Старик всполошился: – Что с тобой? Ты чувствуешь себя больным? Неужто захворал в долгом пути?.. – Нет же, нет! – воскликнул гонец иерусалимский. – Я не могу пойти с тобой, потому как… потому что… – Подыскивая слова, он нервно сжимал и разжимал кулаки. – Послушай меня, старый вояка, – продолжил Иехил, – первосвященник и Верховный Совет Иерусалима запрещают вам восстанавливать свой храм! – Он вздохнул облегченно, наконец-то сложив груз этих слов с души. Старик схватился за голову. Он пошатнулся. Прислонился к зубцу крыши, чтобы не упасть. – Что?.. – пробормотал он. – Что ты такое говоришь?.. Иехил не ответил. Наступила тишина – и снизу послышался голос, доносившийся с храмовой площади. Кто-то там говорил – его уверенные слова пронзали ночь: – …первый камень поставят уже этой ночью! Вскоре наш храм воссияет здесь, и он будет больше и великолепнее, чем прежний! Хвала Яхве! Хвала Господу нашему! – Хвала Яхве! – подхватила толпа. Иедония дрожал. – Что ты такое говоришь? – повторил он и осекся. – Нет-нет, быть такого не может, и не мог ты эти слова сказать! Верно, какой-то демон сунул язык мне в ухо! – Старик тихо рассмеялся. – Ох, я становлюсь совсем старым, только что поверил, будто… нет же, это не есть правда! Я хорошо помню – ты сказал мне и сыну моему, что горю в этом краю пришел конец! Что мы должны пировать и радоваться… – Да, я так и сказал, – прервал его Иехил, – вот послание первосвященника и совет: прекратите скорбь свою! Пируйте и пейте вино! Сбросьте траурные одежды! Умащайтесь елеем и наслаждайтесь женами вашими! Но храм ваш более не подлежит восстановлению! Какое-то время Иедония просто смотрел на гонца, а потом вдруг опрокинулся, как бык, которому каменная булава мясника проломила череп. Иехил подскочил к нему, поднял старца, поволок к скамье. – Не в моих силах что-либо изменить, старик, – сказал он, – я всего лишь посланник и должен сообщить то, что мне поручено… Старик покачал головой, вытер испарину, выступившую на лбу. – Почему? – воззвал он. – Почему? Лишь потому, что в нашем древнем храме стояли каменные конусы и священные колья? Потому что мы приносим жертвы Таммузу и богу солнца, чтим Ханат и Ашиму?.. Клянусь тебе, клянусь жизнью моей, жизнью моих детей, внуков и правнуков, мы больше не будем этого делать, если так велит Иерусалим! Возьми у нас Таммуза, забери Ханат, но, молю, оставь нам Яхве! Человек из Иерусалима не ответил. – Нет, ты говоришь не всерьез, – продолжил старец. – Мы же послали в Иерусалим многие дары – золотые монеты, серебряные и злотые чары и чаши. Мы пошлем вам еще в три раза больше! Если мы совершали ошибки, если мы учиняли проступки против нового закона, которого еще не знали, возложите на нас покаяние! Мы исполним ее добросовестно! Царь Персидский дал вам власть над Иудеей, Иерусалимом и всеми иудеями и назначил вас судьями над всеми евреями, не следующими заповедям Божьим и законам царя; так что ваш закон – Закон Божий, яко же закон царский. Тогда судите! Но сам Дарий и наместники его дали нам разрешение на строительство храма нашего, так почему вы отказываете нам в такой ми лости? Трое мужчин в этот момент взбежали по лестнице – два вавилонских воина и один сотник, персиянин. – Артаферн послал меня! – крикнул сотник. – До нас дошла весть о том, что войска египтян уже перед городом. Они перебили всех дозорных на подступах и собрались у храма Хнуба в пальмовой роще. Ты должен немедленно созвать своих людей, оборонять ворота и стену. Твой сын Махсея пусть соберет две сотни воинов – на рассвете пусть минуют пороги и зай мут острова Сатис и Анубис, поименованные в честь египетских богов! Выпрямившись, Иедония молвил: – Скажи Артаферну, Гонуфрий, что его приказы уже выполняются. Сотник повернулся, чтобы уйти. – Вот еще что, Иедония! – воскликнул он. – Был еще такой наказ – без промедления заложить краеугольный камень храма Яхве. Финикийские и вавилонские воины разделяют трепет твой – положи камень, и он тотчас же утешит их! – Сказав так, Гонуфрий побежал по лестнице вниз, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. И вновь Иедония обратился к человеку из Иерусалима. – Слышал ли ты, что было сказано, Иехил? – спросил он. – Весь народ в Иебе, иудеи и иноверцы, не подвергают сомненьям пророчества жены Махузии! Они не смогут биться в полную мощь, если вера их в святилище Яхве не будет подкреплена первым камнем – и тогда египтяне одолеют их! Иехил медленно покачал головой: – Ничем не могу тебе и людям твоим помочь! Закон определяет – и это не закон Эзры, а уклад двухсотлетней давности, который Эзра лишь усовершенствовал, – что только лишь в Иерусалиме, только в самом святом городе, Яхве имеет обитель свою. Только там может стоять Его храм, и только там – Его жертвенный алтарь! – Когда мы покинули Иудею, – шептал Иедония, – то на каждом холме и под каждым деревом зеленым стоял храм Его или Его алтарь! – Старец сглотнул ком в горле, продолжил увереннее: – Но Исайя, величайший пророк наш, изрек: пять городов в земле Египта будут говорить Ханаанской речью и будут клясться Яхве, Господу Саваофу небесному. Алтарь Яхве будет стоять посреди Египта – и это будет знамением и свидетельством для Яхве в этой земле: если угнетенные будут взывать к Яхве, то он пошлет им Спасителя, который будет сражаться за них и освободит их. Так говорил великий пророк Исайя давным-давно, и после этого закона! А разве то, что он сказал, не есть правда? Угнетенные стоят у ворот, а мы шлем молитвы Яхве! И спаситель уже плывет по Нилу – то Артабан, коего наместник посылает нам на помощь с многочисленным войском. Он будет биться за нас и спасет нас, как только встанет на место свое первый камень храма Яхве! Тогда Иехил ответил: – Пророки безответны, и не мне судить, есть ли в словах их истина или там нет ее. Я знаю, что древний закон никогда не соблюдался строго, но сегодня, в эру Эзры и Неемии, строгость да станет непреложна! За этот строгий закон стою я здесь, перед тобой, Иедония, от имени первосвященника и Совета иерусалимского, судей твоих, которых Иегова и царь Персидский установили над тобою. От их имени я запрещаю тебе строить храм! Издалека, из-за крепостных стен, из-за пальмового леса и рощи священных фиговых древ, окружавшей храм Хнуба, донесся вдруг странный вопль. За ним – глухой грохот, удары оружия, щитов и копий друг о друга. Сразу после этого из-за Львиных ворот между домов распространился тяжелый, ничего хорошего не суливший рокот. Иедония подошел к краю крыши, огляделся, увидел мужчин и женщин, спешащих по улицам в волнении. Он узнал своего сотника Хошею, окликнул его, приказал ему немедленно созвать всех воинов. Затем он трижды хлопнул в ладоши, приказывая подбежавшему рабу принести доспехи. Голос сына призвал его обратно к зубцам крыши. – Египтяне перехватили флот, – кричал тот, – который послал наместник. Но один из финикийских моряков сбежал; его провели через Львиные ворота! Он принес весть о том, что царь мертв! – Царь! Мертв! – воскликнул Иедония. – Наш владыка и защитник, царь Дарий умер! – Клянусь Яхве, Господом Саваофом небесным, отче, – продолжал голос Махсеи, – не медли больше, положи краеугольный камень. Египетские мятежники ведают о гибели царя, разве не слышишь их радостный крик из храма Хнуба? Они воспользуются суматохой и нападут на нас этой ночью! Молю тебя, отец, спустись с гонцом из Иерусалима и положи крае угольный камень для Яхве, Бога нашего, который защищает город от всех врагов… Еще раз Иедония обратился к Иехилу. – Все еще сомневаешься, медлишь? – крикнул он. – За первосвященника, говоришь, ты стоишь передо мной, за Верховный Совет Иерусалима! Так действуй же от сего имени! Неужели ты думаешь, что они бы мешкали в такой момент? Когда вернешься, опиши им то, что здесь видел, – сам Яхве да расскажет твоими устами! В Совете поймут и оценят твой шаг – и имя твое прославят в веках. Будь же ты тем Спасителем, о котором говорил Исайя: дай разрешение на строительство храма! Но Иехил, сын Овадии, остался невозмутим. – Не мною одобрен этот запрет, а законом! – отрезал он. Иедония схватил его за руку. – Неужто ты слеп к тому, что творится? – закричал он. – Сиена абсолютно ненадежна – возможно, ныне она уже в руках египтян. Если падет наша крепость, вся Фиваида в руки врага перейдет! Смерть царя придаст ему сил – иго персов будет сброшено, а весь Египет захвачен! Это означает гибель всех персов, и всех евреев одновременно! Слышишь, Иехил, всех – мужчин, женщин, детей! И мою, Иехил, и твою тоже! И восстанут греки, которые со времен Ксеркса ненавидят персов – здесь, в Египте, как и в Ионии и Лидии. Они разгромят царство персидское, а вместе с ним Иудею и Иерусалим! Дай свое разрешение, спаси этот город, а вместе с ним и свою собственную землю! Пойдем со мной, Иехил, давай укрепим же первый храмовый камень! На это гонец иерусалимский ответствовал лишь: – Законом запрещено! Снова поднялся шум, на этот раз прямо под домом старца. – Иедония! – голосил народ иудейский. – Иедония, сын Гемарии! Полковник! Давай же, спускайся скорее – поспеши! Заложи краеугольный камень в наш храм! Молча Иедония посмотрел на гонца; беззвучную мольбу выражал взгляд его. Но то было пустое – Иехил лишь отвернулся. Тогда старик подошел к краю крыши. – Молчите, – воскликнул он, – молчите все! Я, Иедо ния, верховода ваш, хочу с вами поговорить. Слушай меня, народ иудейский в Иебе! Вот этот человек, вестник Иерусалима, Иехил, сын Овадии, из колена Сефатии, родом из Вифании, – этот человек пришел к нам, посланный первосвященником и Верховным Советом Иерусалима. От этих властных имен, яко же от имени закона, он объявляет нам, что мы не должны более скорбеть о разрушении храма нашего. Мы должны надеть красивые одежды, говорит он, мы должны умаститься елеем, пить, пировать и ходить к женщинам нашим! Вот таков он, приказ судей наших, первосвященника и Верховного Совета – по букве закона! Но, говорит он также, храм наш нам не дозволено восстанавливать, и мы не должны закладывать краеугольный камень, ибо таков новый уклад иудеев: только в самом Иерусалиме может стоять храм Яхве, и только там – жертвенник его, и нигде более в землях этих. Еще уклад иудеев в Иерусалиме вам всех запрещает богов – вы не должны молиться Богу Солнца на крышах или Серафимам в домах! Ни Ашиме, ни Таммузу, Богу весны, ни Ханат, невесте Яхве! Только самому Яхве дозволено молиться – так велит новый уклад. Но храм воздвигнуть вам не дозволено, равно как и алтарь, и не можете вы возносить ему жертвоприношения и курить благовония, и не бывать более ни каждению, ни всесожжению! Ибо дозволено такое отныне только тем евреям и тем жрецам, которые живут в Иерусалиме. Таков отныне закон! * * * Амиртай, ставший впоследствии фараоном, сам повел египтян к стенам Иеба. Все греческие и ливийские войска перешли на сторону египтян, за ними и финикийцы. Даргман, возглавлявший отряд вавилонян, крепко держал над ними власть, так что они не примкнули к противнику. Но сопротивление их было слабым, а еще слабее – оборона иудеев. Все знали слова пророчицы, жены Махузии, слова, которые она так часто оглашала улицам: к мечу приставлены будут мужчины и женщины Иеба, яко же и дети и… шум войны идет по стране, и отчаяние великое, ибо крепость Иеб будет разрушена… трепет, могила и веревка придут по тебе, народ иудейский в Иебе, ибо так говорит Господь!.. Каждый знал эти слова – и понимал: предреченный день настал. Как тут бороться? Только пращники Даргмана, язычники из Хорезма, мужественно сопротивлялись. Они не понимали, о чем говорили другие, ибо не ведали их языка. Их убили, каждого по отдельности, и сбросили тела их в Нил. Смерть настигла и всех персов, что были в крепости, и всех иудеев, не упустив из виду ни женщин, ни детей. У ворот пал восьмидесятилетний Иедония, сын Гемарии; трупом он пал на труп сына своего Махсеи. Но муж внучки храброго старца – Ашор, сын Захона, египетский зодчий, – схвачен был живьем. Позже его решено было распять на кресте. Моя мать – ведьма На Брокен все ведьмы! Вас Брокен ждет всех! Все желтое жниво, весь зелен посев. Вон там их собрался большой уже стан, Всех выше сидит господин Уриан[18]. Иоганн Вольфганг Гёте. «Фауст»