Призраки и песни Первый месяц обучения я не забуду никогда, потому что каждый день ловила себя на мысли, что хочу вернуться в ту чертову пустыню-иллюзию и остаться там навсегда. Мы решили двигаться от простого к сложному, а потому начали с некромантии. Парадоксально, но мастерицей в ней оказалась именно Ворожея. Она – женственная, добрая и буквально источающая праведный свет – управлялась с покойниками так же виртуозно, как с курением трубки, которую смаковала в перерывах между нашими уроками. Оказывается, за деревней Завтра, если спуститься в каменный грот, располагалось кладбище. Старые, покосившиеся надгробия торчали из земли, как зубы уснувшей пумы. Большинство из них представляли собой деревянные доски и каменные валуны, на которых ножом были вырезаны трикветры и имена. Никаких дат – к течению времени в ковене и впрямь относились пренебрежительно. Именно поэтому было так сложно отследить, сколько дней ушло, чтобы сделать из меня маломальского медиума. Удивительно, как Ворожее хватало на это терпения – повторять одно и то же вновь и вновь, перебирать разные методы концентрации, ритуалы, атрибуты, дурманы, зелья… Иногда мы сидели под соснами на краю кладбища, поедая в обед ломтики хлеба, поджаренные на костре. Прикрыв глаза, Ворожея дымила своей трубкой, отдыхая после болтовни с недавно почившим пастухом, которого она вызвала во время занятия для наглядности. В воздухе пахло ее особым травяным сбором, после которого гранатовые глаза становились рубиновыми, а спирали на щеках и теле начинали сиять. Периодически она передавала трубку мне, но меня едва хватало на две затяжки: янтарный дым клубился во рту и легких, приторно-сладкий, как сахарная вата. Я тут же начинала кряхтеть и кашлять, а Ворожея снисходительно забирала трубку, посмеиваясь. – Расскажи мне о ней, – попросила она однажды, пока я догрызала картофельные клецки, приготовленные Коулом накануне, а оттого хрустящие на зубах яичной скорлупой. – О ком? – О своей атташе, из-за которой ты боишься мертвых. О Рашель. Я так и замерла с куском еды во рту. Ворожея забила трубку свежей порцией табака и снова закурила, подпалив его собственным дыханием. – Наверное, ты заметила, что у нас в деревне нет ни одного атташе. Знаешь почему? – Это был риторический вопрос, а потому Ворожея договорила раньше, чем я успела придумать что-нибудь внятное. – Потому что терять их больно, а нашему ковену и так пришлось пережить слишком много боли. Потеря атташе оставляет след не только на коже, но и в душе. Боль пройдет с тобой через все годы и уйдет лишь тогда, когда из этого мира уйдешь ты. – Какое это отношение имеет к дару некромантии? – нахмурилась я, откладывая клецки и вытирая салфеткой рот. – Расскажи мне и сама поймешь. Какой была Рашель? Я замялась, не зная, что ответить. Точнее, не желая ничего отвечать в принципе. Даже с Коулом я избегала этой темы, как огня, не говоря уже о том, чтобы дискутировать об этом вот так за обедом. – Смелой, – через силу выдавила я, опустив глаза на плетеную корзинку, в которой лежали свежие фрукты и пара кусков пирога. Верховная Шайя оказалась не только мудрой ведьмой, не знающей себе равных в Сотворении, но и прекрасным кулинаром. Золотой дым змейкой устремился наружу из приоткрытых губ Ворожеи, клубясь над нашими головами. Ее восточная поза со скрещенными ногами напоминала мне о Зои, от которой давно не было вестей. Сережек в ушах прибавилось, как и медных бусин в толстых дредах. Ворожея неотрывно смотрела вдаль, будто горные хребты были живыми и разговаривали с ней, подсказывая, как открыть некромантии мое сердце. – Еще, – попросила она, затушив трубку. – Как Рашель умерла? И мне пришлось рассказать. По крупицам Ворожея выуживала из меня событие за событием, заставляя поведать обо всей нашей жизни в бегах. Я рассказала ей о туре по Дели, о месяцах странствий по Европе, о разъездах по Америке, где возле озера Шамплейн нас и нашли… Я рассказала о привычках Рашель и о том, как она любила есть на завтрак яичницу с сыром, макая тост в жидкий желток; о том, как она запрещала мне ходить на свидания из соображений безопасности; как пыталась заменить мать, обучая магии по ее гримуару; как плакала в подушку, борясь с тоской по ней, когда думала, что я не вижу… Я рассказала Ворожее и об языках пламени, съедающих медную гриву и полированный меч, а потом сама не заметила, как перешла к повести о жестоком брате, отнявшем у меня семью. Постепенно Ворожея узнавала все больше и больше, как того и добивалась. Я начинала доверять ей, верить, прислушиваться. И надеялась, что все это не зря. Но даже спустя три месяца я так и не освоила дар некромантии. – Сегодня попробуем по-другому. Оставь гримуар, – велела мне Ворожея, когда мы пришли на наше традиционное место на кладбище, куда приходили каждый вечер за несколько часов до оранжевого заката. – Он тебе больше не понадобится. Я бросила сомневающийся взгляд на книгу в сизой обложке, с которой никогда не расставалась, и неохотно отложила ее на сложенный платок под пихтовым деревом. От полуденной духоты шея вспотела, и мне пришлось подвязать волосы резинкой. На кладбище негде было укрыться от солнца – плоская равнина подставлялась под его лучи, как ласковая кошка. Так же поступала и Ворожея. Ведьмы Завтра не просто привыкли к жаре – они заряжались от нее. Будь у Ворожеи возможность нырнуть в солнечное пламя с головой – она бы сделала это, не раздумывая. Пустыня была стихией их ковена, питала и наполняла его жизнью, как он наполнял ее своей магией, взращивая овощные плантации и цветы, которым здесь было не место. – Оглянись, Одри, – произнесла Ворожея, пройдясь меж надгробий и остановившись на пустыре, с которого открывался вид на все кладбище. – Что ты видишь? Понимая, что намерения Ворожеи не так очевидны, как мне бы того хотелось, я не стала паясничать и послушно осмотрелась. – Больше ста… Нет… Больше двухсот ведьм похоронено здесь, – озвучила я, и Ворожея, не глядя на меня, задумчиво кивнула, тем самым веля продолжать. – Нет ни склепов, ни усыпальниц… Здесь все равны и похоронены в ряд, надгробия одинаковые, даже у Верховных, – я ткнула пальцем в изумрудно-серый валун, похожий на гранит: от него тянулся след вибрирующей магии. «Сильная ведьма остается сильной даже после смерти». – К счастью, могил свежих нет, значит, ковен процветает. Хм… Что еще… Я обвела взором гостинцы, оставленные покойникам в знак, что о них не забыли: у тех надгробий, которые не успело склонить к земле или расколоть время, гостинцев лежало больше всего. Птичьи черепки, прядильные нитки, игрушки из войлока, лоханки с забродившим вином… Подношение даров было священным таинством Завтра. Как только ребенок учился ходить, его приводили сюда – показать, что значит круговорот жизни, и вознести почесть от своего имени, возложив пухлыми короткими ручками пару карамельных конфет на алтарь. – Хочешь тоже преподнести духам что-нибудь в дар? – спросила Ворожея. Ее шифоновая юбка раздувалась от ветра, а золотой пояс звенел при каждом движении. – Они становятся добрее, когда ты показываешь, что не забыл… – Боюсь, у меня нет с собой ничего стоящего, – пробормотала я, демонстративно хлопая себя по карманам штанов-шароваров, которые выменяла у старой торговки на свою кофту из синтетики. Ворожея хитро улыбнулась, вытаскивая из-за спины лоскут красной ткани, который я ошибочно приняла за часть ее юбки. Это был шелковый шарфик с пражского рынка, хранимый годами. Из него торчали облезлые нитки, да и самому шарфу давно было место на помойке, но сердце у меня защемило при одной лишь мысли, что мне пришлось бы с ним расстаться. – Нет, есть. Этот шарф был бы прекрасным даром для той, кого ты никак не можешь отпустить. Это ведь она купила его тебе… – Откуда у тебя шарф Рашель? – прошептала я пересохшими губами, шагнув к Ворожее, но она отзеркалила мое движение, сделав равноценный шаг назад. – Извини, но я не собираюсь оставлять его здесь, на кладбище… Он дорог мне как память. – Почему? – спросила Ворожея так, будто искренне не понимала этого. – Отчего тогда не носишь его вокруг шеи, если он так тебе дорог? Что чувствуешь, когда держишь его в руках? Назови это чувство вслух, Одри… Я судорожно вздохнула, медленно осознавая, к чему она ведет. Еще один урок. Как бы ни было сложно переступить через себя, это нужно было сделать. – Я чувствую скорбь, – ответила я тихо, глядя в рубиново-красные глаза Ворожеи и принимая ее вызов. – Поэтому и не ношу. Потому же и не расстаюсь с ним. – Скорбь… – эхом повторила Ворожея, опуская руку с шарфом, который метался и развевался на ветру, будто прося, чтобы его отпустили. – Ты отрицаешь ее. Вот почему у нас ничего не получается. Виктория ведь говорила, что стихии – это эмоции? Вода – печаль, огонь – ярость, земля – покой, воздух – веселье… Но говорила ли она, что остальные дары тоже олицетворяют чувства? Они глубже, они темнее, но они та тропа через заросли нелюдимого леса, которой нужно пройти. Метаморфоз – это страх, психокинез – уверенность, прорицание – любопытство, исцеление – сочувствие… А скорбь, Одри, – это эмоция некромантии. Без нее ты никогда не сможешь призывать мертвых, ведь они находят дорогу в наш мир именно по запаху нашей скорби. Я внимательно слушала и запоминала, но что-то внутри не хотело прогибаться под это условие – впускать в себя скорбь. Казалось, если я дам ей хотя бы немного власти над собой, она не оставит во мне живого места: испепелит изнутри, вывернет наизнанку и оставит мертвой. Я стойко вынесла второе расставание с Рашель лишь благодаря тому, что спрятала скорбь в ларец и настрого запретила себе заглядывать внутрь, как в ящик Пандоры. – Так открой его, – сказала Ворожея, как всегда, вторгнувшись в мои мысли так изящно и осторожно, что я даже не заметила этого. – Возьми шарф и сделай это. – Она решительно протянула его мне. – Ты ведь знаешь заклятие призыва. Ты видела, как я это делаю… Тебе давно нет равных в теории, Одри, но ничего не получается на практике, потому что ты и не хочешь, чтобы получилось. Ты боишься столкнуться с Рашель лицом к лицу? Но неужели ты не хочешь сделать то, что не успела в прошлый раз, – попрощаться с ней? Я оцепенела под гнетом жестокой правды, от которой убегала все это время. В голове шипел, точно змеиный, ворох мыслей: вдруг, вызвав Рашель, я услышу, что разочаровала ее, уступив Ферн в ту роковую ночь? Или не справлюсь с громовым осознанием, что Рашель ушла безвозвратно, и все, что я могу, – это говорить с ее бесплотным духом? Я пыталась отгородиться от всего этого, тем самым отгораживаясь от некромантии, но потом… – Как знаешь, – пожала плечами Ворожея и взметнула красный шарф. – Нет! Я вскрикнула, бросившись за шарфом, уносимым душным ветром пустыни. Шелк ускользал сквозь пальцы, развеваясь в воздухе, убегая. Зарычав от злости, я смахнула со лба пот и подскочила, вонзая в край шарфа ногти. В конце концов я победила ветер, но что важнее – я победила саму себя. На воспаленной ране нужно сделать надрез, чтобы выпустить гной и дать ей зажить. Я спиной ощутила нежную улыбку Ворожеи: она снова закурила трубку и облегченно осела на землю возле черного надгробного камня, прислонившись к нему спиной и давая мне время пережить это чувство. То была скорбь, вылившаяся в слезах, учащенном сердцебиении и шепоте, полным силы, от которой горело нутро: – Revertimini ad me, Rachel Marshall. Потемневшее небо, недовольное противоестественным действом, вихрь песка, являющий очертания женского силуэта, и жжение на шее от бусин, еще одна из которых явила свой первозданный белоснежный цвет. – Ну, а остальное ты знаешь, – закончила я свой рассказ, довольно покрутив ожерелье на шее. Рашель внимательно слушала меня, и ее лицо, выглядящее таким живым и настоящим, скорчилось в неоднозначной гримасе. – Один дар, – подытожила она, удрученно массируя виски. – За три месяца… – Так и знала, – насупилась я, водя пальцем по кругу из черной соли, в котором мы сидели, окруженные розмариновыми свечами и блюдцами с водой. Так было проще поддерживать связь длительное время и явить Рашель в мир не обычным миражом, а самой собой. – Это было все, что ты услышала? А как же похвалить меня? Рашель тяжело вздохнула и улыбнулась, признавая свою вину. Ее глаза, прозрачно-голубые, как драгоценные камни на речном дне, потеплели. Если, будучи воскрешенной Диего, она больше походила на собственную тень, бело-синяя и губчатая, то сейчас она вполне могла сойти за живого человека. Разве что тронешь за плечо – и пальцы провалятся внутрь ватного кокона. Но в остальном… Густые карамельные волосы, тонкие черты лица, смуглая кожа, черточка-шрам на подбородке. Одежда на Рашель была та же, что и в нашу последнюю встречу в ночь бури и Ферн: спортивная майка, пустые кожаные ножны на поясе и эластичные штаны, в которых удобно лавировать между соперниками и кувыркаться. Жаль, что она больше никогда не сможет вновь почувствовать вкус победы. – Не пойми меня превратно, Одри, – вздохнула она, вновь усаживаясь поудобнее напротив. – Я горжусь тобой и радуюсь каждому твоему успеху, но… надо поспешить. – Знаю, – согласилась я, бросив болезненный взгляд на календарь, прибитый над шкафом: чехарда дней, зачеркнутых красным фломастером, смешалась в кучу, а оттого не верилось, что уже наступил июль. – Хорошо, что Коул тоже нашел себе занятие: Луна тренирует его почти так же сурово, как ты. – Ведьма тренирует атташе? – прыснула Рашель, возмущенно сложив руки на груди, и я обрадовалась, что мне хватило ума добавить слово «почти». – Ну и как его успехи? – Уже обходится без переломов, – улыбнулась я, поправив наручные часы. – Тренировка должна была закончиться в два… Странно, что он еще не дома. Наверняка его снова атаковали местные детишки: они души не чают в нем и его навахоне. Рашель встала и обошла соляной круг, всматриваясь из-за его границ в интерьер дома. – Вы неплохо обжились здесь, – подметила она, и я с гордостью поправила фиалковые шторы, привезенные из Шамплейн, с которыми в хижине стало гораздо уютнее. Теперь все блистало от чистоты, а с кухни вился запах запекающегося мясного рулета. Связки трав по-прежнему раскачивались под потолком на лесках, но вместо паутины по углам свисали только вешалки с одеждой. Я смела все прочие ведьмовские колбы и атрибуты в угол, соорудив домашний алтарь из зеркального трюмо и шерстяного ковра, а кровать отгородила ширмой из ротанга. Черепа животных я решила оставить – они добавляли хижине некоторый шарм. Камин убаюкивающе трещал, распуская по дому запах полыни и кедровых поленьев, а рядом стоял музыкальный проигрыватель – подарок Коула мне на день рождения, который мы отпраздновали тридцатого мая. Передвинув шкаф в другой угол дома, я освободила место для его рабочего стола: сейчас он был завален бумагами, картами и копиями отчетов, которые привозил Сэм к границе вместе с рапортами от Тюльпаны о ситуации в ковене. И Коул, и я работали на два фронта, стараясь помогать друзьям из недр пустыни: я давала Тюльпане поручения по уходу за Шамплейн, а он каждый день помогал Сэму по телефону связывать вместе улики, пытаясь установить личность похитителя детей, которого так и не удалось найти. На пуфике храпел Штрудель, смешно подергивая лапками во сне. Ему новое жилище пришлось по душе больше всего: местные дети постоянно таскали ему то ветчину, то сосиски, поэтому он прибавил в весе килограмма два. – А это еще что? – Рашель вдруг скептично сощурилась, ткнув пальцем на венок из засохших цветов. От него по-прежнему веяло теплом от кострищ и майской пыльцой. По крайней мере, для меня. – Помолвочный венок Белтейна?.. – Ее нос сморщился. – Ох, Одри, я давно хотела поговорить с тобой кое о чем. Раз Коул опаздывает, думаю, сейчас как раз подходящий момент… Интуиция подсказала мне, что от этого так называемого «разговора» добра ждать не стоит. Вспомнив разговор с Тюльпаной в парке аттракционов и догадавшись, что Рашель решила наверстать упущенное, я подскочила с места и едва не выпала из соляного круга, споткнувшись о подсвечник. – Знаешь, даже не верится, что меня так долго не было в Шамплейн! – резко сменила тему я, потянувшись к окну и всматриваясь в мельтешащие силуэты за желто-зеленой листвой, где шумела река. – Хотя бы Морган с Диего иногда наведываются в гости… Кстати, они как раз приехали сегодня. Мне надо проверить их, а то скоро занятие. Теперь я развиваю дар исцеления, а за него из Верховных отвечает Луна, так что… Можешь представить, что меня ожидает в ближайшие несколько часов. Рашель понимающе кивнула, но ее лицо снова очерствело, стоило мне поднять руки и привлечь ее внимание к моим пальцам: месяц назад тьма Шепота перекинулась на них, окольцевав. Мой неистребимый позор, который теперь можно было спрятать только в перчатках. Все, как и говорила Аврора. – Ступай. Вызови меня снова, когда будет свободное время. Мне нравится слушать, как ты становишься взрослой. Я грустно улыбнулась и чмокнула Рашель в щеку, воображая, будто чувствую тепло ее кожи и действительно обнимаю, обхватывая руками неосязаемый дух. Короткое «Tywyll» затушило все свечи. Я ступила за черту соляного круга и сразу обернулась, но Рашель там уже не было. Схватив панаму и баночку целебной мази, я почесала Штруделя за ушком и выскочила на улицу, спеша покинуть одинокую хижину. Когда казалось, что жарче уже некуда, следующий день удивлял и превосходил жарой предыдущий. Сегодня Мохаве и вовсе горела, как адово пекло, но возле реки веяло прохладой. Немудрено, что Коул читал отцовский дневник и письма именно здесь, примостившись на скале, подножие которой обтесывало слабое, но упрямое течение. Слышалось ржание лошадей: здесь же было пастбище, где теперь со скакунами деревни перемешались лошади Гидеона, перевезенные Сэмом с фермы. Кэссиди с радостью катала местных детишек в обмен на пару кусочков сахара, а Коул был спокоен за любимых животных, пристроив их в надежные руки. Из-за спины пятнистого жеребца выглядывала лохматая бирюзовая макушка: Морган никак не могла залезть в седло, постоянно заваливаясь набок, а Диего не оставлял попыток ее подсадить. – Кажется, им не помешает помощь опытного наездника. Коул подпрыгнул от моего голоса, и очки в тонкой оправе съехали ему на нос, который был весь усыпан веснушками, прибавившимися от постоянного пребывания на солнце. В испачканной льняной рубашке и коротких бриджах, с разбитыми коленями, Коул ушел с головой в чтение письма, подписанного рукой Гидеона: те же закорючки на букве «и», бесконечные запятые вместо точек, плавный наклон… И повтор тех же слов, которые были его девизом: «я должен», «все в порядке», «так надо».