Дарья Матвеевна взглянула на изображение Алины, покачала головой. — Это была не моя статься, — заявила она. — Я никогда не считала Алину дерзкой и грубой. Журналистка скрестила на груди руки, посмотрела мне в лицо. — Тогда в похожем ключе писали не только мы, — сказала она. — Так было нужно. Я… не могу вам этого объяснить. Просто поверьте мне. Дарья Матвеевна пожала плечами. — И после этого вы надеетесь: Алина Солнечная даст вам интервью? — спросил я. Покачал головой. И разорвал фотографию на две части. — Ты что творишь⁈ — воскликнул фотограф. Он дёрнулся, прижал руки к фотоаппарату. Я сложил половинки фотографии вместе и снова разорвал их. Произнёс: — Ой, какая жалость! Ой, какие мелкие кусочки! Журналистка печально улыбнулась. Стояла спокойно, смотрела на остатки фотографии. А вот фотограф не устоял. Он всплеснул руками и ринулся ко мне. Но замер, когда увидел мою ухмылку. — Да я тебя!.. — сказал он. Усатый сжал кулаки. — Давай, мужик, — сказал я, — не останавливайся. Здесь самое место для драки. На тебя смотрят иностранные туристы. За тобой наблюдают как минимум два офицера КГБ. Доставь им всем удовольствие: устрой потасовку со школьником. Журналистка схватила своего спутника за руку. — Олег, не надо… Фотограф побледнел, настороженно огляделся по сторонам. Мне почудилось, что его усы печально обвисли. — Юноша… как вас зовут? — спросила Григалава. Она говорила тихо, спокойно. Пристально смотрела мне в глаза. — Иван, — ответил я. И добавил: — Котёнок. Ухмыльнулся. И протянул руку: фотографу. Тот не сразу, но пожал её. Усатый взглянул на меня исподлобья. — Олег Слуцкий, — представился он. — Странная у тебя, пацан, фамилия. Мужчина поправил на шее ремешок фотоаппарата. — У меня нормальная фамилия, — возразил я. Фотограф хмыкнул. Но промолчал. — Иван, мне не нужно интервью, — сказала журналистка. — Я не получила от редакции задание на статью об Алине Солнечной. Я здесь по собственной инициативе. Хочу просто поговорить с Алиной. С глазу на глаз. Не под запись. — А если она не захочет с вами говорить? — сказал я. — Ну… Журналистка выдержала паузу. — Иван, устройте нам встречу, — сказала она. — Такую, чтобы Солнечная меня увидела. Пусть она сама решит, будет ли со мной разговаривать. * * * Волкова вернулась в гостиницу раньше наших одноклассников. Разбудила меня. Я потёр глаза, зевнул. Отметил: Москва за окном уже погрузилась во мрак. — Просыпайся, — повторила Волкова. — Вот. Это тебе. Алина положила на кровать рядом со мной перевязанный шпагатом бумажный свёрток. — Что там? Я надел очки. — Разверни и посмотри. Волкова подпёрла кулаками бока. Торшер светил за её спиной — лицо Алины скрывала тень. — Ты журналистку внизу не встретила? — спросил я. Приподнялся на локтях. Алина тряхнула волосами. — Прошмыгнула по вестибюлю тихо, как мышка, — сказала она. — Никого не разглядывала. Я рассказал Волковой, как пообщался сегодня с Дарьей Григалавой. — Что ей от меня нужно? — спросила Алина. Не почувствовал в её голосе волнения или ноток испуга. — Понятия не имею, — сказал я. — Утверждала: хочет с тобой просто поговорить. Не уточнил, что в её представлении значит «просто», а что «сложно». Поленился спорить с этой дамочкой. Назначил вашу встречу на понедельник: на девятое число. Сказал, что в выходные ты будешь с утра и до вечера занята. Волкова чуть склонила на бок голову. — На девятое? — сказала она. — Но ведь мы восьмого утром отсюда уедем. Я зевнул. — Вот именно. Уедем. И пусть ждёт тебя в понедельник хоть до морковкина заговенья. Уселся на кровать, придвинул к себе бумажный свёрток. Взвесил его в руках. Понял, что Алина принесла не стопку книг. Заметил: Волкова улыбнулась. Я распутал завязанную двойным рифовым узлом верёвку. Заглянул под серую обёрточную бумагу. Не удержался: присвистнул. — Откуда такая роскошь? — спросил я. Взял в руки знаменитые синие «адики»: новые, с тремя белыми полосками. Взглянул на ребристую подошву. На пятке кроссовка увидел надпись «Adidas», а не уже ставшую привычной «Москва». — Взяла на размер больше, чем твои ботинки, — сказала Алина. — Испугалась, что будут малы. «Ничего, Ваня, если будут велики, вату в носок положишь», — память воскресила мамины слова.