— Эдвард Хайд его зовут, — сказал Пауэрс, решив, что за молчанием Мэтью кроется интерес к новому губернатору. — Третий граф Кларендон. Учился в Оксфорде, служил в королевском драгунском полку, в парламенте был тори. Мой источник также сообщает, что он сделал кое-какие любопытные наблюдения относительно нашего города. — Так вы уже знакомы? — Я? Нет, мне пока не оказали такой чести. А те, кому ее оказали, включая главного констебля Лиллехорна, об этом не распространяются и остальных держат в неведении. — Судья принялся листать аккуратную, заботливо приготовленную секретарем стопку бумаг, требующих его внимания (заодно Мэтью очинил перья и собрал с полок своды законов, необходимые для рассмотрения грядущих дел). — Завтра, значит, мы ждем вдову Маклерой? — Да, сэр. — Дама утверждает, что Барнеби Ширз украл ее постельное белье? — После чего продал и на вырученные деньги купил себе мула. — Что ж, его-то пожитков и на осла б не хватило, — протянул Пауэрс. — Диву даюсь, как эти люди до сих пор друг друга не переубивали… — Полагаю, им это стоило больших усилий, сэр. Вдова Маклерой весила под триста фунтов, а Ширз был худой, как жердь, — мог бы при желании протиснуться сквозь прутья тюремной камеры, куда его поместили до выяснения обстоятельств. — Стало быть, в пятницу? — вопросил судья, просматривая свои заметки. — Последнее слушание по делу Джорджа Нокса назначено на пятницу, девять часов утра. Пауэрс нашел какие-то свои записи касательно этого дела и некоторое время их изучал. Речь шла о стычке между двумя не поделившими территорию мельниками. Джордж Нокс, находясь в изрядном подпитии, ударил Клемента Стэнфорда бутылкой эля по голове, чем вызвал сумятицу и кровопролитие в трактире «Красный бык», а также за его пределами: друзья и сторонники мукомолов вывалились на Дюк-стрит и устроили там рукопашную. — Все же этот город не устает меня удивлять, — тихо произнес судья, высказывая свое мнение о происшествии, — проститутки здесь дают уроки кройки и шитья женам священников, пираты консультируют кораблестроителей по вопросам морского ремесла, христиане и иудеи прогуливаются бок о бок в воскресный день, индейцы играют в кости с колонистами… но стоит представителям одной профессии не поделить серебряную монету, как непременно хлынет кровь. — Он отложил бумаги и нахмурился. — Тебя от этого не мутит? — Простите, сэр? — Мэтью оторвался от своей писанины. Вопрос судьи застал его врасплох. — Мутит, — повторил Пауэрс. — Дурно становится. Как подумаешь о людской мелочности, о бесконечном сутяжничестве… — Э-э… — Мэтью окончательно растерялся. — Я не… — А, ладно! — Пауэрс махнул рукой. — Ты еще совсем юнец, а я — старый брюзга. Однако тебя ждет та же участь, если поработаешь с мое на судебном поприще. — Я надеюсь не только поработать, но и значительно продвинуться в своем деле. — Да что ты? Полжизни переписывать протоколы заседаний, копаться в бумажках, писать за меня письма? Чтобы однажды стать мировым судьей, как я? Ах да, сперва тебе придется отучиться в Англии, а знаешь, сколько это стоит? — Да, сэр, знаю. Я коплю деньги и… — На это уйдут годы, — перебил судья, пристально глядя в глаза Мэтью. — И не забывай, что в нашем деле нужны связи. Связи в обществе, в церкви. Разве Айзек тебе не рассказывал? — Он… говорил, что мне нужно набраться опыта… и что рано или поздно, конечно, я должен получить образование… — Не сомневаюсь, что из тебя выйдет прекрасный студент и замечательный судья, если ты все же изберешь эту стезю. Но когда ты собирался подавать документы в университет? Мэтью испытал чувство, которое он впоследствии — ввиду пылкого увлечения шахматами — назвал бы «умственным шахом». Будто заслышав сквозь сон далекий набат, он понял: со дня кончины Айзека Вудворда проходили дни, недели и месяцы. Время странно свертывалось, как кровь, сочащаяся из раны. Однако неторопливость этой струйки была мнимой, Мэтью на самом деле терял драгоценные дни весьма важной поры своей жизни. Он осознал также (не без острого ножевого удара горечи под дых), что слепым желанием привлечь Эбена Осли к справедливости он лишает себя будущего. Он замер неподвижно, занеся перо над аккуратными строчками; тихое тиканье часов в углу вдруг стало невыносимо громким. Молчал и Пауэрс. Он продолжал разглядывать Мэтью, видя смятение — даже испуг, быть может, — на его лице. Наконец все исчезло, сменившись выражением собранности и напускного спокойствия. Пауэрс сложил руки на груди и тактично опустил взгляд. — Полагаю, — произнес он, — Айзек посылал тебя ко мне на короткое время. От силы на год. Вероятно, он думал, что платить здесь будут лучше и впоследствии ты уедешь на учебу в Англию. Это по-прежнему возможно, Мэтью, однако считаю своим долгом предупредить, что в университете тебя вряд ли встретят с распростертыми объятьями — юношу без роду и племени, родившегося за океаном и выросшего в сиротском приюте… Не могу обещать, что твое заявление вообще рассмотрят, даже с моим рекомендательным письмом. — Он сдвинул брови. — Да пусть хоть все мировые судьи колоний поют тебе оды, в Старом Свете слишком много зажиточных семей, которые только и мечтают, чтобы их сыновья стали адвокатами. Не мировыми судьями в Америке, как ты понимаешь, а настоящими адвокатами в Англии. Подвизаться на службе общества отнюдь не так прибыльно, как иметь частную адвокатскую практику. Мэтью наконец обрел дар речи и сдавленно спросил: — Что же мне делать? Пауэрс не ответил: он явно погрузился в размышления. Взор его блуждал, ум вертел какую-то мысль, поворачивая ее под всеми возможными углами. Мэтью терпеливо ждал; хотелось отпроситься домой и потратить оставшуюся наличность на пару-тройку кружек «староадмиральского» эля, но что толку в пьяном бегстве от действительности? — Ты по-прежнему можешь поехать в Англию, — наконец молвил судья. — Приплатишь немного капитану, остальное прямо на борту отработаешь. Тут я могу поспособствовать… В Лондоне устроишься писарем в юридическую контору, и, глядишь, по прошествии времени какой-нибудь влиятельный господин — имеющий больше веса в обществе, чем я, — пожелает отправить тебя на учебу в достойный университет. Если ты сам, конечно, этого хочешь. — Разумеется, хочу! Как же иначе? — Видишь ли… Тебя может ждать кое-что получше, — молвил Пауэрс. — Получше? — недоуменно переспросил Мэтью. — Да что же может быть лучше?.. — Тут он опомнился: — Простите… сэр. — Другое будущее. Не надоело тебе возиться со свинокрадами и дерущимися на улицах головорезами? Право слово, погляди на наши последние дела, Мэтью! Хоть одно из них кажется тебе примечательным? Мэтью замешкался. По правде говоря, почти все последние дела были связаны с воровством и прочими мелкими преступлениями вроде умышленной порчи имущества или клеветы. Лишь два происшествия по-настоящему заняли его ум: убийство попрошайки в том году, когда Мэтью только приехал в Нью-Йорк, и дело о пугале-убийце на ферме Криспина в минувшем октябре. Все остальное, как ему теперь казалось, было лишь упражнением в снохождении. — Вот и я говорю, — продолжал Пауэрс. — Ничего интересного, сплошь мелкие заурядные проявления людской злокозненности, беспечности и глупости, не находишь? — Да, но… разве не с этим вынуждены сталкиваться все, кто служит закону? — Правильно, таковы издержки любого труда во благо общества. Я лишь спрашиваю тебя, Мэтью, действительно ли ты хочешь посвятить жизнь этой — как бы лучше выразиться — прозе жизни? — Вас ведь судьба не обделила, верно, сэр? Судья рассеянно улыбнулся и оправил потрепанный манжет сорочки: — «Не обделила» — это громко сказано, однако не будем об этом. Да, я вполне счастлив на своем поприще. Или, лучше сказать, не жалуюсь. Но доволен ли я, интересно ли мне живется? Не сказал бы. Видишь ли, я не по своей воле встал на этот путь, Мэтью. В Лондоне я умудрился нажить себе влиятельных врагов и не успел глазом моргнуть, как меня уже сместили. Оставалось только вместе с семьей отправиться морем на Барбадос или в Нью-Йорк. Словом, в ту пору я сделал все, что было в моих силах, но теперь… — Он не договорил. Мэтью решил, что Пауэрс высказал не все, что хотел. — Но теперь?.. — осторожно спросил он. Судья молча почесывал подбородок, обдумывая следующие слова. Наконец он встал, подошел к окну, оперся на раму и выглянул на улицу. Мэтью развернулся на стуле, чтобы не выпускать Пауэрса из виду. — В конце сентября я покидаю свой пост, — объявил судья. — А заодно и Нью-Йорк. Вот о чем мы будем беседовать сегодня с судьей Доусом… хотя он пока об этом не знает. Тебе я сообщил первому. — Покидаете пост?.. — Весть оказалась для Мэтью совершенно неожиданной. Он мог придумать лишь одно объяснение: перемены требуются Пауэрсу, чтобы поправить здоровье. — Вы заболели, сэр? — Нет, что ты! Напротив, в последнее время я чувствую необычайный прилив сил. Да и решение принято всего несколько дней назад. Я ничего от тебя не скрывал, Мэтью. — Он отвернулся от окна и обратил все свое внимание на молодого человека. Солнечный ореол стоял у него над плечами и головой. — Помнишь, я иногда упоминал в разговоре своего старшего брата Дарема? — Да, сэр. — Я говорил, что он агроном? И что он ведает делами табачной плантации лорда Кента в колонии Каролина? Мэтью кивнул. — Дарем просит моей помощи, хочет поручить мне управление и целиком посвятить себя агрономическим аспектам… Лорд Кент скупает все новые земли, и работы там невпроворот. Юрист тоже нужен — заключать контракты с поставщиками и прочее. А жалованье в три раза больше здешнего. — Понятно, — откликнулся Мэтью. — Джудит, конечно, всецело за, — продолжал судья. — Местные знатные особы — ведьмы старые — никогда не принимали ее с распростертыми объятьями. А там, рядом с плантацией, образовался процветающий городок, и Дарем возлагает на него большие надежды. Мальчикам я пока не говорил. Надеюсь, Роджер поедет с нами, но Уоррен, верно, останется, больно уж важная у него работа. У Абигейл давно своя семья… Бесспорно, я буду скучать по внукам, однако моего решения это не изменит. — Понимаю, — ответил Мэтью. Плечи его ссутулились. Уж не эту ли беду учуяла от него Сесилия нынче утром? Вечером, как ни крути, придется выпить… — Это еще не все! — жизнерадостно воскликнул Пауэрс, так что Мэтью невольно выпрямился: не сулит ли тон начальника новые дурные вести? — Ты ведь не думал, что я брошу тебя на произвол судьбы? Конечно, я и о тебе позаботился. Скажи, хочешь ли ты быть письмоводителем при новом судье? «А у меня есть выбор?» — подумал Мэтью, но вслух так не сказал. — Если да, то нет ничего проще. И Доус, и Макфини с руками тебя оторвут. Но сперва позволь рассказать, где я побывал сегодня утром. — Сэр?.. — Мэтью окончательно растерялся. — Где я побывал, — повторил судья таким тоном, словно пытался донести мысль до умственно отсталого, — или — что важнее — с кем я встречался. Минувшим вечером ко мне явился посыльный: некая миссис Кэтрин Герральд желает видеть меня в гостинице «Док-хаус» для важного разговора. У нас, мол, есть общие враги, и дело не терпит отлагательств. Сегодня утром я к ней наведался. Увы, от меня ей проку никакого, однако я поспешил сообщить миссис Герральд, что нужный человек — сиречь ты — явится к ней завтра же, в час дня. — Я?.. — Мэтью невольно подумал, что у судьи, похоже, не все в порядке на чердаке. — Но почему? — Потому… — Пауэрс умолк и, видно, передумал объяснять. — Потому. Больше пока ничего не скажу. Завтра в десять придет вдова Маклерой, верно? Значит, ты успеешь как следует подкрепиться, а потом отправишься прямиком в «Док-хаус». — Сэр… Мне бы все-таки знать, о чем пойдет разговор. Право слово, я благодарен вам за любое содействие, но… кто такая миссис Кэтрин Герральд? — Предпринимательница, — последовал ответ, — задумавшая один любопытный прожект. Ну все, довольно расспросов, уйми любопытство. Если закончишь работу до полудня, свожу тебя в харчевню Салли Алмонд — при условии, что закажешь бараний бульон с сухарями. — С этими словами Пауэрс вернулся к столу и начал готовить заметки к завтрашнему допросу. Мэтью глядел ему в спину и недоумевал, что за безумная напасть одолела нынче весь город. — Сэр?.. — попытался он вновь, однако судья лишь раздраженно отмахнулся, давая понять, что тема загадочной миссис Герральд закрыта. В конце концов Мэтью пришлось обуздать свое любопытство, ибо подкормить его оказалось более нечем. Он окунул перо в чернильницу и вновь занес его над бумагой, решив, что все-таки закончить с работой до полудня необходимо, ибо пропустить блюдо дня в закусочной Салли Алмонд — сущее преступление.