издевку. Тот, с трудом оторвав взгляд от Коула, стоящего рядом с моим плечом, повернулся и одним отточенным движением едва не обезглавил прыгнувшего Исаака. Ферн облегченно усмехнулась, все-таки найдя лазейку: о Гидеоне в нашем договоре не было ни слова. Вытянувшись во весь рост и поправив ободок, сдерживающий ее медовое безобразие, она снова сконцентрировалась на мне. Голос ее прогремел так громко, что холм содрогнулся, будто бы сделал вздох. В лицо мне ударил сноп сухих осенних листьев, а под ногами заклубилась голодная мгла. Сделавшись матовой и густой, как дым от тлеющих пучков трав, она поднялась и обрела человеческие черты. Много-много черт. – Revelare te! Явитесь те, чей дар теперь мой! Вокруг Ферн выстроился целый ковен из призраков. Она вобрала в себя магию семидесяти двух ведьм и ведьмаков, павших от ее руки в горе Кливленд следом за Марком Сайфером. В ней же были десятки новоодаренных, чьи жизни она забрала в Ривер-Хейтс. Неизвестно, сколько было смертей на ее совести там, где она успела побывать до своего прибытия в Вермонт. То были не души, а лишь колдовство мертвых. Дары, облаченные в некогда утраченную форму, как старые выцветшие фотографии. Ферн отпустила свою магию на волю, разделив ее на сотню самостоятельных стражей, готовых на все, чтобы защитить свой сосуд – свою Верховную. – Afferte mihi cor Audrey Defoe, – шепнула Ферн, и призраки синхронно повернули ко мне свои безликие головы. – А ты, Гидеон, принеси мне сердце ее атташе. Я увидела, как окаменело его лицо, но как подчинилась рука с загоревшейся оранжевой меткой. Пальцы перехватили копье крепче, и вены вздулись, побелев. Коул, все это время держащий боевую стойку, опустил навахон, даже не в силах допустить мысль, что Гидеон послушается. Одно дело – удерживать брата, чтобы не мешался под ногами, а другое – прикончить собственными руками. – Убей Коула Гастингса! Ну же! Кадык Гидеона дернулся. Он сглотнул и затряс головой, пытаясь попятиться, но ноги сами понесли его вперед. – Я не стану этого делать! Но делал. Копье поднялось, целясь в Коула. Горящая метка стала темнеть, как предзакатное небо, и набухла, разрастаясь. Цвет прогнившей вишни, титановым обручем сжимающий и запястье Гидеона, и его свободу воли. Я никогда не видела, как работает привязь атташе, когда защитники отказываются выполнять приказ. Ведь мама никогда не просила их делать то, что они не стали бы делать априори, а я не была способна на это и подавно. Клятва атташе – магия, которую создали сами охотники на ведьм, неприкосновенные для нее испокон веков. Исторический и колдовской парадокс. Потому клятва атташе – воплощение благодарности и любви, а не принуждения и насилия. Но если извратить ее суть, принести не из добрых побуждений, а из безысходности… Клятва атташе становится поводком. «Принеси в жертву вещь, самую близкую твоему сердцу, ибо отныне лишь ведьма имеет на него право». И ты не имеешь права отказаться. – Гидеон, – позвал брата Коул. Тот стремительно сокращал между ними дистанцию и пытался оттеснить его к кромке воды, чтобы отрезать от меня. – Ты все, что у меня есть. Борись с Ферн, а не со мной! – Я пытаюсь, – процедил Гидеон, наступая. – Но не могу. Гребаная метка! Прошу, останови меня! Гидеон замахнулся, нарочито неуклюже, вяло, давая Коулу фору. Тот с легкостью увернулся и маневрировал, не позволяя зажать себя у воды. Искры от двух скрещенных клинков согрели октябрьский воздух. – Lacus, – шепнула я, подобрав горсть песка и взметнув его в воздух. Тот прошел сквозь полотна нескольких магических фантомов в длинных платьях, увешанных крупными бусинами, как те, что носили в Завтра. Призраки Ферн, наступающие на меня, исчезли, но едва я успела набрать в ладонь еще горсть, как подступили новые. – Нелегка доля Не-Верховной, правда? – протянула Ферн, когда спустя пять минут я начала задыхаться и быстро оседать на песок. – Слабость, головокружение… А мы ведь только разминаемся. Вестников недостаточно, чтобы быть мне равной. Затем она сложила обе ладони пирамидой, и ее призрачные фантомы обрушились пчелиным роем на Тюльпану, Диего и Морган. – Я не люблю нарушать клятвы, – прорычала Ферн, и лицо ее утонуло в крови, хлынувшей из носа. Она стонала, кривилась от той боли, что не вынес бы ни один живой человек в мире. Кроме девушки, которую разделывал по частям собственный отец с самого детства. Потому она продолжила стоять, несмотря ни на что, и даже чернеющая рука не заставила ее передумать. – Не люблю… Но переживу. Заунывным шепотом фантомы принялись сыпать заклятиями – словно настоящий ковен, только безропотный и покладистый. Фантомы терзали, кололи, сбивали с ног и меня, и моих друзей, норовя свернуть нам шеи и вывернуть наизнанку. Я услышала, как ахнула Тюльпана, повалившись наземь и выронив свою куколку из пряжи. Исаак рванул к ней на подмогу, а Монтаг заслонил меня собой. Скорпионий хвост ловко разбил облако плывущих к нам чар. Но призраков было слишком много: ежесекундно рядом вырастали новые, и каждый из них творил свое заклятие. Среди хора разноголосых шепотков я услышала порчу на разложение, гипнотизирующий морок, проклятие «саранчи». Вскоре призраки были повсюду и заполонили собой весь холм, отчего ночь сделалась белой, как тот могильный трещащий дым, из которого они были сплетены. Я невольно закрутила головой, скрестив пальцы. Если Зои была поблизости, то это был идеальный момент, чтобы появиться! Но минуты шли, а помощи все не было… Поэтому нам приходилось рассчитывать только на себя. – Осирис, знаток целебных трав, страж чаши справедливый. Склони ее хоть раз, перевесь перо богини истины Маат и пробуди Дуат! Диего, прежде обходящий воткнутые в землю клинки, наконец-то остановился аккурат между двумя черными рукоятями. Ферн обернулась на него, настороженно щурясь, но до последнего не воспринимая всерьез. Правда, до тех пор, пока он не выставил перед лицом руки и не сложил их вместе. Вдоль обеих, от косточек на запястьях до локтей, тянулись знаки. Точнее, половины одного – Диего соединил руки, и точно так же соединились его татуировки. То был сигил Осириса, напоминающий фигуру парящей в небе совы, что и сейчас кружилась над головой Диего, подбадривающе ухая. – Осирис, что носит титул Хентиаменти, владыка запада и царства мертвецов. Вели восстать им, усмири чудовища Аммат и пробуди Дуат! Те раны, что Диего оставил на себе, освящая атамы кровью, снова были свежи. Собираясь над ключицей, кровь поползла по его груди и животу, сочась из множества мелких порезов. В ответ на это ветер озверел, пытаясь разъединить его руки, закрывающие лицо, и остановить приход на землю того, что должно было остаться в этой земле навсегда. Борясь с неведомой силой, препятствующей ему, Диего сжал руки крепче, и две части сигила вспыхнули синим пламенем, как будто кто-то поджег их спичкой. – Упуаут, Великий Волк, проводник для грешников, что сам безгрешен. Открой священные врата для Ба, фараонова «острая стрела», и пробуди Дуат! Мне и прежде доводилось видеть ритуалы некромантии в его исполнении. После того как ушла Рашель, Диего привел меня на кладбище в полнолуние, чтобы показать, как именно выглядит воскрешение мертвых. То был сложный ритуал, похожий на черную мессу из бульварных газет. Петушиные головы и бараньи рога, закаменелая ртуть и девственная кровь. Даже осколки зеркала, которым самоубийца вскрыл себе вены. Смотреться в эти осколки было чревато помутнением рассудка – ценнейшие ингредиенты для призыва мертвых! Лишь тогда я поняла, что такое некромантия на самом деле.