Она многозначительно покосилась на дверь гостевого зала. Неудивительно, что он так привлекал Джулиана – у того никогда не было вкуса. За стенкой, играя на рояле, он насвистывал под нос веселую песню, не имеющую ничего общего с гнетущей атмосферой, поселившийся в особняке с его приходом. Первый час мне пришлось наблюдать, как Джулиан развлекается с моим ковеном при помощи Ока Гипноса – чар внушения: Тюльпана каждые пять минут таскала ему леденцы, а Диего был вынужден травить мафиозные истории из прошлого, изображая улыбку. Благо Джулс терял интерес к новым игрушкам так же быстро, как и в детстве. – Знаешь, до этого я считала, что ты самая раздражающая Верховная на свете, – сказала Тюльпана, оторвавшись от своих письмен, когда дурацкая музыка за стенкой сменилась на не менее дурацкий «Собачий вальс». – Но, оказывается, я просто не была знакома с ним. – Так нужно, чтобы победить Ферн, – напомнила я, понизив голос, и она цокнула языком: – Знаю. Крыша у тебя в башне точно поехала, но в одном ты права: чтобы победить одно чудовище, нужно создать другое. Я тоже это видела, – буркнула Тюльпана. Прежде чем я успела уточнить, о чем она говорит (о том ли будущем, что я ждала с таким же нетерпением, как и страхом?), Тюльпана уже махнула на меня рукой и вернулась к своему заклятию. – Именно так устроен ковен: каждый делает то, что должно. Так делай! И не мешай делать другим. Время и без того на исходе. Я закатила глаза и незаметно подобрала с пола несколько камней агата. Они, округлые и согретые пламенем свечей, расставленных вокруг, наполнили многообещающей тяжестью мой карман. Увлеченная созиданием, Тюльпана не заметила пропажу. «Глаза Цербера, что бдит у врат Гадеса, обгладывая кости грешников». Прошмыгнув мимо зала с Джулианом и убедившись, что в столовой никого нет, я наклонилась к домашнему очагу. Огонь горел и день и ночь – сердце ковена, которое продолжалось биться, несмотря ни на что. Пламя не нуждалось в свежих дровах: как и сад, оно питалось магией и потому не обжигало, благодарное за сытый прикорм. Я спокойно просунула в него руку: красно-желтые язычки посинели, ластясь. Камин затрещал, когда я похитила у него рыхлый уголек, торопливо пряча его в карман в довесок к черным агатам. «Душа места, что Цербер должен охранять, как второе Царство». Пройдясь вдоль стен с геральдикой и картинами, я бросила по камешку в каждом углу, а затем остановилась у парадной двери и воровато огляделась. Убедившись, что вокруг никого, я достала уголек и обвела им дверной косяк, привстав на носочки. «Кровь той, что будет Царству новой хозяйкой и Корой для Гадеса». Где-то в оранжерее залаял Бакс. Вдавив кончик пальца в ржавый гвоздь, торчащий из оконной рамы, я провела им вдоль плинтусов и оставила несколько влажных отметин вдоль перил, пока спускалась на улицу. Рьяный ветер забрался под подол платья, и я поежилась. Впрочем, это было именно то, что нужно, – мороз отрезвлял, как пощечина, и держал на грани, не позволяя сорваться в пропасть. Из-за скопления туч было просто слиться с мертвым слякотным пейзажем. Каждый метр я с опаской озиралась на особняк, но единственным свидетелем моей самонадеянности был Баби, кружащий над головой Диего. Последний ссутулился у кромки леса над одним из ножей, так увлеченный своей некромантией, что не заметил меня, проскользнувшую мимо к берегу озера. Вода была удивительно спокойной для обители той, что знала все и обо всем. Но божественную натуру Нимуэ никогда не заботили насущные дела: то, что она могла сделать для Шамплейн, она уже делала. Пирс скрипнул под моим весом. Балансируя на гнилых досках, я присела на самом его краю. В отражении глади на меня смотрели серые глаза, сливающиеся с небом. Волосы отросли до плеч, а лицо выглядело удивительно румяным для той, что провела в башне без еды и солнца почти месяц. Звякнула цепочка ожерелья. Разжав пальцы, я с щемящей нежностью наблюдала за тем, как тонут Вестники даров в прозрачной воде, возвращаясь домой. – Сбереги их, – шепнула я, надеясь, что Нимуэ услышит. Когда я возвратилась к холму, небо уже залилось апельсиновым пуншем. Диего по-прежнему суетился, отмахиваясь от любой помощи, и даже Баби не трогал его, тревожно поглядывая на хозяина единственным целым глазом. Но я была куда настырнее совы, а потому, обогнув крыльцо, осторожно подошла к Диего, но остановилась на безопасном расстоянии. Его клинки, то и дело взмывая в воздух, грозились случайно прилететь мне в лицо. – Диего… Может, стоит сделать перерыв? Он не ответил. Закрыл глаза и прошептал заклятие над кинжалом-крисом, почти приставив его к губам, будто благословляя своим поцелуем. Лезвие извивалось, напоминая змеиную пляску, и потускнело в соке волчьей ягоды, которую Диего растер в пальцах. Я присмотрелась: вытатуированные руны на мускулистых руках выглядели иначе – теперь то были боевые глифы царя Давида, точно такие же, как на рукоятях каждого ножа. Диего вдруг вскинул нож и распорол им свое плечо. И без того засаленную футболку пропитала струйка светлой, как клубничный нектар, крови. Даже не поморщившись, Диего подставил под нее кинжал и, когда сок от волчих ягод смешался с ней, остервенело ввинтил лезвие в почву. Та загудела и размякла, задобренная подношением. – Audite, duat, aperta porta… Говорить с мертвыми приходилось на их языке. Диего шмыгнул носом, но вовсе не от того, что замерз: в ложбинке над его верхней губой скопилась еще кровь, обрамляя рот и пачкая подбородок. Вытерев ее, он схватил свою сумку и помчался на другой конец участка. – Диего! Я уже поняла, что это бесполезно, но не собиралась отступать. Благо ритуал близился к завершению: в сумке-ножнах у Диего остался всего один клинок. Рукоять из черного дерева с огненным опалом, окованным железом, и загнутое острие – не что иное, как кирпан, который был у моего брата Маркуса любимцем в коллекции. Диего тоже явно его любил: прижал к груди и застыл так на несколько секунд, словно напитывая кирпан своей силой. Затем выпрямился, поднес нож к лицу и выдохнул в морозный воздух облако пара. От раскаленного дыхания металл запотел, словно зеркало, и заискрился, как будто Диего разжег внутри него драконье пламя. – Respice in oculis meis, sicut ego vultus in oculos mortem… «Посмотри мне в глаза, как я смотрю в глаза смерти». Диего рухнул на колени, будто кто-то нанес удар ему в спину, и воткнул перед собой последний нож. Лишь оглянувшись по сторонам, я поняла, что мы стоим в центре холма – в центре треугольника из клинков, торчащих из земли. Прямо напротив мраморного крыльца и колонн, зарастающих плющом и папоротником. Это место, должно быть, и станет глазом бури – отсюда в Шамплейн явится сама смерть. – Все! – выдохнул Диего облегченно, едва поднимаясь на ватных ногах. – Здесь все помечено Дуатом. Берег, кстати, тоже входит в треугольник. Это же фамильный особняк, да?.. Он передавался из поколения в поколение? Настороженная таким вопросом, я кивнула, подбирая его кожаную сумку и помогая дойти до ступенек. Диего тут же развалился на них, истощенный ритуалом: вместе с кровью из ведьм всегда утекала их магия. Достав из кармана портсигар, он немедленно закурил, переводя дух. Запах ядреного ментола смешался с соленым запахом пота. – Чем больше мертвых, тем веселее! А сегодня здесь будет о-очень весело, – воодушевленно хохотнул Диего, щелкая зажигалкой. – Ты удивишься, но, черт, как же я ненавижу Самайн!.. Двери мироздания нараспашку. Мир живых превращается в проходной двор. Вот тебе совет. – Диего стряхнул пепел и наградил меня самым мудрым взглядом из своего арсенала. – Никогда не занимайся сексом в Хеллоуин! Все духи приходят поглазеть на такие парочки. На той стороне ведь с этим делом напряженка. Верно я говорю, приятель? Я проследила за его взглядом, но никого не увидела. Диего обращался к тени, отбрасываемой навесом крыльца. Должно быть, в ней кто-то прятался – кто-то легче самого воздуха, но мурлыкающий, как Штрудель. Эта вибрация чувствовалась нутром – нечто, присутствие чего я ощущала, но не могла увидеть, даже щурясь изо всех сил. Зато мог Диего: он, существуя в двух мирах одновременно, видел порождения Дуата так же отчетливо, как живых людей. Мне было далеко до такой некромантии – настолько сильной, что она становилась частью твоей личности. Это вызывало и зависть, и животный страх: я пробыла в башне наедине с призраками всего месяц, а Диего жил с ними бок о бок всю жизнь. Как же ему удалось не потерять рассудок? – Докуривай и заходи в дом, – посоветовала я, примяв его волосы, стоящие торчком на затылке. От дыма и усталости они сделались почти седыми. – Исаак там, кажется, что-то готовит… Надо набраться сил перед сам-знаешь-чем. – Нет уж, спасибо. Пока в особняке этот недо-Верх, я туда и носа не суну! – презрительно скривился Диего и, немного подумав, добавил: – Раз ты здесь… Можешь пообещать мне кое-что? Я остановилась на пороге дома и вернулась на несколько шагов назад, многозначительно замычав. Ворочая в пастельном свете заката свой портсигар, Диего произнес, не поднимая глаз: – Не втягивай в это Морган. Чего-то подобного и следовало ожидать. Обводя взглядом лес, расстилающийся у подножия холма, Диего быстро утратил ребячество, стоило его мыслям вернуться к девочке, сидящей на кухне с Исааком за чашкой горячего лакомства. Но то была вовсе не девочка, нет – ведьма, каких еще поискать. Диего знал это, ведь когда-то сам открыл мне глаза на правду, но то, что сидело в нем, рвало эту правду на куски. Логике нет пути туда, где живут чувства. – Это не ее битва. Она еще не доросла… – Сказал тот, кто научил ее проклятию Ананси, – усмехнулась я, сложив руки на груди. Щеки Диего вспыхнули, топя нездоровую бледность в клюквенном румянце. – Да, она рассказала, как проучила мальчишек из старшей школы. – Те парни были недоносками, – цокнул языком Диего, приваливаясь боком к перилам и перебирая массивные перстни на пальцах. – Паучий уик-энд – меньшее, что они заслуживают. Хотя бы перестали лапать девчонок в женской раздевалке… – Конечно, куда там лапать девчонок, когда у тебя восемь глаз и паутина лезет из задницы! Диего скривился и раздраженно повел плечом: – Не о том речь… – Да, речь о том, что Морган – Эхоидун. Ты ведь сам говорил… – Я знаю, что говорил! – ощетинился Диего, но прикусил язык, обуздав бурный мексиканский характер. – Помнишь, что стало с ней, когда она выскочила на передовую в последний раз? А вдруг она снова переборщит, но уже не очнется?.. Мы не можем запретить ей, – сказал он то, что вертелось у меня на языке и что сам Диего прекрасно понимал. – И не будем. Я Морган не отец, а ты не мать. Просто… Ты когда-нибудь задумывалась о том, как ей удалось сегодня остановить Исаака? Или вернуть Коулу зрение? Ее магия крайне необычна… – Да, потому что это дикая магия. Сплошь инстинкты и чувства… – Не совсем. Это магия Пустоты, – прошептал Диего серьезно, впитывая преддверие сумерек. В них его глаза походили на топазы. – У ковена Санта Муэрте – ковена Микаэлла – была своя версия легенды об Эхоидун. Это вовсе не имя той женщины, что стала первой Верховной и царицей… Эхоидун – это «пустота» в переводе с шумерского. Ты когда-нибудь задумывалась, как вообще появилась магия? – спросил Диего, взглянув на свои руки, отчего и я посмотрела на свои. – Микаэлл считал, что Эхоидун – не человек, а душа, что реинкарнирует, когда нужна миру больше всего. Первая реинкарнация подарила человечеству магию, породив ведьм, вторая – восемь даров… А может, их было гораздо больше! Важно лишь то, что сделает новая Эхоидун, но мы узнаем это, только если не убьем Морган раньше времени. Ей надо повзрослеть. Кто в пятнадцать лет рвется в войну против безумной Верховной ведьмы?! Я понимающе замолчала, борясь с любопытством, что разжег Диего, и непрошеным чувством вины. Он был прав: то, что Шайя и Ворожея взвалили на Морган этот величавый титул, не означало, что она готова к нему. У меня ушли годы, чтобы смириться со своим верховенством и принять ответственность за ковен, – сколько же времени потребуется девочке-подростку, чтобы принять ответственность за весь мир? – Хорошо. Я поняла тебя. Морган не пострадает. Даю слово. Диего кивнул, не скрывая облегчения, и остался сидеть на крыльце, пересчитывая рукояти клинков, затерявшихся в желтой траве, – проверял, все ли готово. Я закрыла дверь и, собравшись с мыслями, двинулась на звук жизни, кипящий на кухне вместе с бульоном на плите. – Ты голодна? – спросил Исаак, обернувшись. В белой накрахмаленной рубашке, с лиловыми синяками под глазами и изжеванными губами, он прикладывал все усилия, чтобы не выглядеть так, будто хочет упасть в обморок. Однако притворщик из него был прескверный. – Я тут суп сварил… Джулиан попросил приготовить ужин. – Джулиан? Попросил? – переспросила я и вдруг вспомнила те чары, что даже Тюльпану превращали в кроткую безропотную овечку. На Исаака, смертного и ослабленного, они действовали с удвоенной силой. Черный глаз, начерченный углем раскрытой ладони, еще был свеж в памяти – любимое заклинание Джулиана. С его помощью он положил всех людей в баре под Новым Орлеаном, а теперь руководил моим ковеном, как театром марионеток. Челюсть у меня свело от злости и грустного взгляда Исаака, с которым тот отвернулся в плите. Отставив суп, он взялся за приготовление жаркого. – Скоро пойду накрывать на стол. Морган ушла наверх. Ей надо вздремнуть. А Джулиан, кстати, искал тебя… Просил передать, что с заходом солнца ждет тебя на ужин. Я изобразила рвотный спазм, но Исааку не нужно было объяснять мое отношение к Джулиану. Он и сам, невзирая на свои родительские чувства, разделял его. – Ты… уже общался с ним, да? Исаак стиснул пальцами деревянный черпак, загоняя в пальцы занозы, и покачал головой. Мы почти не говорили об этом: ни сегодня, ни раньше. Исааку было достаточно знать, что Джулиан – его родной сын, мой близнец, чьи фотографии он до сих пор хранил под подушкой, – убил всю нашу семью и мечтал сделать со мной то, что не в силах вообразить ни один отец. Исаак сразу опускал голову и спешил найти любое другое занятие на Земле каждый раз, как слышал имя Джулиана. Я не могла винить его в этом – осознание, что ты породил чудовище, невыносимо. Потому меня ничуть не удивило, когда Исаак сполз на пол и почти потерял сознание при виде Джулиана на пороге нашего дома. Теперь же он, подтверждая мои самые горькие догадки, ответил: – Это была худшая встреча с родным сыном, какую я только мог себе вообразить. Он так похож на Викторию… И на меня тоже. Вы оба похожи, разумеется, но между вами целая пропасть. Всего одно отличие, давшее трещину, и обернувшееся трагедией для всего рода. – Какое отличие? – Он не твой брат. – Я вскинула брови, и Исаак тут же выпалил на одном дыхании, выдавливая из себя слова, как гной из раны: – Он даже не человек. И не колдун. Виктория убила его душу еще до того, как он появился на свет, и вместо нее пришла магия. Джулиан умер тогда, а это… Это просто его искаженное эхо. Я не хочу верить, что все это было его осознанным выбором. Он просто… – Был осквернен еще до рождения, – прошептала я, поджав губы. – Так и есть. Джулиан не мой брат. Он – мое отражение. Исаак отвернулся к кастрюле, переваривая и эту мысль, и этот разговор. Весь день был преисполнен ужасами, откровениями и озарениями. Чем бы Самайн не закончился, это неизбежно – и слава богу! Лишь бы положить всему конец. Руки у Исаака дрожали, и я забрала у него нож, чтобы разделаться с овощами самостоятельно. В таком состоянии ему нужно было отлеживаться, а не носиться на побегушках самодовольного отпрыска, даже не пожалевшего того, кто подарил ему жизнь. – Насчет диббука… Все, что ты когда-либо делал, ты делал ради других. Ради меня, – сказала я, бросая нашинкованные томаты в миску. – Подумаешь, навалял Диего в приступе одержимости… Ему и не так доставалось в двадцатые! Исаак вздохнул, вытирая руки о полотенце. – Не в этом дело, Одри. Что бы я ни делал, я превращаю жизнь дорогих мне людей в ад. Я полюбил Викторию, и она умерла. Я переехал в Берлингтон, и город чуть не рухнул. Я пришел в ковен, чтобы искупить вину перед своей дочерью, и чуть не убил ее друзей. Если бы не Морган… Даже боюсь представить! Тюльпана права: лучше мне не вылезать с чердака, когда придет Ферн. Чем я думал, когда решил, что мне по силам приструнить диббука… – Вообще-то, действительно по силам. Исаак отпрыгнул назад и едва не перевернул на себя кастрюлю с кипящим супом, когда Морган вдруг очутилась на кухне и, поставив кружку в раковину, протянула ему часы с трещиной на циферблате. Я поежилась при виде них: демон прятался в сердце механизма, шестеренки которого, очевидно, давно сломались. Теперь, чтобы выбраться наружу, диббуку даже был не нужен сигнал свистка – достаточно было просто надеть часы. Тьма, заточенная в них, отравляла воздух. Мне даже показалось, что на кухне похолодало. Но Морган… Вдоволь напившись бодрящего какао и спустившись к нам, она источала такую непоколебимую уверенность, протягивая часы Исааку, что я почти поверила ей. – Надень, – сказала Морган. – Ничего не будет. – Ты шутишь? – Исаак затрясся всем телом. – Ни за что! Я с сомнением покосилась сначала на отца, а затем на Морган. – Я в курсе, о чем ты говорила с Диего на крыльце, – сказала она так спокойно и по-взрослому, что я зауважала ее уже только за это. – И нет, я не подслушивала. Просто… вспомнила кое-что. – Ее взгляд вдруг сделался восторженным и в то же время удрученным – такие же эмоции вызвало во мне видение Нимуэ, которое она показала. – Я знаю, на что способна сейчас. Я знаю, на что буду способна в будущем. Я не переоцениваю свои силы, как считает Диего, но я сделаю так, как он хочет. Я нашла компромисс – поучаствую, но не на передовой. Такое его устроит?