Я почувствовал, что бледнею. – Вовсе нет. За петербуржских я ручаюсь. Все кроме Липпса – того, что нам прислуживает – из старых и проверенных. Но у меня здесь еще временный штат из девяти человек, да приходящие. Местных я не знаю совсем, ими распоряжается Сомов. – Значит, требуется сугубая осторожность, – веско произнес Лука Емельянович. А Фома Аникеевич сказал англичанину: – Благодарю вас, мистер Фрейби, за дельное замечание. Тот непонимающе пожал плечами, и я вспомнил, что у меня в кармане имеется дареный лексикон. «Благодарить» по-английски было «тэнк». «Вас» еще проще – «ю». Я так и сказал: – Тэнк ю, мистер Фрейби. Он кивнул и снова уткнулся в своего Trollope (я посмотрел в библиотеке – это такой английский романист). Мы еще некоторое время обсуждали между собой способы, при помощи которых сможем конфиденциальным образом сноситься друг с другом, а потом совещание было прервано – снова в дверь просунулся Сомов, и по выражению его лица я понял: случилось что-то особенное. Извинившись, вышел в коридор. – Вот, – почему-то шепотом произнес Сомов, протягивая мне какой-то белый конверт. – Нашли. Швейцар подобрал. Откуда взялось, неизвестно. Я взял конверт и прочел написанные карандашом печатные буквы: AVEC LES COMPLIMENTS DE DR. LIND[12] Лишь невероятным усилием воли я сохранил внешнюю невозмутимость. – Где нашли? – На крыльце, перед самыми дверьми. Швейцар вышел посмотреть, не кончился ли дождик, а оно лежит. Значит, могли подбросить и снаружи, подумал я. Перелезли через ограду и подкинули, очень просто. От этого стало легче. Но совсем чуть-чуть. Открывать конверт я, конечно, не стал, хотя он был не заклеен – скорее понес в бельэтаж. Если бы Сомов не смотрел мне вслед, то и побежал бы. У дверей малой гостиной, прежде чем войти, остановился и прислушался. Я делаю так всегда, и вовсе не для того, чтобы подслушивать, а чтобы не помешать своим стуком чему-нибудь важному или интимному. Изнутри донесся густой, сердитый голос Кирилла Александровича: – Ники, ну нельзя же быть таким болваном! Во время аудиенции Ли-Хун-Чжану про концессии ничего говорить не нужно! Ни в коем случае! Ты все испортишь! Я поневоле покачал головой, подумав, что долго так продолжаться не может. Государь вовсе не так безволен, как кажется их высочествам. И злопамятен. Громко постучал, передал послание и тут же вышел обратно в коридор. Ждать пришлось не более пяти минут. Выглянул Георгий Александрович и поманил меня пальцем. Его взгляд показался мне каким-то странным. Точно так же смотрели на меня государь и остальные великие князья – будто видели меня в первый раз или, скажем, впервые заметили, что на свете существует человек по имени Афанасий Степанович Зюкин. Очень мне это не понравилось. – Ты ведь знаешь по-французски? – спросил Кирилл Александрович. – На-ка, почитай. Я не без трепета взял развернутый листок, прочел: Условия приняты, но плата за каждый день отсрочки – миллион. Завтра в три пополудни ваш посредник один, в открытой коляске, должен следовать по Садовому кольцу от Калужской площади в сторону Житной улицы. Деньги должны быть в чемодане, казначейскими билетами по двадцать пять рублей. При малейших признаках нечестной игры с вашей стороны я считаю себя свободным от каких-либо обязательств и верну вам принца – как и обещал, частями. И последнее. Посредником должен быть тот слуга, что был в саду: с бородавкой на щеке и собачьими бакенбардами. Искренне ваш, Доктор Линд. Первым чувством, которое я испытал, была обида. Favoris de chien[13]? Это он так про мои ухоженные бакенбарды?! Лишь потом до меня дошел весь пугающий смысл послания. 8 мая После долгих перезвонов между Петровским дворцом, генерал-губернаторской резиденцией и Эрмитажем руководить операцией было поручено полковнику Карновичу. Московский обер-полицмейстер получил распоряжение оказывать всемерное содействие, а Фандорину досталась не совсем понятная роль советника, да и то лишь по настоятельному требованию Георгия Александровича, после спасения дочери свято уверовавшего в необыкновенные качества отставного чиновника особых поручений. Про Карновича мне, как и всем прочим, известно было совсем немногое, потому что у подножия трона этот загадочный человек очутился совсем недавно. Ни по возрасту, ни по чину, ни по связям состоять на такой ответственной, даже можно сказать, ключевой должности ему не полагалось бы, тем более что до сего высокого назначения Карнович исполнял скромную должность начальника одного из губернских жандармских управлений. Однако после громкого раскрытия анархистской террористической организации про молодого полковника заговорили как про восходящую звезду политического сыска, и вскоре этот тихий, неприметный господин, вечно прячущий глаза за синими очками, уже заведывал охраной его величества – взлет поистине редкостный и не снискавший Карновичу расположения придворных. Хотя кто ж из начальников дворцовой полиции, по роду службы чересчур осведомленных о слабостях и тайнах близких к престолу особ, когда-либо пользовался симпатиями двора? Такая уж это должность. Зато обер-полицмейстер Ласовский слыл в обеих столицах фигурой известной и почти легендарной. Петербургские газеты (московские-то не осмеливались) любили описывать чудачества и самодурства этого новоявленного Архарова: и его разъезды по улицам в знаменитой полицмейстерской упряжке с лучшими во всем городе лошадьми, и особое увлечение пожарной службой, и сугубую строгость к дворникам, и прославленные приказы, ежедневно печатаемые в «Ведомостях московской городской полиции». Да я и сам утром прочел в этой занимательной газете, на первой же странице, приказ следующего содержания: При проезде 7 мая мною замечено: по Воскресенской площади против Большой Московской гостиницы ощущалось зловоние от протухших селедок, не убранных дворниками; в 5 часов 45 минут утра стоявшие у Триумфальных ворот два ночных сторожа вели праздные разговоры; в 1 час 20 минут пополудни на углу Большой Тверской-Ямской и площади Триумфальных ворот не было на посту городового; в 10 часов вечера на углу Тверской улицы и Воскресенской площади городовой взошел на тротуар и ругался с извозчиком. Предписываю всех виновных городовых, сторожей и дворников подвергнуть аресту и штрафованию. Исправляющий должность московского обер-полицеймейстера полковник Ласовский Конечно, входить в подобные мелочи начальнику полиции миллионного города не следовало бы, но некоторые из московских нововведений, на мой взгляд, не грех бы и у нас в Петербурге перенять. К примеру, тоже поставить городовых на перекрестках, чтоб направляли движение экипажей, а то на Невском и набережных бывает истинное столпотворение – ни пройти, ни проехать. Неплохо бы также, по московскому обычаю, запретить извозчикам под страхом штрафа ругаться и ездить в немытых колясках. Но нрав у полковника Ласовского и в самом деле был крут и причудлив, в чем я имел возможность удостовериться во время инструктажа перед операцией. Хоть главным моим наставником был Карнович, обер-полицмейстер постоянно встревал с собственными замечаниями и всем своим видом показывал, что истинный хозяин в первопрестольной – он, Ласовский, а не заезжий выскочка. Меж двумя полковниками то и дело вспыхивал спор по поводу того, следует ли арестовывать докторова посланца, который явится за деньгами, причем московский полковник решительно выступал за немедленный арест и клялся вытрясти из сукина сына душу со всеми потрохами, а царскосельский полковник не менее решительно высказывался за осторожность и напирал на угрозу для жизни Михаила Георгиевича. Фандорин находился здесь же, в гостиной, но в споре участия не принимал. Карнович принял ряд мер, показавшихся мне очень толковыми. Впереди моей коляски будут следовать три замаскированных экипажа с агентами в штатском, сзади еще пять. Все агенты из дворцовой охраны – молодцы один к одному. Их задача не схватить линдова посланца, а «сесть ему на хвост» (как выразился полковник) и «довести» его до логова похитителей. Кроме того, особая группа чиновников казначейства со вчерашнего вечера сидела и переписывала номера всех купюр, передаваемых Линду. От каждой из них впоследствии потянется своя ниточка. Моя задача выглядела просто: не спеша ехать по Садовому кольцу и ждать, пока злодеи себя проявят, а затем потребовать от их человека, чтобы меня отвезли к его высочеству и до тех пор, пока я не увижу Михаила Георгиевича живым и здоровым, ни в коем случае чемодана не отдавать. Если бандит (или бандиты) применит силу, в дело вступят переодетые агенты. – Взять голубчика за шиворот сразу, – уже, наверное, в десятый раз заявил упрямый полицмейстер. – И отдать мне. Так с ним потолкую, что садиться на хвост не понадобится. Сам все расскажет и покажет. А вы, господин полковник, только мудрите и портите. Карнович нервически поправил очки, но сорвал раздражение не на москвиче, а на Фандорине: – Послушайте, сударь, какой мне прок от советника, который все время молчит? Что вы-то думаете? Фандорин скептически приподнял красивую, будто нарисованную бровь. – Линд очень хитер и изобретателен. Все ваши возможные действия он предугадывает з-заранее. А переписывать банкноты – это просто смешно. Вы что, по всем магазинам, лавкам и меняльным конторам развесите списки с сорока тысячами семизначных номеров? – Он обратился ко мне. – Главное будет зависеть от вас, Зюкин. Обостренная наблюдательность, внимание к мельчайшим деталям – вот что т-требуется. Помните, что сегодня только первая встреча, впереди по меньшей мере еще шесть. Пока нужно только п-приглядеться. А что до «хвоста», – проговорил он уже не мне, а Карновичу, – то попытаться можно, но не слишком нажимайте, иначе мы получим труп. – Ценная рекомендация, мерси, – сардонически поклонился начальник дворцовой полиции. – Вы собрались выплачивать уважаемому доктору еще шесть раз по миллиону? Уж не получаете ли вы от господина Линда комиссионных за подобные советы? Фандорин молча поднялся и вышел, ничего на это не ответив. – Вот за кем слежечку бы установить, – процедил Ласовский в сторону закрывшейся двери. – Очень подозрительный субъект. – Понадобится – установим, – пообещал Карнович. – А тип вправду пренеприятный. Я всем сердцем разделял это суждение, ибо мой взгляд на господина Фандорина, поначалу произведшего на меня самое выигрышное впечатление, совершенно переменился. И на то были свои основания. * * *