– Фураж. Эрвин убрал планшет. – Отлично. Кто вы, господин Голдсмит? – Простите? Эрвин не стал повторять вопрос. Они терпеливо смотрели на Голдсмита. Тот отвернулся. – Я не фермер, – сказал он, – и не адмирал. – Вы писатель? – спросила Марджери. Голдсмит на кровати закрутил головой во все стороны, словно искал камеру. – Зачем все это? – тихо спросил он. – Вы писатель? – Конечно, я писатель. – Благодарю вас. Сейчас мы сделаем перерыв на ужин. – Постойте, – сказал Голдсмит. – Вы обвиняете меня в том, что я не писатель? – Странная улыбка. Ни гнева, никакого выражения на лице. – Никаких обвинений, господин Голдсмит. Просто определенные наборы слов и вопросы. – Конечно, я писатель. Уж не адмирал, это точно. – Благодарю вас. Если не возражаете, после ужина мы вернемся и продолжим задавать вопросы. – Вы очень вежливы, – заметил Голдсмит. Мартин выключил экран. Через мгновение в обзорную вошли Ласкаль, Марджери и Эрвин. Ласкаль с сомнением покачал головой. – В чем дело? – спросил Мартин. – Не знаю, что должны были означать все эти вопросы, – сказал Ласкаль, – но он не на все дал полные ответы. – Да? – Я прочитал все его книги. Он не ответил на вопрос о местах, о которых ему приятно думать. Размышлять. Ответил не полностью. – О чем он умолчал? – Около пяти лет назад в письме полковнику сэру Джону Ярдли он описал место, о котором мечтал, место, казавшееся ему раем. Не могу точно процитировать, но он утверждал, что часто представляет его себе, когда расстроен. Он называл это Гвинеей и говорил, что она похожа отчасти на Эспаньолу, а отчасти на такую Африку, где никогда не ступала нога белого человека, а чернокожие живут свободными и невинными. – Можно найти ссылку, – сказала Кэрол. – Почему он не сказал нам об этом? Мартин жестом попросил Марджери передать ему свой планшет. – В следующий заход задайте ему вот этот ряд вопросов, – сказал он, быстро набирая текст. Они поели в кафетерии второго этажа, где использовалась устаревшая модель машины по производству наноеды. Исходные материалы были не первой свежести, а блюда – сытными, но невкусными. Ласкаль высказался по поводу этого неудобства, но никто не обратил на это внимания. Исследование шло полным ходом; они уже вспугнули дичь. – Определенно уплощенный аффект, – сказала Марджери. – Он как будто отключился. Славный малый, не желающий неприятностей. – Уплощенный аффект может быть маской, – заметила Кэрол; в последние несколько часов она в основном хранила молчание и много записывала. – Он может быть вполне собранным, с общающимися между собой субличностями, но выбрал смиренную позу. В конце концов, нам известно, что он не психопат. – Он не явный психопат, – сказал Мартин. – Он знает, что сделал нечто очень плохое. В таких обстоятельствах почти невозможно не маскироваться. Но я согласен с Марджери. Уплощенный аффект кажется подлинным. – Было несколько интересных пауз, – заметил Эрвин. – Когда мы спросили о приятных образах – долгая пауза… – Возможно, это связано с наблюдением господина Ласкаля, – сказала Кэрол. – И когда мы спросили, контролирует ли он себя. Это может указывать на расщепление поведенческих шаблонов. Возможно, даже на разделение субличностей. Мартин пожал плечами. – Его выбор слов свидетельствует о маскировке. Он не хочет привлекать внимания. Судя по тому, что нам рассказывали, он не отличался излишней скромностью, а, господин Ласкаль? Ласкаль покачал головой. – По моим наблюдениям, писателям это вообще несвойственно. В кафетерии было тридцать посадочных мест, и он казался пустым, когда всего семеро посетителей собрались под двумя лампами. Кэрол не спеша пила кофе и пролистывала в планшете собственные заметки, иногда поглядывая на Мартина, ковырявшего вилкой остатки бледного клейкого куска псевдояблочного пирога. Наконец она нарушила общее задумчивое молчание: – Харизмы у него тоже маловато. Ласкаль согласился. – Не понимаю, как он смог собрать возле себя такую группу, – продолжила она. – Чем он мог их привлечь? – Раньше он был гораздо более деятельным, – сказал Ласкаль. – Остроумным, симпатичным. Иногда из него просто била энергия, особенно когда он устраивал чтения. – Я хочу, чтобы он прочитал свою пьесу об аде, – сказал Томас Альбигони от дверей кафетерия. – Мне нравится, когда он ее читает. Ласкаль встал со стула и сделал приглашающий жест. – Чем мы можем помочь, господин Альбигони? – Спасибо, Пол, ничего не надо. Думаю, сегодня я сниму на ночь номер в Ла-Холье. Уйду, наверное, через несколько минут. Если я вам не нужен. – Хорошо, – сказал Мартин. – Сегодня вечером мы продолжим задавать вопросы, но и только. Думаю, вам следует быть здесь, когда мы начнем вводить наноустройства. – Я буду, – сказал Альбигони. – Спасибо. Когда Альбигони ушел, Ласкаль снова занял свое место. – Он сейчас думает о другом, – сказал он. – Его сильно ударило. Думаю, он до сих пор не верит, что Бетти-Энн действительно мертва. Мартин моргнул. Тут легко было пропустить человеческий фактор. Кэрол холодно разглядывала Ласкаля, поджав губы. «Врачебное дистанцирование», – подумал он. По остальным была заметна некоторая неловкость, словно они вторглись в семейную трагедию. В последнем сеансе накануне, когда в комнате для пациентов были Эрвин, Марджери и Ласкаль, большую часть вопросов задавал Эрвин. Как и прежде, Мартин, Кэрол, Дэвид и Карл наблюдали за этим на экране в обзорной. Эрвин взял планшет Марджери и начал с вопросов, которые записал Мартин. – Сейчас восемь часов. Как вы себя чувствуете, господин Голдсмит? – Неплохо. Немного устал. – Вы подавлены? Расстроены? – Ну, пожалуй, да. – Вы помните, когда все это началось? Пауза. Две секунды. – Да. Вполне отчетливо. Предпочел бы забыть. – Рассеянная улыбка. – Очень ли часто вы теперь думаете об Африке? – спросил Эрвин. – Нет, я не много думаю про Африку. – Вы бы хотели отправиться туда? – Не особенно. – Многие американские чернокожие считают ее своей родиной, как другие, возможно, думают об Англии или Швеции… – Я – нет. Вы бывали в Африке? История белых людей не оставила мне родины, куда я мог бы вернуться. Эрвин покачал головой. – Вы хотели бы поехать в Эспаньолу? – Лучше туда, чем в Африку. Я был в Эспаньоле. Я знаю, чего ожидать.