Было поздно, клиентов не оказалось. — Только шоколадный пломбир, — сказал он островитянке — официантке, кассирше и судомойке. Как только его заказ достиг кухни, из вращающихся дверей вышла Харриет. — Я поняла, что это вы, мистер К. Может, вам больше хочется горячих ирисок? Я знаю, вам они нравятся, и могу немножко вам вскипятить, если вы не против чуточку подождать. — Я это ценю, — сказал он, — но вы выглядите усталой. Просто посидите со мной и выпейте чашечку кофе. Её открытое лицо, казалось, осунулось, плечи были опущены. — Да, нынче вечером на меня как будто что-то давит… Хетти, подавай пломбир и принеси нам две чашки кофе. Потом ступай домой. Я приберу. Спасибо, что задержалась. — Вас выматывает ваш долгий рабочий лень, — сказал Квиллер. — Почему вы не берете время от времени выходной? — День не такой уж долгий. Меня печалят дела. Все эти несчастные случаи распугивают людей, а радио говорит, что лето будет плохое — дожди, сильный ветер, холод. В ПП не бронируют комнат на праздничный уик-энд — во всяком случае не так бойко, как ожидалось. Некоторые из моих верхних жильцов прервали отдых и возвращаются на материк. И потом… — Она умолкла и устало вздохнула. — Вчера я кое-что слышала и расстроилась. — А это кое-что вы мне можете рассказать? — Не знаю. Я это кое-что слышала, когда навещала свою ма. Просто не знаю, что и делать. Я всегда думала — островитяне добрый народ, мухи не обидят. Но теперь… — Она в отчаянии потрясла головой. — Это, пожалуй, и поможет вам рассказать, — поспешил он выказать искреннее сочувствие и сильнейшее любопытство. — Может, вы и правы. А вы пообещаете никому не говорить? — Если вы этого от меня хотите. — Ну… один из наших замешан в эти истории. — Вы знаете, кто это? Она кивнула. — Это серьёзные преступления, Харриет. Этого человека необходимо остановить. — Но как я могу его выдать, мистер К.?! — в отчаянии воскликнула она. — Мы здесь на острове всегда были заодно, но теперь я больше похожа на человека с материка. Я так долго там прожила… — Это уже не вопрос разницы между островитянином и человеком с материка. Это вопрос разницы между праведным и дурным. Вы хорошая, Харриет. Не ждите, пока кто-то ещё будет убит пли ранен. Если такое случится, вы себе никогда не простите. Будете чувствовать вину до конца дней своих. — Жаль, что я вернулась на остров, — простонала она. — Тогда бы мне не пришлось принимать такое ужасное решение. — Ваши переживания понятны. Но вы уже здесь, и вы запутались, и ваш долг — сделать этот шаг. — Моя ма считает, что мне надо держать рот на замке. Боится, что со мной что-нибудь стрясется. — Для вас нет никакого риска. Вмешиваться в чужие дела я буду сам, если вы мне расскажете, что знаете. Именно я буду тем, кто даст свисток. Никто ни о чём не догадается. — Я должна подумать, — сказала она, ломая руки. Усы Квиллера ощетинились, как бывало в моменты подозрения или открытия. Это был нарыв, ждущий вскрытия, — деликатная ситуация. Эти островитяне требовали особого обхождения. Он понимал, что женщине нужна поддержка. — Ещё кофе? — спросила Харриет. — Нет, спасибо. У него в голове уже били барабаны. Чёрт, какой дикорастущий лист, корень, цветок или траву кладут в свой кофе островитяне? — По-моему, вам надо отдохнуть и вернуться к этой проблеме днём. На свежую голову вы примете верное решение, — заметил он. — Да, — согласилась она со вздохом облегчения. — Мне только надо немножко прибраться, а потом я пойду наверх. — Что надо сделать? — Обычно я подметаю пол, расставляю стулья и навожу порядок на кухне. — Я вам помогу, — сказал он. — Где швабра? — Захваченный остротой ситуации, Квиллер забыл о своей версии торфяного болота. Глава пятнадцатая Квиллер встретил вторник с чувством, что это будет решающий день. Так оно и вышло, хоть и не совсем как он ожидал. По тому, как он себе рисовал перспективы дня, Харриет, наверное, согласится всё рассказать, на почте его будет ждать открытка, а Коко отыщет ключ к разгадке. Для начата был весьма недурен и завтрак: французские гренки с яблочным маслом и ломтиками бекона, а потом яйцо-пашот с жарким из мелко нарезанной солонины. Потом у сиамцев возникло настроение сыграть в домино — и у игрока Коко, и у преданной зрительницы Юм-Юм. Коко начал как обычно, сбрасывая лишь четыре-пять костяшек каждым взмахом хвоста и ограничивая тем самым игру короткими словами: лак, дай, лайка, гад, клей, бил, век, лаз, залежи, клика. Окрас у них был в общем негативный, и это заставило Квиллера призадуматься. Он сказал: — Приободрись, старина! Шире мах! После этого появились слова более подходящие случаю: гадка лежка, как «Четыре очка», гладка глава, как Эксбридж, лжива лавка, как антиквариат Нуазетты. Некоторые пары объединялись в тандем: клейкий злак, жалка балда. Если Коко знал, что делал, то последнее означало: устал, с него хватит. Квиллер выдал сиамцам угощение, перед тем как отправиться на ланч с наследницей Эплхардтов. Доехав до Сосен в наемном экипаже, он обнаружил, что она ждёт его на крыльце главного здания. Когда усаживал её в экипаж, понял — она дрожит, как дрожала в воскресенье, бросив матери вызов. Он предположил, что они перекинулись словцом-другим. Миссис Эплхардт была чрезмерно гостеприимна, пока дочь не проявила признаков неповиновения. Теперь, без сомнения, считалось, что он дурно на неё влияет: берегись журналистов! Когда отъехали от Сосен, он сказал Элизабет: — Этот цвет вам очень к лицу. — Спасибо, — улыбнулась она. — Мне нравятся все оттенки фиолетового, но мама считает их не слишком респектабельными — что бы это ни значило. — Я замечал, что женщин возвышенных и обладающих индивидуальностью тянет к фиолетовому, — ответил он, думая об Эвфонии Гейдж, которая была одной из самых оригинальных и независимых жительниц Пикакса. Элизабет надела бледно-фиолетовое платье, подпоясанное плетеным шнурком. Её русалочьи волосы были заправлены под шляпу из тропической соломки, которая выглядела так, будто её заливал дождь и топтала лошадь. — Это шляпа моего отца, — горделиво поведала она. — Он называл её своей гогеновской шляпой. — У вас своеобразный вкус на одежду, — сказал он. — Эти длинные платья, которые вы носите… — У него истощился запас слов. Что он мог о них сказать? — Вам они нравятся? Они из Индии, Африки и с Явы. Домотканый хлопок и цветной батик. Люблю экзотические ткани. Мама говорит, я выгляжу уродкой, но это единственное, чем я могу себя выразить. Они подъезжали к гостинице «Домино», и он заметил: — Две здешние гостьи прочли в газете о несчастном случае с вами и сказли, что вы были их ученицей, Эдит и Эдна Мозли. — Как замечательно! Хочу их повидать! — К сожалению, сегодня утром они переправились, чтобы ехать домой — в Бостон, кажется. — Почему они не дали мне знать, что были здесь? — сказала она. — Когда мама записала меня в академию, я психически была в очень плохом состоянии. А они оказачись так добры! Вы тоже очень добрый, мистер Квиллер. Вы не женаты — я не ошибаюсь? — В настоящее время не женат… но я помолвлен, — быстро добавил он. — Какая она? — спросила Элизабет. — Она умна, мила, с ней хорошо, у неё мелодичный голос. Она заведует публичной библиотекой Пикакса. — Я бы хотела быть библиотекарем, — задумчиво сказала она, — но у меня нет систематического образования. Мама убедила меня, что для колледжа у меня недостаточно характера и выдержки. Они доехали до центра, и она пришла в негодование. — Как они могли осквернить такой красивый остров?! Эти ужасные магазины! Эти вульгарные качалки! Чтобы смягчить её ужас, он беззаботно сказал: — Мне чудится, что все эти пятьдесят качалок заняты и качаются в унисон вроде ноющего хора, создавая электромагнитные волны, от которых рухнет весь курорт. Она успокоилась и усмехнулась. — Худшее ещё впереди, — продолжал он. — Вестибюль увешан черными пиратскими флагами, а есть мы будем в Корсарской комнате, вход в которую охраняет пират-головорез. Сидевший за столом заказов Дерек взглянул на Элизабет, потом, вопросительно, — на Квиллера, а потом снова на даму в необычной шляпе. — Привет, мистер К.! Вы хотите в свою обычную угловую кабинку? — спросил он, тихонько добавив: — Ого-го! Ничего себе! Когда уселись, Элизабет сказала: