Тук-тук! Динь-дон! Голодные сумерки стучатся в двери, То пришли пугливые лесные звери С зайцем в кости на спор играть, Проигравший пойдет волку дверь отворять. Динь-дон! Бам-бам! Заяц проиграл семерым воробьям, Но серая шкурка вдруг сделалась белой, Волк съел их, его не заметил. Заяц по правде – шулер-лиса, Лови подлеца, волк и зима! Но, как и в истории про зайца, все хорошее имеет свойство заканчиваться – освоив седьмой дар, мне предстояло постичь и восьмой. XII Ведьмина башня – Время на исходе. И ничего снова не получалось. – Еще только тридцатое сентября, Одри… – Нет, Коул, уже тридцатое! Я откупорила зубами фломастер и зачеркнула еще один день в календаре. Красных крестиков прибавлялось, а моих способностей – нет. Никаких намеков на сотворение я не выказывала и в помине: ни с проницательной и тактичной Ворожеей, ни с беспощадной и прямолинейной Луной, ни с тихой и сосредоточенной Шайей, которой хватило лишь на два дня молчаливых практик над дымящимся котлом, после чего она снова слегла. Недаром мама говорила, что дар сотворения стоит над всеми прочими – ничто прежде не давалось мне с таким трудом, как написание собственных заклятий. Талант этот требовал львиной доли фантазии и колдовского мастерства, а ни тем ни другим похвастаться я не могла. – Зато у тебя получаются красивые стихи, – попытался приободрить меня Коул, перелистывая мой ежедневник, где я, как учила Шайя, рифмовала все свои мысли и переживания. Именно так, по ее мнению, и заводился новый магический порядок: «Заклинания – не что иное, как пение души Верховной, которое просто нужно услышать». Я застонала и упала спиной на кровать. – Мы обречены. Коул сдавленно хохотнул, будто мой крах в качестве Верховной ведьмы забавлял его. Дни бежали, как река Мохаве, и иногда я просыпалась в майке, насквозь промокшей от пота. Во снах мне являлся Джулиан, держа в руках тыквенный фонарь, а затем он присваивал себе и мой ковен, и меня саму. Ожидание этого судьбоносного дня, закрепленного ритуальным порезом на ладони, угнетало, заставляя жить с ощущением спешки. Но, как бы старательно я ни перебирала ногами, я продолжала стоять на месте – моя жизнь напоминала иллюзорную пустыню, где любые усилия тщетны. Даже тот факт, что Джулиан наверняка уготовил Ферн страшную месть, ничуть не обнадеживал: мне все равно предстояла битва. Неважно, с кем – с Джулианом, с Ферн или с ними обоими. – Полгода, Одри! Ты потратила на Завтра и свое обучение пять месяцев, – подбрасывала дрова в огонь моего самоедства Тюльпана. – Вчера в Берлингтоне объявились фейри. С Гражданской войны их не видела! – Благой двор или Неблагой? – Неблагой. – Вот черт, – поморщилась я, вспоминая их пираньи челюсти и страсть рвать на части заблудившихся путников. – Я выгнала эту зубастую мелкоту за черту Нью-Йорка, пусть Аврора с ними разбирается, – горделиво сообщила Тюльпана. – Но они вернутся, если не вернешься ты. Сколько ты еще там пробудешь? – Пока не освою сотворение. Остался последний дар, Тюльпана! Я обещала Джулиану сделать его Верховным… – Но ты же хотела убить его раньше, чем ваша клятва заставит тебя это сделать… – Да, именно. Я придумаю такое заклинание, которое сделает переход к нему верховенства смертельным. – Оу, – Тюльпана расплылась в лощеной улыбке. – Я заинтригована! Главное, чтобы написанное заклинание соответствовало твоим ожиданиям. А то ведь знаешь, как самовольно они рождаются… Ее лицо рябило в отражении реки, на берегу которой я сидела. Это напоминало шипящий телевизор: хорошо слышно, но плохо видно. В какой-то момент заклинание связи и вовсе оборвалось: лицо Тюльпаны, кричащей Морган, чтобы та включила следующую серию «Секретных материалов» и велела Исааку приготовить попкорн, вдруг начало меркнуть. В конце концов оно разошлось по реке кругами, исчезнув, и я тяжело вздохнула. Ох уж эта водная магия! Нестабильнее, чем Интернет. Я отряхнула ноги от песка и, застегнув сандалии, направилась обратно к дому. В пустыне осень совсем не чувствовалась. Если бы Коул не вспомнил о годовщине нашего знакомства и не испек в честь этого подгорелый яблочный пирог, я бы и не заметила ее прихода. Здесь не было красно-желтых листьев, слякоти и дождя, под барабанный бой которого было так сладко засыпать. Но знойная жара спала, уступив место сухому ветру. – От Зои не было вестей? – спросил Сэм, когда я вышла к нему и к Коулу, сидящим на импровизированных качелях из связанных и подвешенных бочек. Сэм долго выпрашивал у Завтра разрешение пройти их испытание на границе, чтобы посмотреть на ковен изнутри, и в итоге справился с ним лучше всех. Даже не потерял сознания, потратив на борьбу с внутренними демонами не больше минуты. Правда, выглядел бледным и болезненным еще сутки после этого. Тюльпана переносила Сэма в деревню почти каждый месяц (от более частых «поездок» его тошнило). Несмотря на то что ему было не по себе от местных «диковинок» и архаичного уклада, он не упускал возможности похвалиться полицейским значком перед местными девицами, но старательно избегал влюбчивую Гён, которой этот его значок приглянулся больше всех. Привезя Коулу коробку с новыми документами и старенький ноутбук, он занес все это добро нам на крыльцо и причесал пятерней спутанные рыжие волосы. В солнечном свете они горели, как костер Белтейна, а его зеленые глаза напоминали о лесах Вермонта, по которым я истосковалась всей душой. В кои-то веки без кобуры на поясе, но в растянутой майке и спортивных шортах, Сэм потер пальцами розовый отпечаток волчьих зубов на плече, заметив, куда я смотрю. – Так что насчет Зои? – вернул меня на землю он. Каждый раз, когда Сэм притворялся, будто ему не больно, он жевал нижнюю губу. – В последний раз она писала мне месяц назад. Сказала, что ей нужно больше времени, чтобы уладить всякие там вуду-делишки… Якобы все оказалось сложнее, чем она предполагала. Зои рассказывала тебе, что она подразумевала под этим «сложнее»? Она точно успеет к Самайну? Я неловко замялась, стыдясь признавать, что не общалась с ней даже дольше, чем Сэм. На телефон она не отвечала, а все костяные голуби и пламенные записки, которые я ей отсылала, пропадали без вести. Моя тревога за Зои росла с каждым днем, но я топила ее в чувстве долга и понимании, что не могу разорваться на две части, борясь за ковен Вуду и за свой одновременно. Силы Зои как ведьмы, принесшей мне ковенант, все еще текли во мне – и это главное. Значит, она по крайней мере жива. Да и вряд ли убить Мари Лаво было так просто… Жаль, что этим нельзя было успокоить Сэма – Зои не простит мне, если он узнает о ее прошлом от кого-то, кроме нее самой. – Нет, но это было понятно сразу. Такой скользкий тип, как Рафаэль, будет биться за верховенство до последнего. Но если Зои обещала успеть к Самайну, значит, успеет. Я верю в нее. Сэм отвесил вялый кивок, явно неудовлетворенный моим ответом, и залпом допил содержимое бумажного стаканчика. – Обалденный лимонад! Правда, забродил маленько, – сказал он, протягивая его мне, уже пустой. На дне блестели пурпурные капли. – Можешь налить еще? Я скосила на стакан глаза и принюхалась: из него веяло горькими ягодами, ацетоном и марокканской мятой, листики которой прилипли к стенкам. Именно так еще несколько дней после Ламмаса пахло от Диего с Морган, ходивших с ведерком в обнимку. Решив не сообщать, что этот самый «лимонад» недавно положил половину деревни, я переглянулась с Коулом и послушно двинулась в дом за добавкой. – Трое детей?! Так много? – За все лето… – И ты считаешь это победой?! – По сравнению с тем, что весной пропало пятеро – да, считаю! – Сэм повысил голос, смяв в руке папки, часть которых с космической скоростью листал Коул, будто сканируя их взглядом, а не читая. Я же притихла за углом дома с бутылкой настойки в руках, поняв, что ушла как никогда вовремя, но могу очень невовремя вернуться. – Мы патрулируем школы, сады, площадки… Но на прошлой неделе пропал еще один. – Тело уже нашли? – Нет, но, боюсь, это лишь вопрос времени. – Появились общие приметы у жертв? – Одному шесть, другому десять… Мальчики, девочки. Хулиганы и паиньки. Американцы и иммигранты. Ему, кажется, абсолютно плевать, кто именно, – главное, чтобы не старше двенадцати лет. Коул помассировал пальцами виски, раздумывая, и вернул Сэму папки. – Это хлебные крошки, а не улики. Есть еще что-нибудь? Сэм переступил с ноги на ногу, будто не знал, стоит ли показывать Коулу. Но все-таки он вынул из кармана скомканную бумажку – в желтых пятнах, обгоревшую и замасленную. Коул дотронулся до нее с омерзением, разворачивая на расстоянии вытянутой руки, чтобы прочитать без очков. Его лицо застыло. – Что это за дерьмо? – Мне почти не доводилось слышать, как Коул бранится, но после того, что он озвучил, я и сама бы не выразилась лучше: – «Кости-кости. Леденцы. Собираю их в ларцы. Откроешь – выбегут детишки. Сыграем снова в кошки-мышки? Кости – сладость на десерт. Они на карусель мою билет. Ваши косточки я заберу и для крепких снов в подушки их набью. Кости – будущий сервиз. Ваших матерей ждет незабываемый сюрприз! Ведь нет подарка от ребенка краше, чем новая посуда из его коленных чашек». – Да он у нас поэт, – выплюнул Сэм, пока Коул наворачивал вокруг него круги. – Я нашел это на последнем месте преступления. Не стал класть в вещдоки, решил, вдруг Одри сможет выследить его… – Я покажу ей. – Коул спрятал записку в карман и вздохнул: – Вырывать у детей кости и выбрасывать их тела на обочину, как фруктовую кожуру… Каким же чудовищем нужно быть? Сэм отвел глаза и чертыхнулся, сминая пустой бумажный стаканчик в кулаке. – Не верю, что говорю это, но ты нужен полиции, Коул. Охотник со сверхъестественной чуйкой на гнильцу – вот чего нам не хватает, чтобы наконец покончить с этим уродом! Коул прикусил нижнюю губу и покачал головой, что-то бормоча в ответ о том, что он нужен здесь, в Завтра, и его долг атташе превыше всего остального. В моих ушах эхом гудело «вырывать у детей кости». Ничего другого я уже не слышала. Поэтому вышла к Сэму с Коулом на ватных ногах и, молча протянув им настойку, оглянулась на деревню. – Одри, ты куда? Я не ответила, быстрым шагом поспешив к шатру на другом конце поселения. Такой же, как у Ворожеи, только в несколько раз меньше, он был огорожен розовыми кустами, а внутри весь заставлен резными тумбами и шкафчиками с ингредиентами. Шипы цеплялись за одежду незваных гостей, но меня, однако, в этот раз пропустили беспрепятственно. Коул остался снаружи, пытаясь отцепить от своей одежды безжалостные цветы и колючки, обвившие его с макушки до пят. – Верховная Шайя! Сначала я позвала ее тихо, боясь нарушить старческий покой, но затем окликнула громче, вспомнив о старческой глухоте. Внутри пахло лимонным курдом и полынью, а очаг приветливо замигал, стоило мне пересечь порог, нагнувшись под связками трав и ловцами снов.