За Триумфальными воротами и Александровским вокзалом разрозненные группы прохожих слились в сплошной поток, заполонивший и мостовую – наша лошадь поневоле перешла на шаг. Правда, и коляска Линда двигалась не быстрее – я все время видел впереди, поверх опущенного кожаного фартука, два головных убора: вислую шляпу доктора и фуражку Почтальона. – Господи, нынче ведь восемнадцатое! – Я аж подскочил на сиденье, вспомнив, что это за число. – Господин Фандорин, со встречей на пустыре ничего не получится! За всеми этими заботами я совсем забыл про коронационный календарь! На субботу, восемнадцатое мая, назначены народные гуляния напротив Петровского дворца, с угощением и раздачей памятных подарков. Какой пустырь! Там сейчас, поди, сто тысяч народу! – Черт! – нервно выругался Фандорин. – И я этого тоже не учел. Да и не думал, что встреча состоится. Написал первое, что взбрело в голову. Непростительная оплошность! Со всех сторон слышались возбужденные, а отчасти и нетрезвые голоса, веселый смех. Публика по большей части была самая простая. Оно и понятно – зрителей почище на дармовые пряники и сбитень на заманишь, а если и пожалуют из любопытства, то на трибуны, куда вход по билетам. В прошлую коронацию, говорят, на гуляние собралось до трехсот тысяч народу, а нынче, надо полагать, придет и еще больше. Вон, с ночи уже потянулись. – А что, господа полицейские, правду говорят, будто кажному подорят кружку оловянную с орлом, и ажно до самых краев казенной нальют? – спросил извозчик, поворачивая к нам оживленную, круглую физиономию. Видно, и ему передалось настроение праздничной толпы. – Стой, – приказал Эраст Петрович. Я увидел, что пролетка Линда остановилась, хотя до поворота к Петровскому дворцу было еще порядком. – Выходят! – воскликнул я. Фандорин сунул ваньке ассигнацию, и мы, расталкивая неторопливых мещан, рванулись вперед. Было темно, хоть сквозь облака и просвечивала половинка луны. Поэтому мы решились подобраться поближе, шагов на десять. На поле слева от дороги и справа, за кустами, горели костры, так что оба силуэта – один чуть повыше, второй ниже, были отчетливо видны. – Только бы не упустить, – как заклинание, повторял я. В эти минуты я словно забыл о его высочестве и мадемуазель Деклик. Какой-то древний, могучий инстинкт, никак не связанный с жалостью и более сильный, чем страх, заставлял сердце биться часто, но ровно. Никогда не понимал прелестей охоты, а тут вдруг подумал: верно, что-нибудь подобное испытывают гончие, когда свора рвется с поводков травить волка. Мы шли уже в самой настоящей толчее, будто по Невскому в разгар дня. Время от времени приходилось и локтями поработать. Вперед вылез здоровенный детина из фабричных и заслонил обзор. Я кое-как подлез фабричному под локоть, протиснулся, и вдруг охнул от нестерпимого ужаса. Линд и Почтальон исчезли! Я в отчаянии оглянулся на Фандорина. Тот вытянулся во весь рост и, по-моему, даже привстал на цыпочки, озираясь по сторонам. – Что делать? – крикнул я. – Боже мой, что делать? – Вы направо, я налево, – приказал он. Я бросился к обочине. На траве большими и малыми кучками сидели люди. Кто-то бесцельно бродил между деревьев, вдали нестройно пели хором. С моей стороны Линда не было. Я метнулся обратно на дорогу и столкнулся с Эрастом Петровичем, проталкивавшимся мне навстречу. – Упустили… – понял я. Всё было кончено. Я закрыл руками лицо, чтобы не видеть толпы, костров, темно-сизого неба. Фандорин нетерпеливо потряс меня за плечо. – Не раскисайте, Зюкин. Вон пустырь, где назначена встреча. Будем ходить, искать и ждать рассвета. Никуда Линд не денется. Мы нужны ему не меньше, чем он нам. Он был прав, и я постарался взять себя в руки, сосредоточиться. – Камень, – сказал я, вдруг забеспокоившись. – Вы не потеряли камень? Только бы вернуть их живыми, а там будь что будет – вот о чем подумалось мне в эту минуту. – Нет, он здесь. – Фандорин похлопал себя по груди. Нас толкали со всех сторон, и он крепко взял меня под руку. – Вы, Зюкин, смотрите направо, я налево. Идем медленно. Увидите тех, к-кого ищем, не кричите – просто толкните меня в бок. Доселе мне никогда не доводилось ходить с мужчиной под руку. Собственно, и с женщиной тоже, если не считать одной давней истории, когда я был еще совсем зелен и глуп. Не стану вспоминать – право, история того не стоит. В мае ночи коротки, и по небу на востоке уже пролегла розовая полоса, а сумерки понемногу начинали редеть. Петровский пустырь, да и вообще всё обозримое пространство, были покрыты сидящими, лежащими и гуляющими. Было видно, что многие расположились здесь еще с вечера, и у костров становилось всё теснее. Под ногами то и дело попадались пустые бутылки. А по шоссе от Москвы сплошным потоком прибывали все новые толпы. Слева, за шлагбаумами и цепочкой солдат, раскинулось широкое поле, сплошь застроенное праздничными балаганами и свежесрубленными теремами. Там-то, вероятно, и хранились царские гостинцы. Я поежился, представив, какое столпотворение здесь начнется через несколько часов, когда истомившееся от многочасового ожидания людское море хлынет за рогатки. Мы бродили от шлагбаумов до дворца и обратно – раз, другой, третий. Уже давно рассвело, и с каждым разом пробираться через густеющее скопище делалось все труднее и труднее. Я беспрестанно вертел головой, оглядывая порученную мне половину пустыря, и изо всех сил боролся с подступавшим отчаянием. Где-то вдали труба голосисто отыграла «зарю», и я вспомнил, что неподалеку находятся Ходынские военные лагеря. Верно, семь часов, подумал я, стараясь припомнить, во сколько бывает побудка. И в ту же секунду вдруг увидел впереди знакомую калабрийскую шляпу и рядом чиновничью фуражку. – Вон они! – возопил я, изо всех сил дернув Фандорина за рукав. – Слава Богу! Почтальон обернулся, увидел меня и крикнул: – Зюкин! Его спутник на миг обернулся – я успел разглядеть только очки и бороду, и оба нырнули в самую гущу, теснившуюся в непосредственной близости от шлагбаумов. – За ними! – бешено подтолкнул меня Эраст Петрович. Впереди стоял какой-то тучный купчина, никак не желавший уступать дорогу. Фандорин без малейших колебаний схватил его одной рукой за ворот, другой – за полу длинного сюртука, приподнял и отшвырнул в сторону. Мы ринулись через толпу – Эраст Петрович впереди, я за ним. Он рассекал людскую массу, как адмиральский катер морские волны, только буруны расходились в обе стороны. Время от времени Фандорин удивительно высоко подпрыгивал – очевидно, для того, чтобы снова не потерять Линда из виду. – Они проталкиваются к Ходынскому полю! – крикнул мне Эраст Петрович. – Это просто отлично! Там нет толпы, зато много полицейских! Сейчас, сейчас мы их возьмем, понял я, и мои силы удесятерились. Я поравнялся с Фандориным и гаркнул: – А ну дорогу! Ближе к ограждению самые предусмотрительные и долготерпеливые стояли впритык друг к другу, так что наше продвижение замедлилось. – Посторонись! – рявкнул я. – Полиция! – Ишь, хитрый какой! Мне так двинули в бок, что потемнело в глазах и перехватило дыхание. Эраст Петрович вынул полицейский свисток и дунул – от резкого звука толпа шарахнулась в стороны, и несколько шагов мы преодолели с относительной легкостью, но затем чуйки, тужурки и рубахи навыпуск снова сомкнулись. До Линда и Почтальона было рукой подать. Вот они нырнули под рогатку и оказались на открытом месте, перед самым оцеплением. Ага, попались! Я видел, как шляпа наклоняется к фуражке и что-то ей шепчет. Почтальон обернулся, замахал руками и зычно крикнул: – Православные! Гляди! С той стороны ваганьковские валят! Прорвались! Все кружки им достанутся! Вперед, ребята! Единый рев вырвался из тысячи глоток. – Ишь, хитрые! Мы с ночи тут, а они надарма! Врешь! Меня вдруг подхватило и понесло вперед с такой неудержимой силой, что я перестал касаться ногами земли. Всё вокруг пришло в движение, и каждый заработал локтями, пробиваясь к шатрам и павильонам. Впереди раздались заливистые свистки, выстрелы в воздух. Кто-то прогудел в рупор: – Куда, куда?! Передавитесь все! Множество глоток весело ответили: – Не боись, ваш благородь! Робя, навали! Отчаянно завизжала женщина. Я кое-как нащупал ногами землю и засеменил в такт движению толпы. Фандорина рядом уже не было – его отнесло куда-то вбок. Я чуть не споткнулся, наступив на мягкое, и не сразу понял, что это человек. Под ногами белела затоптанная солдатская гимнастерка, но помочь упавшему было невозможно – мои руки были тесно прижаты. Потом тела стали попадаться всё чаще, и я уже думал только об одном: не дай Бог оступиться – уже нипочем не поднимешься. Слева кто-то бежал прямо по плечам и головам, мелькали черные, дегтярные сапоги. Покачнулся, взмахнул руками и ухнул вниз. Меня несло прямо на острый, весь в свежих занозах угол дощатого терема. Я попробовал чуть взять в сторону – но какой там. – Прими! – крикнули справа. – Прими малого! Там на вытянутых руках передавали мальчонку лет восьми. Он испуганно таращился по сторонам, шмыгая окровавленным носом. Меня швырнуло на стену, проволокло щекой прямо по занозам, так что из глаз брызнули слезы, ударило виском о резной наличник, и я стал сползать вниз, успев подумать: всё, конец, сейчас сомнут. Кто-то крепко зацепил меня подмышки и рывком поставил на ноги. Фандорин. Я был в таком сомлении, что ничуть не удивился его появлению. – Упритесь руками в стену! – крикнул он. – Не то раздавят! Размахнулся и одним ударом кулака выбил узорчатый ставень. Подхватил меня за бока и с невероятной силой подтолкнул вверх – я не столько даже перелез, сколько перелетел через подоконник и грохнулся на пол, пахнущий свежей стружкой. Вокруг ровными пирамидами стояли груды коронационных кружек. Подтянувшись, в терем влез и Эраст Петрович. Его бровь была разбита, мундир растерзан, шашка до половины вылезла из ножен.