Шестеро ждали. Они не говорили. Только бодрый джазовый ритм, доносившийся в эту комнату из отеля «Кармен», нарушал тишину. Зигфрид Левенштайн. Адвокат. Лет сорока. Еврей, но все же больше рейнландец. Уже четыре года офицер. Обладатель ордена Pour le Mérite[9]. Рыцарь Ганс дель Греко. Уроженец Триеста. Отставной лейтенант военно-морских сил Австро-Венгрии. Теперь он получает пособия из Рима и пытается восстановить свой дом, который был разгромлен итальянцами. Тассило Тхун. Чешский граф пятидесяти лет. Он постоянно хлопал своими бледно-голубыми глазами. Губы его дергались. Доктор Эрвин Эрхардт. Промышленник с Рейна. Инженер и изобретатель. Очень богатый и очень элегантный. Смуглый, атлетичный. Рандольф Ульбинг был его полной противоположностью. Невысокий и тучный. С белой шевелюрой и ухоженными ногтями на мясистых руках. Он был главой фамильных домов-предприятий в Гамбурге и Нью-Йорке. Поскольку он являлся гражданином Америки, его миллионы были под надежной защитой. Барон Вальтер фон Айкс. Художник. Жил в Мюнхене. Лицо его имело какой-то землистый оттенок, хотя ему не было еще и тридцати. Шестеро ждали. Курили. Пили. Молчали. Наконец дверь открылась. Вошел полковник Лионель Терсби. Едва заметный шрам на левой щеке напоминал о буйной студенческой поре. Лоб же его был рассечен жирным пунцовым шрамом, полученным во Фландрии. В черных глазах горел огонь. – Она пришла! – провозгласил он. В комнату вошла женщина – высокая и стройная. Полковник закрыл за ней дверь и вынул ключ. Не проронив ни слова, он указал ей на кресло; сам же направился к столу, положил ключ перед адвокатом, занимавшим место посередине, и сел на пустующий стул у окна. Женщина не двигалась. – Почему вы заперли дверь? – возмутилась она. – Меня собираются удерживать здесь силой? Доктор Левенштайн кивнул: – Весьма вероятно. Женщина шагнула вперед: – Это похоже на трибунал. Возможно, вы хотите судить меня? И снова адвокат кивнул: – Весьма вероятно. Теперь ей стало смешно. – Прошу, – примирительно сказала она. – Я в вашем распоряжении, почтенные. – Она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу и зажгла сигарету. – Итак, господа, я сгораю от любопытства. Адвокат пристально посмотрел на нее. Последний раз он видел ее семь лет назад, и она совсем не изменилась с тех пор. Даже самую малость не постарела. Она непринужденно покачивала своей изящной ножкой в серой туфельке с заостренным носком. Серыми тонами переливались ее платье и шелковые чулки. На темно-фиолетовой глади испанской шали, покрывающей плечи, едва заметно, почти сливаясь, пестрели вышитые цветы. В руке она сжимала длинные перчатки из тонкой кожи и расшитый бисером ридикюль. Все ее тело источало здоровье, на щеках играл бронзовый румянец. Длинная нить из белого жемчуга украшала шею. Тонкий жемчужный ободок, опоясывающий голову, удачно контрастировал с темными локонами. Только на кольце поблескивала черная жемчужина. Возможно, сама она и не была красавицей, но создавалось впечатление, будто у нее была очень красивая сестра. Только ее глаза были странными. Золотисто-карие, с примесью зеленого и белого, как у лесной ведьмы. «Сколько же ей лет?» – размышлял адвокат. Этим утром он видел ее на пляже в черном купальном костюме. Не каждая женщина может похвастаться такой роскошной фигурой. Определенно, ей больше сорока, думал он, возможно, пятьдесят или даже больше. Но каждый, кто с ней встречался, дал бы ей не более двадцати пяти. Поразительно. Мари Стуйвезант стряхнула пепел. – В самом деле, господа, – спокойно сказала она, – если ни один из вас не желает мне разъяснить, что все это значит, я не смогу оценить шутку. Тем более что сегодня я не в том настроении, чтобы шутить. Я получила сообщение, которое меня крайне раздосадовало. Адвокат взял со стола телеграмму: – Полагаю, речь о том, что юный доктор Терхуне застрелился в Цюрихе. И скоро вы поймете, сударыня, что собрались мы здесь вовсе не шутки ради. Мари Стуйвезант прервала его: – «Сударыня»? – Она одарила его улыбкой. – Не так уж много времени прошло, с тех пор как мы были друзьями. Куда подевалась твоя пышная шевелюра? Прошу, ответь же мне наконец, что значит весь этот спектакль? Видишь ли, я совсем растеряна. Что бы вы ни замышляли, я знаю об этом давно. Зимой в Вене я была в Опере и встретила там графа Тхуна. Во время нашего разговора я обмолвилась, что пока не решила, куда мне податься весной. Спустя два месяца он пишет мне. Советует отправиться на остров Бриони. Там я определенно нашла бы все, что мне тогда было нужно: отдых и лучшее общество. Смогла бы при желании полностью уединиться или отдаться веселью, танцам и музыке. И… и… да, в общем, все. И через четыре недели он снова пишет мне и спрашивает, получила ли я его последнее письмо и планирую ли теперь отправиться на Бриони. Действительно, в сущности, я решилась, хотя такое внимание было совсем на него не похоже и потому вызывало кое-какие подозрения. Безусловно, его совет был очень полезен, и я была ему чрезвычайно благодарна. И первый человек, которого я встретила здесь, в Моло, Оберст Терсби, рассказал мне, что он только завершил миссию в Риме и теперь проходит здесь лечение. Но он не сказал мне, что знал, будто я приеду сюда. А потом, спустя еще пять дней, приехал дель Греко, и сегодня, как раз по прошествии двух недель с моего прибытия, вы все собрались здесь. И, совершенно очевидно, из-за меня, не так ли, Зигфрид? Адвокат кивнул: – Совершенно верно. – Благодарю вас, – сказала красивая женщина. – Это, безусловно, очень лестно. Но теперь мне кажется, что едва ли есть хоть один из вас, с кем бы мы раньше не ссорились по пустякам. И все же, на мой взгляд, это в некоторой мере странно, что вы заперли меня здесь. Выходит, вы преследуете меня. Для гостиницы это, несомненно, хорошо. Сразу семь гостей! – Их могло бы быть и семьдесят, и намного больше! – сказал доктор Левенштайн. – Мужчин и женщин. Мы в каком-то смысле представляем интересы других. – Что-то вроде встречи директоров, – усмехнулась Мари, – где господа представляют голоса отсутствующих акционеров! По всей вероятности, я каким-то образом навредила вашему досточтимому обществу, и потому вы, осмелюсь заметить, в довольно странной манере вынудили меня предстать перед вашим судом! Поэтому начинайте свою речь, господин председатель! – В этом году, госпожа Мари Стуйвезант, – парировал адвокат, – повсюду в мире что-то случается – скорее благодаря силе, чем справедливости. Если бы мы действительно намеревались удерживать вас силой, едва ли мы заботились о том, чтобы все проходило настолько благопристойно. Вы поймете это. Главное, что вы здесь, и мы можем высказать вам то, что должны. И что касается нас семерых, я почти уверен, что мы представляем все общественное мнение – или, по крайней мере, всех тех представителей общества, которые так или иначе взаимодействовали или будут взаимодействовать с вами. Я настойчиво прошу вас, госпожа Мари, терпеливо нас выслушать. Мы полагаем, что можем рассказать вам про вас то, чего вы сами не знали или знали, но воспринимали в не совсем правильном свете. Конечно, у вас будет возможность отвечать и защищаться. – Он открыл лежащий перед ним кожаный портфель и вынул несколько бумаг. – Именно это письмо, – продолжал он, – подтолкнуло нас к действию. Около года полковник Терсби обсуждал его с доктором Эрхардтом, который до этого обсуждал его со мной. Женщина повернулась к англичанину: – Должно быть, вы меня очень сильно ненавидите, полковник! – Несомненно, – ответил англичанин. – Вы довели до самоубийства двух моих братьев и сестру. Вы превратили мою жизнь в ад. О да, я ненавижу вас! Мари Стуйвезант пожала плечами: – Продолжайте, Зигфрид! – Должен вам признаться, что мы очень долго размышляли над тем, как нам быть. Привлечь внимание властей? Едва ли возможно. Самим выступить в роли психиатров и судей, чем попытаться освободить общество от вас? Однако очень быстро мы отказались от этой идеи, поскольку, несмотря на то что зараза под названием «Мари Стуйвезант» распространилась почти по всему миру, едва ли где-нибудь найдется надежное средство от нее. Поэтому мы решили действовать иначе. Нас всех здесь объединяет то, что каждый из нас знал сам или слышал от других, знавших вас, о случаях вашего исключительного влияния на людей через ваши картины и ваши книги, которое нанесло им особенный вред. В течение этого года во всех уголках Европы и Америки – и я должен сказать, что информацию мы собирали по всему миру, – выявлено свыше сотни скрытых случаев пагубного воздействия Мари Стуйвезант. И хотя это, конечно, далеко не полный список, он настолько огромен, что и его более чем достаточно, чтобы вам – потому что только это имеет значение, – вам, госпожа Стуйвезант, обрисовать полную картину того, что значит для общества ваше существование. Он достал из портфеля тетрадь и передал ее сидевшему справа художнику. – Это, – пояснил он гостье, – история вашего друга, молодого врача, доктора Рамона де Айала. Госпожа Мари перебила его: – Этот господин вовсе не был мне другом. Он просто от случая к случаю посещал мою мастерскую в Севилье во время войны. Он был там всего два или, может, три раза. Но не более того. Мне тогда нужен был кокаин, и он мне его доставал. – Вот именно, – подтвердил доктор Левенштайн. – Юный испанец доставал вам то, что вам было нужно. Но досадно то, что он и сам стал употреблять кокаин. – Однако я его к тому не склоняла, – отмахнулась гостья. – И это тоже верно, – согласился адвокат. – Но как пишет дон Рамон, он, видя, как на вас действует кокаин, начал принимать его и сам. И впал в зависимость. Теперь он находится в психиатрической лечебнице. Он неизлечим. От него же мы узнали одну весьма интересную историю о Хорхе Квинтеро, которая может послужить очень меткой метафорой для вас. Похожие случаи о носителях болезнетворных микробов уже случались и раньше, но именно этот дает особенно простое разъяснение. Так как для нас будет вполне достаточно лишь в общих чертах изложить факты, я сделал краткое описание. Будьте добры, прочтите, барон! Вальтер фон Айкс прочел: – Хорхе Квинтеро родился в 1882 году в Ронде, Андалусия. Сын фермера. В ходе военной службы некоторое время пребывал в Марокко вместе со своим полком. Именно в это время, как было позднее установлено, несколько солдат заболели тифом, и после их возвращения в Малаге вспыхнула настоящая эпидемия. Первое время после окончания военной службы Квинтеро подрабатывал в разных крестьянских дворах в Вега-де-Гранада. И на каждом новом месте обитатели двора заболевали тифом. В то время для обычных людей подобное было настолько выходящим за рамки, что Хорхе, добродушный, отзывчивый, работящий и к тому же красивый парень с задатками всеобщего любимца, воспринимался окружающими как разносчик несчастья. Тогда он устроился санитаром в госпитале Гранады. Во время военной службы он проходил специальное обучение. Не прошло и двух недель, как в госпитале вспыхнула эпидемия тифа, жертвами которой стали не менее пятидесяти четырех человек. В результате госпиталь временно закрыли, а сотрудников уволили. Хорхе постоянно менял место работы в Гранаде, Хаэне и Севилье. И каждый раз окружающие его люди заболевали тифом. Наконец он снова устроился медбратом в госпитале Севильи, где ни один из врачей не имел ни малейшего представления о его прошлом. Спустя несколько месяцев в госпитале вспыхнула эпидемия тифа, о масштабах которой в Севилье и не слышали раньше. Количество жертв достигло почти четырнадцати сотен. Подозрение пало на Хорхе после одного случая: крестьянка из Гранады узнала в нем своего бывшего слугу, который, как она полагала, принес смерть в ее дом. Ее муж и двое детей умерли от тифа. Эта несчастная женщина так голосила и в госпитале, и на улицах, что в конце концов ее взяли под стражу. Во время допроса она обвиняла Хорхе. В ходе расследования все подтвердилось. Довольно скоро была восстановлена вся история о бесконечных несчастьях, и Хорхе сам охотно рассказал о том, где он раньше служил. Оставалось только допросить местных жителей этих краев. Первым делом Квинтеро арестовали и заключили в одиночную камеру, но очень скоро его пришлось освободить за неимением веских оснований. Тогда с его же согласия его поместили в клинику для постоянного наблюдения. Эта добровольная изоляция, во время которой его изучали лучшие бактериологи в Испании, продолжалась восемь месяцев. Но потом его все равно пришлось отпустить из-за непрерывного давления общественного мнения и нападок со стороны местной прессы. И, несмотря на строжайшие меры предосторожности, происходили новые случаи заражения. В этой клинике от тифа умерли семь пациентов и один молодой врач. Будь в Испании какой-нибудь островок для прокаженных, его бы непременно отправили туда, независимо от того, справедливо это или нет! Однако пришлось просто оставить его среди людей. Тогда в Испании проживал старый отец-иезуит Дон Хосе Ойос, известный повсюду своей мудростью. Возможно, ему бы удалось найти выход. Он прибыл в Севилью, нашел несчастного Хорхе Квинтеро и… Здесь доктор Левенштайн перебил его: – Благодарю вас, барон. Мы хотели бы вернуться к финалу этой истории позднее. – Как жаль, – вздохнула Мари Стуйвезант. – Именно финал меня больше всего интересует! Сама история мне давно известна. Ее обсуждали по всему городу. Но я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать, господа. Этот ваш Хорхе был, а возможно, является и по сей день носителем тифа. Каждый, у кого нет иммунитета к этому заболеванию, рискует жизнью. И я в вашем понимании кто-то вроде разносчика тифа, который поражает душу. И эта разновидность гораздо опаснее той, что носит в себе фермерский сын из Андалусии. Я права? – Верно! – кивнул адвокат. – И мы ощущаем себя тем самым отцом-иезуитом, которому удалось найти спасение в случае Квинтеро. Он начал с того, что заставил бедного парня до конца осознать, какую разрушительную силу тот носит в себе, поскольку после всех бесед с врачами он этого так и не понял. То же самое мы хотим попробовать с вами, госпожа Стуйвезант. Мы собрали здесь подтверждающие материалы, и я убежден, что в каждом конкретном случае вы подтвердите нам, что все перечисленное до мельчайших деталей – правда. Кажется, существует определенное количество людей, которые обладают природным иммунитетом к тифу, даже без вакцинации. К несчастью, от вашей заразы пока не изобрели вакцину. И даже если найдутся люди, невосприимчивые к каким-то вашим порокам, уж простите мне мою прямоту, едва ли это убережет их. Ведь грехи, которые вы распространяете как болезнь, неисчислимы и многообразны. Из тысячи существующих пороков с трудом можно найти хотя бы один, к которому вы не причастны. Теперь вы и сами видите, что Квинтеро был опасен только тифом. Вы же являетесь разносчиком свыше сотни заболеваний, каждое из которых намного опаснее тифа. – Он остановился, прокашлялся, взял графин с водой и наполнил стакан. Мари Стуйвезант рассмеялась: – И с каких пор вы пьете воду, Зигфрид? Адвокат поднес стакан ко рту, но тут же снова поставил его на место: – С тех самых пор, Мари, как я попытался порвать с вами! С тех самых пор, когда после восьми курсов лечения в трех санаториях я наконец-то излечился от пьянства, в котором я благодаря вам погряз, казалось, безвозвратно. С тех самых пор! – Ты кое-что забыл, – сказала женщина в сером. – Ты ведь еще тогда, когда мы только познакомились, уже любил приложиться к стакану. Не так ли? – Да! Да! – выпалил адвокат. – Конечно, я любил выпить! Как и любой порядочный студент! Но только из-за вас, из-за вас одной, я стал настоящим пьяницей! Мари Стуйвезант отложила свою сигарету: – Но теперь ты исцелен, тем лучше! Однако я не понимаю, почему мне нельзя выпить бокал вина. Вы ведь не откажете мне в этой мелочи, господа? – Она бросила взгляд на зеленый стол. – Господин дель Греко, перед вами стоит белое вино. Не нальете мне бокал? Мужчина подскочил, поставил стакан на ее столик и наполнил его. После чего поставил бутылку рядом. – Прошу вас, – пробормотал он и вернулся на свое место. Женщина торжественно подняла бокал. – Ваше здоровье, доктор Зигфрид Левенштайн! – промурлыкала она. – Думаю, что эти изменения пошли вам на пользу! Потому что тот, кого я знала раньше, никогда не стал бы судить меня со стаканом воды! Уже второй раз адвокат схватился за стакан и поднес его к губам. Он сделал глоток и со звоном опрокинул стакан обратно на стол. Он неотрывно смотрел на женщину и кусал губы. – К черту, – прошипел он, – к черту. Молниеносным движением он схватил бутылку красного вина, стоявшую перед его соседом, графом, наполнил бокал до краев и залпом осушил его. – Надо же, – насмехалась Мари Стуйвезант. – Вот это да.