Разговаривали две дамы – вполголоса, но было отлично слышно. – …А государь прослезился и говорит: «Это знак свыше, что мне не нужно царствовать. Я сложу с себя венец и уйду в монастырь, чтобы весь остаток моих дней молиться о душах погибших», – говорила одна, полная и важная, но, судя по виду, не из самого большого света. – Мой Серж слышал это собственными ушами, потому что вчера состоял при его высочестве дежурным чиновником. – Какое величие души! – восхитилась собеседница, дама по-моложе и попроще, взиравшая на толстуху с почтением. – А что Симеон Александрович? Неужто правду говорят, что это именно он уговорил царя и царицу все-таки отправиться на этот злосчастный бал? Я потихоньку подобрался ближе, делая вид, что увлечен разглядыванием каких-то кружевных штанишек с рюшами и оборочками. – Сущая правда, – понизила голос первая. – Серж слышал, как его высочество сказал: «Эка важность! Быдло потоптало друг друга в давке за дармовщиной. Полно ребячиться, Ники, ступай царствовать». Вряд ли у полной дамы хватило бы фантазии такое выдумать. Как это похоже на Симеона Александровича – повторить слово в слово фразу, некогда сказанную Александру Благословенному убийцей его венценосного отца! – Ах, Филиппа Карловна, но зачем же было в такой вечер отправляться на бал к французскому посланнику! Филиппа Карловна скорбно вздохнула, возвела очи горе. – Что я могу вам ответить, Полинька? Лишь повторить слова Сержа: «Кого захочет наказать – лишит разума». Видите ли, граф Монтебелло специально для бала велел привезти из Франции сто тысяч роз. Если бал перенести, розы бы завяли. Поэтому их величества посетили раут, но в знак траура не стали танцевать. А по Москве среди простонародья уже слухи ходят, что царь со своей немкой отплясывали да радовались, что столько православных душ загубили. Ужасно, просто ужасно! Господи, подумал я, какое непростительное легкомыслие. Из-за каких-то роз настроить против себя всю Россию! Трагедию на Ходынке еще можно было бы объяснить несчастным стечением обстоятельств, устроить показательный суд над организаторами гуляний – что угодно, только бы сохранить авторитет высочайшей власти. А теперь всеобщая ненависть обрушится не на московского генерал-губернатора, а на царя с царицей. И все будут повторять: розы им дороже людей. Мы шли по улице обратно, неся множество коробок и свертков. Не знаю, о чем размышлял Фандорин, не слышавший разговора двух покупательниц, но вид у него был сосредоточенный – вероятно, он выстраивал план дальнейших действий. Я сделал над собой усилие и тоже перестроился на практический лад: как разыскать беглого лорда Бэнвилла, а вместе с ним Михаила Георгиевича? И вдруг остановился как вкопанный. – А Фрейби? – вскричал я. – Что Фрейби? – Мы совсем про него забыли, а он тоже человек Линда, это очевидно! И доктор оставил его в Эрмитаже неспроста – чтобы иметь своего соглядатая. Ну конечно! – простонал я, переживая от запоздалости своего озарения. – Фрейби с самого начала вел себя странно. В первый же день он сказал, что в доме наверняка есть шпион. Нарочно уводил в сторону, чтоб на него не пало подозрение! И еще, я совсем забыл вам сказать. Когда я с лейтенантом Эндлунгом отправлялся выслеживать Бэнвилла и Карра, Фрейби сказал мне: «Сегодня смотрите лучше». Это еще тогда меня поразило – как будто он знал, на какое дело я отправляюсь! – «Сегодня смотрите лучше»? Так и сказал? – удивился Фандорин. – Да, при помощи своего словаря. Разговор пришлось прервать, потому что мы уже подходили к дому. Мадемуазель встретила нас всё в том же покрывале, однако причесанная, похорошевшая и благоухающая. – О, подахки! – воскликнула она, с восторгом разглядывая нашу поклажу. – Ах, скохее, скохее! И принялась прямо в прихожей развязывать ленты и тесемки. Мы с Фандориным стояли в сторонке и волновались. – Mon Dieu, qu'est ce que ce? – пробормотала Эмилия, извлекая из розовой обертки выбранные Эрастом Петровичем панталоны. – Quelle horreur! Pour qui me prenez vous!?[43] На Фандорина было жалко смотреть. Он совсем сник, когда мадемуазель объявила, что розовый корсет с лиловой шнуровкой совершенно вульгарен, такие носят только кокотки, а по размеру превосходит ее скромные пропорции по меньшей мере втрое. Я был возмущен. Этому человеку ничего нельзя поручить! Стоило мне на минуту отвлечься, и он всё испортил. Из всех его приобретений одобрение получили только шелковые чулки. Но дальше меня ждал удар. Достав из корбки чудесную шляпку с фиалками, которая мне так понравилась, мадемуазель сначала удивленно подняла брови, а потом прыснула. Подбежала к зеркалу, повертела головой и так, и этак. – Un vrai épouvanteil![44] – таков был безжалостный приговор. Замечательное платье из барежа-шамбери и прюнелевые башмачки, последний парижский шик, получили не менее суровую оценку. – Я вижу, господа, что в самых важных вещах доверять вам нельзя, – со вздохом заключила Эмилия. – Ладно, только бы доехать до Эрмитажа, а там переоденусь. Перед тем, как усадить мадемуазель в пролетку, Эраст Петрович давал последние наставления: – Расскажете, что мы с Зюкиным выручили вас из плена и продолжаем заниматься розысками Линда. Наш адрес не выдавайте. Про то, что «Орлов» и прочие драгоценности у нас, вам ничего не известно. Отдыхайте, набирайтесь сил. И вот еще что. – Он перешел на шепот, хотя извозчик все равно по-французски понять не мог. – Судя по всему, Фрейби – человек Линда. Приглядывайте за ним и будьте особенно осторожны. Но Карновичу об этом ни слова, а то полковник от рвения может всё испортить. Про Бэнвилла же непременно ему расскажите – пусть полиция подключится к розыскам, это осложнит Линду существование. Ну всё, до свиданья. Если будет что-то срочное – телефонируйте. Номер вам известен. И он пожал ей руку. Ах, перчатки, сообразил я. Мы совсем забыли купить для нее перчатки! – До свидания, друзья мои. – Эмилия похлопала длинными ресницами, перевела взгляд с Фандорина на меня. – Я навеки ваша должница. Вы вызволили меня из этого кошмарного подвала, где я задыхалась от запаха гнилой картошки. – Ее серые глаза озорно блеснули. – Это было очень романтично, совсем как в рыцарском романе. Правда, мне не доводилось слышать, чтобы рыцари, освобождая красавицу из заколдованного замка, прибегали к помощи дворницкого лома. Она помахала нам рукой на прощанье, и коляска двинулась в сторону Мясницких ворот. * * * Мы долго смотрели вслед – пока пролетка не скрылась за поворотом. Я искоса взглянул на Фандорина. Вид у него был задумчивый и даже несколько растерянный. Это мне совсем не понравилось. Уж не проникся ли сей ловелас особенными чувствами к Эмилии? – Что дальше? – с нарочитой сухостью спросил я. Лицо Фандорина вдруг стало мрачным и решительным, но ответил он мне не сразу, а после весьма продолжительной паузы. – Итак, Зюкин, женщины и обозы в безопасном месте. Мы снова на т-тропе войны. Доктор Линд разгуливает на свободе, а это значит, что наша задача не выполнена. – Важнее всего спасти его высочество, – напомнил я. – Я надеюсь, что чувство мести не заставит вас пренебречь судьбой Михаила Георгиевича. Он смутился – это было видно. Значит, мое напоминание оказалось кстати. – Да-да, конечно. Но в любом случае нужно сначала д-добраться до нашего неугомонного доктора. Как это сделать? – Через Фрейби, – пожал плечами я. – Наверняка у батлера есть какая-то связь с Линдом. – Я вот всё думаю про мистера Фрейби. – Эраст Петрович поднялся по ступенькам и открыл дверь. – Что-то здесь не складывается. Если он, действительно, человек Линда, то зачем бы ему предупреждать вас про шпиона? И зачем г-говорить, чтобы вы смотрели за его господином в оба? Что-то здесь не так. Не могли бы вы припомнить, какие именно слова он произнес? – Очень хорошо запомнил. «Вы смотреть лучше сегодня». Каждое слово по очереди выуживал из лексикона. – Хм. А как это было по-английски? You… watch out today? – Нет, как-то по другому. – Я нахмурил лоб, роясь в памяти. – Что-то такое на букву «б». – На «б»? Better? – Да, именно так! – Ну-ка, попробуем восстановить английскую фразу. «Вы» – это you, «смотреть» – это see или look, потом better, «сегодня» – это today. «You see better today» – это бессмыслица. Стало быть, получается «you look better today». – Да, правильно! Те самые слова! – обрадовался я. Эраст Петрович развел руками: – Тогда, Зюкин, вынужден вас разочаровать. Это вовсе не рекомендация получше следить за Линдом, а выражение, означающее «Сегодня вы выглядите лучше». – Всего лишь? – разочаровался я. – Увы. Вы с мистером Фрейби стали жертвами буквального перевода. Кажется, Фандорин был горд своей маленькой победой. Еще бы – после вчерашнего конфуза с Бэнвиллом его слава аналитического гения изрядно потускнела. – Нельзя чересчур доверяться с-словарям. А вот относительно шпиона он вам дал совет дельный. Мне надо было над этим задуматься с самого начала. В Эрмитаже наверняка был кто-то, шпионивший на Линда. Доктору было известно всё: и время вашего прибытия, и распорядок дня, и даже то, куда и в каком составе вы отправились на прогулку. Бэнвилл, Карр и Фрейби появились слишком поздно – они просто не успели бы всего этого выяснить. – Кто же тогда шпион? – Давайте думать. – Эраст Петрович сел в гостиной на диван, закинул ногу на ногу. – Постойте-ка… Ну конечно! Он хлопнул себя по колену. – Вы слышали, как П-почтальон вчера, на Ходынке, увидев вас, крикнул «Зюкин»? – Разумеется, слышал. – А откуда он, собственно знал, что вы – Зюкин? Разве вы с ним з-знакомы? – Нет, но он видел меня на почтамте и, естественно, запомнил. – Кого он видел на почтамте? – Эраст Петрович вскочил на ноги. – Чиновника министерства земледелия и государственных имуществ. Почтальон должен был решить, что это переодетый Фандорин. Однако он каким-то образом понял, что это вы, хотя никогда п-прежде вас не видел. Откуда, спрашивается, такая сверхъестественная проницательность? – Ну, очевидно, ему позднее разъяснил Линд, – предположил я. – Хорошо, это очень даже возможно. Но откуда доктор-то знал о вашем участии в операции? Письмо, в котором я назначал встречу, было написано от моего имени, без какого-либо упоминания о вас. Разве вы кому-нибудь г-говорили, что стали моим помощником в этом рискованном деле?