Он кивнул, сделавшись серьезным, как никогда прежде. До начала ритуального сожжения нужно было начертить солевой круг перед очагом и призывать Матерь с Отцом, но в этот раз я отмахнулась от чрезмерного официоза. Главное сейчас – выплеснуть то, что лежало на душе, и я больше не могла ждать. Диего подступил к камину и, задумчиво взглянув на цветок, бросил его в огонь. – Один – для веселья и радости. К пыли пыль, весна за зимою, – прошептал он на одном дыхании. – Я расстаюсь с прошлым неприкаянного и Микаэллом Де’Трастом. Мне стало любопытно, что такого случилось между Диего и его бывшим Верховным, но сейчас было не время для вопросов. Он молча проследил за тем, как догорает его орхидея, превращаясь в прекрасное ничто, а затем вернулся в полукруг. Следующей вышла Зои. – Второй – прогнать печаль. К пыли пыль, весна за зимою. – Она кинула в камин тонкую веточку вербены, рассыпающуюся, как пух. Отблески искр плясали на темно-оливковой коже Зои, пока она смотрела, как ее подношение съедают языки пламени, такие же янтарные, как ее глаза. – Я прощаюсь с лавкой Саламандры и своей прошлой жизнью. Сэм переступил с ноги на ногу, когда Зои, вернувшись к остальным, подтолкнула его в бок. Он бросил панический взгляд на красную астру в своей ладони, а затем на очаг, не представляя, что ему говорить. Зои умиленно улыбнулась и привстала на носочки, шепча что-то ему в ухо. Кадык Сэма нервно дернулся, но, собравшись с духом, он неуверенно выступил вперед. – Третий – прогнать бесполезный гнев. К пыли… Э-э… Что-то там, я забыл, – пробормотал он и наотмашь швырнул астру в огонь, даже не взглянув на нее. – Я расстаюсь с самим собой. С тем, каким был раньше. И с Гвендолин Дрейк тоже. Красный до корней волос, он просеменил к Зои и обнял ее, приняв самый мужественный и хладнокровный вид, на какой только был способен. Я хихикнула в кулак, польщенная, что Сэм вообще принял во всем этом участие. Отношения с Зои влияли на него поистине благотворно: всего пара месяцев как его полюбила ведьма, а Сэм уже стал практиковать наши колдовские штучки. Исаак, стоя по другую сторону от меня, шумно вздохнул. В единственной руке он держал дивную белую розу – любимый цветок моей матери. Пальцы его дрожали, но уже не из-за диббука или болезни – он плакал. – Четвертый – взрастить семена. К пыли пыль, весна за зимою, – прошептал он, и огонь отражался в его очках, держащихся на кончике носа. Скрепя сердце он подставил нежные кремовые лепестки под жар камина, и те начали тлеть вместе с воспоминаниями, от которых его небритые щеки сделались мокрыми и солеными. – Прощай, Виктория Дефо, любовь моя. Треск очага убаюкивал ноющее сердце. Я взяла отца за руку, когда он снова встал рядом. Он не смотрел на меня, прикованный взглядом к белой розе, сгорающей у него на глазах, как когда-то сгорала от рака Виктория. Коул отстранился от моего плеча и шагнул к камину, ведомый его жаром и треском. – Пятый – окрепнуть надолго. К пыли пыль, весна за зимою. – Остановившись без чьей-либо помощи точно перед очагом, Коул протянул руку и бросил в него васильки. – Я расстаюсь со своей слабостью. Он покачнулся, и Сэм поймал его, чтобы помочь найти свое место возле меня. Тогда пришел мой черед. – Шестой – темные дни теперь ушли. К пыли пыль, весна за зимою. – Я смяла подсолнух, раскрошила в пальцах и, зажмурившись, бросила туда, где уже обратился в пепел весь букет Остары. – Прощай, мое прошлое, вся моя боль и беспомощность. Здравствуй, моя сила с весною и благодатью. Да будет так! Вместе мы дождались, когда листья и зелень окончательно смешаются с углями и оставят в память о себе лишь аромат тлеющих трав. А затем, улыбнувшись друг другу, вернулись к столу. – У меня на тебя свои планы, – промурлыкала я Коулу на ухо, удержав его, когда он уже садился. – Нам нужно наверх. Или ты еще не наелся? – Наелся, – выпалил Коул, едва дослушав, и тут же забыл о подносе с шоколадным пудингом, который вынесла из кухни Зои. – Идем! Его бурная реакция согрела меня изнутри. Я протащила Коула через весь зал и утянула наверх прежде, чем кто-то успел обратить на нас внимание. Он то и дело спотыкался на лестнице, из-за чего подъем на третий этаж занял больше времени, чем я рассчитывала. Но там, кроме Тюльпаны, нас точно никто не мог потревожить: любые звуки поглощались дубовыми панелями на стенах и извилистыми коридорами. Добравшись до ванной комнаты, которая раньше предназначалась лишь для Верховных ведьм и ритуальных купаний, я закрыла за нами дверь запечатывающим заклятием, чтобы оградить от незваных гостей. В глубине комнаты, выложенной изумрудной мозаикой, стояла ванна из литьевого мрамора на четырех золотых ножках. Над ней находилось окно с витражным рисунком, изображающим пеструю колибри. Здесь было холодно и темно, и я на ощупь нашла тумбу под раковиной, где хранились свечи. Маленькие и округлые я вставила в жирандоль, а пеньковые с двумя фитилями расставила в пустых метах. Когда свечами, пахнущими ванилью и кардамоном, были усеяны даже бортики ванны и каменный подоконник, я прошептала: – Fehu. Они вспыхнули, и ванную комнату озарило желтое свечение. Все это время Коул стоял у двери, не задавая вопросов, и прислушивался к моим шагам, пока я суетилась, подготавливая своеобразный «алтарь». Крутанув бронзовые вентили и пустив струю горячей воды, я добавила в ванну несколько капель сандалового масла и толченые цветки ворожеи. – И что ты делаешь? – наконец-то подал голос Коул, склонив голову набок. – У Остары много традиций, – начала я и, опустившись перед наполняющейся ванной на колени, вдохнула ароматный пар, поднимающийся от воды. – Но у всех одна цель – очищение. Сначала уборка и прощание со старым, а потом омовение. Обычно юноши моют девушек – это сулит плодотворный год… – То есть мне надо помыть тебя? – быстро сообразил Коул, и его лицо озарила мальчишеская улыбка. – Ну, уж это я могу! Я повернулась к Коулу и медленно стянула с себя тунику, жалея, что он не видит, как я обнажаюсь для него. Но Коул слышал это по шороху ткани: одежда упала к моим ногам, и он облизнул пересохшие губы, покачнувшись навстречу мне. Освободившись и от белья, я переступила ворох одежды и подошла к Коулу. Прижалась к нему, чтобы он ощутил каждый изгиб моей фигуры не только руками, но и всем телом. – Ты тоже должен раздеться, – прошептала я, глядя ему в глаза. В сиянии свечей они светились серебром, как два лунных блюдца. – Мы немного изменим ритуал. Коул не стал возражать. Он быстро избавился от сатиновой рубашки, а затем расстегнул брюки, которые я тут же дернула вниз, чтобы помочь ему. Прислонившись к моему лбу своим, Коул тяжело дышал, но соблюдал целомудренную дистанцию. Даже не целовал – только делал, что я велела. Как и всегда. Когда руки Коула легли мне на бедра, приятный спазм внизу живота едва не заставил меня забыть о ритуале. Но, вернув самоконтроль, я потянула его к ванне, уже набравшейся до краев. – Я тебя чувствую, – вдруг сказал Коул, и я взглянула на черную полосу, окольцовывающую его запястье. Она светилась, как не светилась с того самого дня, когда Ферн лишила его зрения. Оранжевая, почти огненная метка пульсировала в такт моему сердцебиению. По спине побежали мурашки, когда Коул поцеловал меня, не стерпев, и это прикосновение отдалось внутри с удвоенной силой – мои и его ощущения, звучащие в унисон. – Не торопись, – хрипло приказала я не то ему, не то самой себе и перешагнула через бортик ванны, погружаясь в бурлящий жар воды и ароматного масла. Коул неуклюже забрался следом и сел позади меня так, чтобы я могла лечь спиной ему на грудь, устроившись между его коленей. Это было истинное блаженство после нескончаемых переездов. Теперь, будучи дома, осыпаемая поцелуями Коула, который убрал в сторону мои волосы и коснулся губами шеи, я впервые за месяц чувствовала себя не только свежей, но и счастливой. От пара его локоны завились еще сильнее, став тугими и жесткими, как пружинки. Выдавив на ладонь немного ромашкового шампуня, я расчесала его волосы пальцами. В отражении вентилей было видно, как блаженно Коул сомкнул глаза, урча под моими прикосновениями. Поэтому я удивилась, когда он внезапно перехватил мою руку. – Это я должен омывать тебя, разве нет? Я хмыкнула, послушно отодвигаясь, чтобы дать Коулу возможность откупорить бутылку с душистым гелем. Когда он начал втирать его в мои плечи, я застонала, но невольно устыдилась этого, закусив нижнюю губу. Коул глухо рассмеялся. – Кажется, тебе нравится. Надо устраивать почаще такие… ритуалы. Я заерзала, чувствуя поясницей что-то твердое, и ухмыльнулась: – Не могу с этим не согласиться. Коул справлялся на удивление ловко, уверенно ориентируясь среди тюбиков, которые стояли на деревянном столике рядом со свечами. Он даже ни разу не подпалил над огнем мочалку, которую нащупал рядом с лимонным мылом и решил опробовать. Податливая, я послушно придержала на затылке мокрые волосы, чтобы они не мешали ему тереть мне спину. В какой-то момент его руки принялись массажировать мои, но остановились. Я приоткрыла один глаз и вдруг вспомнила о черных венах, которые тянулись от запястий до локтей. Коул будто почувствовал их: я с замиранием сердца увидела, как он хмурится, щупая мои руки, будто пытаясь что-то понять. Неужели охотничья чуйка способна и на такое? – Как думаешь, почему Ферн до сих пор не напала? – решила завести разговор я, чтобы отвлечь его. Коул пришел в себя и отпустил мои руки. – Может, набирается сил. Или не может пройти через чары леса и Нимуэ… – Наверное. Главное, что она отстала от Берлингтона и все улеглось. – Не совсем. – Коул опустил мочалку в воду, помрачнев. – Вчера в новостях показывали репортаж из Юты. В Ривер-Хейтс нашли первое тело, изуродованное так же, как у нас… Полиция думает, ритуальный убийца сменил территорию. Теперь его ищут там. Боюсь, Ферн добралась и до Скалистых гор. Я резко погрузилась в воду, чтобы смыть мыло, и села. Мои руки потянулись к шее, пытаясь нащупать Вестники даров, чтобы унять волну тревоги. Но я нашла лишь пустоту, которую до сих пор не могла себе простить. – Ты остановишь ее, – приободрил меня Коул, прижимаясь губами к моему уху. – И верну тебе зрение, – кивнула я. – Сегодня Тюльпана сказала, что владеет всеми восемью дарами. Значит, исцелением тоже… Она научит меня. – Я привстала и развернулась в тесной ванне, всматриваясь в лицо Коула. – А потом я сама найду Ферн и… – Надеюсь, на тот момент она уже уйдет из Юты. Это самый религиозный штат США, – пробормотал Коул, опустив глаза. – На этой территории нет ни одного ковена. И ведьмы там не живут. Диего рассказывал. – А у вас с Диего, я смотрю, уже броманс, – сощурилась я, и румянец, цветущий от тепла на щеках Коула, стал почти свекольным. – Броманс?.. Что такое броманс? – То, что часто перетекает в полноценный роман во всяких девчачьих книжонках. Коул скривился и заглушил поцелуем мой издевательский смех. Удушающие мысли о Ферн и предначертанной мне судьбе отступили. А воск, шипя, скатывался со свечей и капал на холодный гранитный пол. Вода в ванне начала остывать, но мы не заметили этого, слишком увлекшись друг другом. Даже если бы она сделалась ледяной, я бы все равно не пожелала выбираться наружу. Вот бы остаться здесь навсегда – только я и Коул. Почему нет заклинания, которое остановило бы время? – Ты так и не ответил на вопрос, – прохрипела я, лаская кончиком языка его губы, проводя пальцами по острой линии челюсти. – Насколько сильно ты соскучился по мне? На груди Коула блестели капли воды. Его тело виднелось под ее толщей – тугие мышцы, плоский очерченный живот. Я устроилась сверху, взобравшись на Коула и оседлав его бедра. Даже служба в полиции не успела оставить на его коже столько шрамов, сколько оставила всего пара встреч с моей родней. Под ключицей виднелось перекрестие двух розовых полос – отметины от когтей диббука-Исаака, когда он пытался разорвать его в клочья внутри горы Кливленд. Я с благодарностью поцеловала этот шрам, и Коул потерся о мою щеку носом, а потом опустил голову, и его губы скользнули вдоль моей шеи, спускаясь к груди. Я вздрогнула, и метка на его запястье вновь вспыхнула. – Я покажу тебе, насколько, – ответил он, приподнимая меня за ягодицы, чтобы затем опустить и заполнить своим теплом. И он действительно показал. А потом еще раз и еще. Кажется, он делал это до самой полуночи. Уже когда Коул спал под пуховым одеялом, все еще влажный после ванны, из которой нам едва хватило сил выбраться, я свесила с кровати ноги и оделась. Это было неприлично – вот так исчезнуть со своим атташе в разгар праздника, и я не смогла бы уснуть, пока не убедилась, что все прошло гладко. Бросив белую тунику в корзину для белья, я тихонько вышла из спальни Коула и спустилась вниз. В гостиной было уже тихо. Похоже, все давно мирно разошлись по своим комнатам. На прибранном столе, накрытым чистой розовой скатертью, осталось лишь несколько блюд. О минувшей Остаре напоминал лишь запах мяты и лимона, доносящийся из углов комнаты, и потрескивание догорающего камина. Удовлетворенная этим покоем, я облегченно вздохнула и развернулась, чтобы вернуться к лестнице. «В белую простынь тебя обрядят, от уха до уха, с макушки до пят». По спине стек липкий мороз. Я остановилась перед высоким створчатым окном, расписанным на французский манер, и вгляделась в ночь, проглотившую лес и берег Шамплейн. «В гроб деревянный тебя упекут, сверху положат камни и грунт». Эта призрачная мелодия текла откуда-то извне. Однако слова доносились так отчетливо, что казалось, их напевают прямо мне на ухо.