— Там в дощечке есть дырка, чтобы повесить календарь на гвоздь. — Я так и сделаю. — Маме я тоже такой подарил. — Кстати, как дела у твоих родителей? Что-то давно я их не видел. — У папы всё в порядке, а у мамы болит рука из-за компьютера. — А как твои собаки? — Калверт взял под опеку бездомных псов, которых когда-то приютила старая фермерша, сгоревшая вместе со своим домом. — Долли умерла от старости, я похоронил её за сараем. И написал её имя на камне. Приходите посмотреть, если хотите. Моя тетя приходила и принесла цветы. — Очень благородно с её стороны. А ты уже готов к школе? — Ага. Квиллер ещё раз поблагодарил мальчика за подарок, и тот отправился обратно на ферму. Возле Центра искусств Квиллер увидел знакомую машину и решил зайти поболтать с её владельцем. Торнтон Хаггис, отошедший от дел бизнесмен, обладатель благородных серебряных седин, временно занимался делами Центра, пока не нашли замену уволившемуся менеджеру, Беверли Форфар. — Всё ещё командуешь этой твердыней? — спросил Квиллер. — От Беверли ничего не слышно? — Нет. После всех мытарств, через которые ей довелось пройти в нашем чудесном городе, она, конечно же, рада забыть о его существовании. Тем не менее Беверли написала Квиллеру, чтобы поблагодарить за подарок, который он сделал ей на прощанье. Бедная женщина и не подозревала, что Квиллер был счастлив от него избавиться. С Вашей стороны было очень любезно подарить мне «Белизну белого»: я повесила инталию[3] у себя дома, и все гости ею восторгаются. Мне удалось найти работу в Анн-Арбор, штат Мичиган. Надеюсь, со временем из этого выйдет кое-что стоящее. Читая эти строчки, Квиллер понимающе хмыкнул. Насколько он знал, Анн-Арбор — именно такой город, где инталию с трехмерным изображением снежинки, возможно несущим в себе тайный смысл, смогут оценить по достоинству. Он выиграл это произведение искусства в лотерею, которую проводил Центр искусств, да и то потому, что оказался единственным участником. Квиллер выступал под личиной некоего профессора Рональда Фробница[4]. Он всё ломал голову над тем, как бы избавиться от выигрыша, не обидев художника, а тут как раз Беверли Форфар собралась уезжать из города. И Квиллер вручил ей инталию под тем предлогом, что профессор Фробниц, приглашенный возглавить кафедру в одном из японских университетов, никак не может взять шедевр с собой. Беверли была очень рада получить в подарок шедевр, оцененный в тысячу долларов. В постскриптуме к письму она просила: Если Вы переписываетесь с профессором Фробницом, пожалуйста, поблагодарите его от моего имени за такую щедрость. Очень жаль, что я не смогла встретиться с ним в Пикаксе. Судя по телефонному разговору, он просто очарователен. — Замену Беверли пока не подыскали? — спросил Квиллер у Торнтона. — Беседовали с несколькими кандидатами, но, похоже, они не подошли. — Вини себя, Торн. Зачем нанимать менеджера и платить ему деньги, если ты прекрасно справляешься со всем этим хозяйством бесплатно? — Думаешь, я не понимаю? После тринадцатого сентября ухожу в любом случае. Ну а пока мы устраиваем любительскую выставку произведений декоративно-прикладного искусства. Придешь на открытие? Я тоже кое-что выставляю. — Экспериментируешь с надгробиями? — небрежно спросил Квиллер. Прежде чем удалиться от дел, Торнтон заправлял семейной мастерской, где изготовляли надгробные памятники, а одно время увлекался историей и составил целое собрание старинных эпитафий. — Смейся, смейся, — отозвался тот. — Просто мне захотелось занять чем-то руки, вот и купил токарный станок. Поставил его в подвале, теперь обтачиваю на нем всякие деревяшки. — Стоит посмотреть. — Приходи на выставку, — пригласил Торнтон. — И деньги не забудь. Пройдя лесной дорожкой, Квиллер подошел к амбару с восточной стороны. Когда-то и в восточной, и в западной стене имелись огромные ворота, в которые спокойно въезжали возы с яблоками. При перестройке проёмы частично застеклили, вставив в них обычные двустворчатые двери. Парадный вход, через который вы попадали в холл, находился с задней стороны здания, а черный ход, ведущий на кухню, — со стороны фасада. Подобные странности были в Мускаунти обычным делом, не случайно же столицу округа нередко называли не Пикакс, а Парадокс. Дважды городские власти собирались переименовать ряд улиц, и дважды избиратели решительно восставали против этого. Старая Восточная улица проходила западнее Новой Западной, а Северную Восточную улицу постоянно путали с Западной Южной. Но это вводило в заблуждение лишь приезжих, а вводить в заблуждение приезжих было одним из любимых развлечений жителей Пикакса. Подойдя к амбару, Квиллер увидел знакомую картину: две кошачьи мордочки в окне сбоку от двери. Поставив передние лапы на подоконник, сиамцы наблюдали за хозяином. Стоило ему переступить порог, как кошки дружно устремились навстречу, принялись описывать возле него круги, терлись о ноги, оплетали их хвостами, исполняя при этом сиамские оперные партии. Столь горячий прием растрогал бы Квиллера, не взгляни он на часы. Для кошек наступило время обеда! — Чем занимались, ребятки? — спросил Квиллер, накладывая в миски еду. — Масса полезных дел? Решили какую-нибудь мировую проблему? Кто выиграл забег на пятьдесят ярдов? Чем больше разговариваешь с кошками, тем умнее они становятся, считал он. Крупного, гибкого и мускулистого сиамца звали Као Ко Кун, для близких — Коко. Его подруга Юм-Юм, маленькая, грациозная и застенчивая кошечка, могла при случае взвыть почище сирены «скорой помощи», чтобы добиться желаемого, и причём немедленно. Оба щеголяли в палевых мехах, только маски, ушки и хвосты были коричневыми. Лилово-голубые глаза Юм-Юм, глядевшие с мольбой и трогательным кокетством, способны были растопить самое ледяное сердце. В темных глазах Коко угадывались космические глубины интеллекта и неразгаданные тайны. Коты не покидали дома, но существам весом в десять фунтов амбар предоставлял достаточно места для променада. Диаметром в сотню футов, сверху он был увенчан большим стеклянным куполом. Три яруса полуэтажей (антресолей) соединялись лестницей, огибающей амбар по спирали. В центре стоял огромный белый камин в виде куба, от которого к куполу вздымались выбеленные дымовые трубы. Камин делил первый, основной, этаж на четыре части: столовую, гостиную, холл и библиотеку. Под одной из антресолей была устроена кухня, полускрытая Г-образной барной стойкой. В дневное время потоки света заливали помещение, проникая сквозь купол и многочисленные треугольники и ромбы окон. В интерьере преобладали бледные тона: гладкие обесцвеченные бревна, светлая мебельная обивка, марокканские ковры. С наступлением темноты, когда таймер включал все искусно спрятанные светильники и прожекторы, восьмиугольное строение являло собой эффектное зрелище. Излюбленным местом обитания Квиллера была библиотека. Всю стенку камина с этой стороны закрывали полки, заставленные старыми, купленными у букиниста книгами. На столе стоял телефон с автоответчиком, лежали письменные принадлежности. Квиллер любил устроиться в большом кресле, закинуть ноги на пуфик и читать вслух сиамцам или набрасывать в блокноте толстым жёлтым карандашом с мягким грифелем черновик будущей статьи. В этот последний день августа, прежде чем отправиться обедать, он решил почитать кошкам книгу, выбранную Коко. Сиамец был библиофилом, любил пройтись по книжным полкам и вздремнуть, свернувшись клубочком, где-нибудь между биографиями и английскими романами девятнадцатого века. Выбор книг для чтения был его почётной обязанностью, впрочем, Квиллер оставил за собой право «вето». Он перечитал всю древнегреческую драму. Коко, различавший книги по запаху, особенно часто обнюхивал «Лягушек» Аристофана. — Опять «Лягушки»? — удивлялся Квиллер. — Ну хорошо, но это в последний раз. Кошки обожали звучание лягушачьего хора, которое Квиллер воспроизводил очень выразительно: «Ква-акс, ква-акс, брекекекс!» Глаза Юм-Юм становились огромными, как озера, а из груди Коко исторгалось грозное рычание. — Эти коты прямо как дети, — сказал Квиллер за обедом в тот вечер. — Когда мне было три года, я требовал, чтобы мне снова и снова читали балладу про Джона Ячменное Зерно[5]. Мама впала в отчаяние и постаралась поскорее обучить меня чтению. Обедал он с главной женщиной своей жизни, очаровательной сверстницей и верным товарищем, чей нежный голос, мягкая улыбка и неизменная приветливость сочетались с силой воли, не менее железной, чем у Юм-Юм. Звали её Полли Дункан, и она заведовала Пикакской публичной библиотекой. На свидания с Квиллером Полли всегда надевала что-нибудь особенное. На этот раз на ней было зелёное шёлковое платье и ожерелье из продолговатых серебряных звёздочек, чередующихся с бусинами зелёного нефрита. — Ты выглядишь потрясающе! — не удержался Квиллер. Он давно уже отучился начинать эту фразу с «сегодня», которое наводило на мысль, что обычно его спутница выглядит ужасно. Полли была очень щепетильна по части тонкостей речевых оборотов. — Спасибо, дорогой, — сказала она. — Ты тоже очень красив. Квиллер, когда шёл обедать с Полли, всегда тщательно подбирал галстук. Таким образом они платили дань взаимного уважения. Они заказали столик в заведении Онуш в самом центре Пикакса. Стены здесь украшали экзотические росписи, поблескивали медные лампы, в воздухе плавал аромат средиземноморских яств. Блюда восточной кухни наконец-то прижились в четырёхстах милях севернее чего бы то ни было, но времени для этого потребовалось немало. За столиками с медными столешницами сидели пикакские гурманы, любители поэкспериментировать, заезжие гости и студенты местного колледжа, пользовавшиеся скидкой. В качестве аперитива Полли попросила херес, а Квиллер — местную минеральную воду «Скуунк» со льдом и лимоном. — Что слышно в библиотеке? — поинтересовался он. Библиотека была главным информационным центром Пикакса во всех смыслах этого слова. — У сплетников праздник в связи с приездом Делакампа? — Какой там Делакамп! — ответила Полли. — Герой дня — Аманда. Ты разве не слышал? — Последние сенсационные слухи об Аманде достигли моих ушей в июле, когда ты была в Канаде, но Аманда их опровергла. — С тех пор она несколько раз меняла решение. Подозреваю, что хотела набить себе цену. Аманда отнюдь не простушка. — Так что с Амандой? — спросил Квиллер нетерпеливо. Он чувствовал себя не в своей тарелке, если не знал всех самых свежих новостей. — Ну, слушай. Сегодня истекал срок подачи заявлений. В девять утра она забрала своё заявление из городского совета, а восемь часов спустя вернула его, подкрепленное необходимым числом подписей, — пять процентов избирателей! Она собирала подписи прямо на улице, возле универмага Ланспиков и супермаркета Тудлов. Общественный порядок, как ты понимаешь, был самым возмутительным образом нарушен. — Ай да Аманда! — восхитился Квиллер. — Знай наших! В Пикаксе была только одна блистательная и неповторимая Аманда, владелица дизайнерской студии на Главной улице. Уже лет сорок она оформляла интерьеры в домах всех первых городских семейств и вот уже двадцать лет заседала в городском совете, прославившись своими нелицеприятными и подчас безапелляционными выступлениями. Горожане обожали её за бесстрашие и яркую индивидуальность, которая выражалась среди прочего в эксцентрических нарядах и внешности. И вот теперь она собиралась бросить вызов нынешнему мэру на ноябрьских выборах. Он уже пять раз избирался на должность, и только лишь потому, что фамилия его матери была Гудвинтер. А эта фамилия говорила жителям Пикакса многое. Четверо братьев Гудвинтер в 1850 году основали город. Но пикантность ситуации заключалась в том, что мэра-то звали Грегори Блайт, а его соперником была Аманда Гудвинтер! — Мой прогноз: она победит, набрав подавляющее большинство голосов, — заявил Квиллер. Бойкая молодая официантка в вышитом жилете подала им баба-гануш — пюре из баклажанов с молотым кунжутом — и закуску из шпината. — Жаль, моя мать не видит, как я поедаю шпинат с баклажанами — и получаю при этом удовольствие! — заметил Квиллер и спросил: — А какой компромат накопали твои информаторы на старикашку Кампа? — Не будь таким язвительным! — упрекнула его Полли. — Ревность, которую питает к нему буквально все мужское население Пикакса, просто смехотворна. Дамам из нашего библиотечного совета случалось бывать на его приемах, и они говорят, что он истинный джентльмен — безупречные манеры и море обаяния. — Я слышал, он повсюду таскает с собою Пятницу — молодую и весьма привлекательную девицу, приходящуюся ему родственницей, — обронил Квиллер с чуть заметной ноткой сарказма. — Готовит себе смену, чтобы было кому занять его место, когда он отойдет от дел, — ответила Полли самым серьезным тоном. И добавила: — По крайней мере, так я слышала. Но я не сообщила тебе самую сногсшибательную новость: Кэрол пригласила меня разливать чай на приёме во вторник! Те опалы, что ты мне подарил, Кэрол заказывала в Чикаго — и как раз в фирме Делакампа! Так что я, можно сказать, причастилась к кругу избранных. — А как именно он ведёт здесь свои дела, когда приезжает? — Ну, прежде всего приглашает на чай потенциальных клиенток. А затем семьи, которые хотят продать фамильные драгоценности, зовут его к себе — оценить вещь. Тем же, кто желает приобрести что-то из его коллекции, он назначает встречу у себя в номере. Квиллер переварил услышанное и спросил: — А как этот истинный джентльмен терпел неудобства старого отеля с его полуразвалившимися лифтами и отвратительной кухней?