– В самом деле? Она кивнула. – Что ж, будет больше времени для работы. – Я не хочу оставлять тебя одного, – сказала она. – Мне нелегко оказалось вернуться сюда. Потребовалось присутствие духа. – Она фыркнула. – Я думала, ты поймешь это и поздравишь меня. Ричард улыбнулся. – Ты смелая женщина. – Мы можем отправиться в Салон. Ты знаешь. На Пасифик. – Я предпочел бы остаться здесь. – Они могут вернуться. – Не думаю. Сегодня Рождество, Надин. Она кивнула и уставилась на занавешенные окна. – В детстве оно было для меня важным праздником. Ричард с тоской посмотрел на свой стол. Бумага ждала. Он слегка прикусил нижнюю губу. Она не уйдет. – Я хотел бы поработать. – Я посижу здесь, пока ты будешь работать. И приготовлю ужин. Она не уйдет. Вели ей уйти. – Ладно, – сказал Ричард. – Пожалуйста, дай мне сосредоточиться. – Ты хотел сказать «помолчи». Ты думаешь, я смогу держать рот на замке, но я в этом не уверена, Ричард. Я попробую. – Прошу тебя, – настаивал он. Она поджала губы, точно беззубая старуха. Он сел за стол, взял стираемую ручку, записал начало первой заряженной строки А стер тихонько сдувая катышки на ковер. Я тщательно все подготовил, понимая, что одежда мне нужна чистой. Мне не хотелось, чтобы они приходили, форсировали осуществление моего замысла, но поделать ничего не мог; чтобы исторгнуть могильную землю из своего доброго «я», мне требовалось провести эту церемонию. Возможно, через несколько дней я отправлюсь к мадам и совершу нечто подобное там. Я начал чистить нож – и отпрянул, осознав, что это там люди, от которых действительно надо избавиться, не те бедные юнцы, что смотрели на меня, как на отца. И все равно я не мог остановиться. Ради поэзии, умершей во мне; ненавистный изгнанник, вытолкнутый прочь из роскоши своей жизни в Комплексах, я смогу все начать заново, скрыться в сельской местности, посвятить больше времени творчеству вдали от постоянных помех – Ричард? Могу я купить еды на ужин? На кухне шаром покати, и мне понадобится твоя карточка. На моей ноль. – Возьми, – сказал Ричард. – Я выйду и вернусь через полчаса. Где в этом районе лучший продуктовый? – Ангус Грин. Два квартала по Кристи, дальше по Саламандер. – Точно. Я знаю. Есть пожелания? Он посмотрел на нее, подняв бровь, и она снова втянула губы. – Извини. – Открыв дверь, она оглянулась: он уже склонился над столом, писал стираемой ручкой. Закрыла дверь. Шаги по бетону вниз. помех и роскоши тогда прозвучал наконец дверной голос. Вот оно. Новый час, новый день. Первый год. Время, все мгновения из этого мгновения, все начала отсюда. Я открыл дверь и улыбнулся. Книга вторая 1100–11010–11111111111 31 Жил один человек… Нераскаянные еще грешники, мы не можем достичь столь похвального звания, ибо каждый из нас не один, а многие… Видите, как получается: тот, кто считает, что один, не один, но, похоже, у него столько же личностей, сколько настроений, о чем сказано и в Писании: «Безумный изменяется, как луна». Ориген в Librum Regnorum ЛитВиз-21/1 Подсеть C «Интересности» (Философствующий комментатор Хром Вижняк): «То, что мы видели до сих пор, – это странная и пустая планета, неравномерно покрытая чахлой растительностью. Моря изобилуют растительной жизнью и, возможно, никакой иной, тогда как круги башен на суше – несомненно рукотворные, как мне кажется, – подталкивают нас к размышлениям о возможных следах исчезнувшей цивилизации и погибших разумных существах. Эта загадка остается загадкой в течение всего нынешнего Рождества; дополнительные данные от АСИДАК – именно дополнительные, не откровения. Руководители проекта АСИДАК и ученые, работающие с АСИДАК, по понятным причинам не хотят выдвигать какие-либо теории. Но наш ЛитВиз продолжается, и потребность в выдвижении теорий колоссальная. Мы попросили Роджера Аткинса из корпорации «Проектировщики разума» спросить привязанную к Земле модель АСИДАК о том, что она думает о возможности жизни на B-2. Я лично говорил с симулятором при посредстве «матери» симулятора Джилл, кибернетического шедевра Роджера Аткинса. Вот что сказал земной брат АСИДАК: ДЖИЛЛ (Сим-АСИДАК)> «Форма башен поражает. То, что у башен отсутствует всякая активность, склоняет меня к мысли, что они созданы либо как статичные произведения искусства, либо как памятники или указатели, но их размещение по всей планете, помимо их смещения к берегам океанов, кажется произвольным. Морская жизнь исследована еще не полностью; АСИДАК не исключает возможность существования крупных подвижных форм жизни вроде китов. Также нельзя пока исключить еще, что жизнь в океанах организована неизвестным нам образом». Вижняк: «Нежелание моделировать ради выдвижения гипотез – неотъемлемая часть немоты, поразившей разработчиков АСИДАК, специалистов по работе с ней и интерпретаторов ее действий. Что бы они сказали, будь они менее осторожны? Стали бы размышлять о живом океане, единственной и единой жизненной форме, занимающей всю водную часть В-2? Или о разумных существах, которые вновь переселились в море, возвратившись к некой идиллической первозданной форме, взяли отпуск, не преуспев в построении высшей цивилизации? Возможно, они сказали бы нам, что строители башен покинули планету и живут в космосе, где мы сейчас делаем первые шаги, создали огромные космические колонии или, возможно, звездолеты, в которых отправили свои шаблоны в долгие путешествия… B-2 становится игрушкой для интеллекта, загадкой, раздразнившей наше острейшее любопытство. ЛитВизу же в итоге достались лишь праздные разглагольствования скучных старых пердунов вроде меня. Кто знает, как долго нам придется дожидаться правды… Редактор «Интересностей» Рейчел Даррелл: «Доктор Вижняк, вы наверное в курсе, что надвигается своеобразный тысячелетний рубеж…» Вижняк: «Да. Тысячелетие по двоичному исчислению». Даррелл: «Вы говорили о нашем нетерпении поскорее узнать, о жажде получить готовые ответы. Как вы думаете, двоичное тысячелетие – это симптом детского любопытства?» Вижняк: «Через несколько дней, когда наш одиннадцатизначный год сменится годом с единицей и одиннадцатью нулями – в двоичном исчислении, конечно, – великое множество людей почувствует: грядет нечто важное. Другие, несомненно, сами попытаются сделать нечто важное, но я не стану их на это подбивать. Даррелл: «Да, но, по-вашему, – это симптом нашего ребячества, нашей крайней молодости?» Вижняк: «Мы уже не дети; я бы сказал, в двадцатом веке человечество вступило в сложный период отрочества, и теперь мы подростки. Детством были невинное насилие и величие эпохи Возрождения, промышленная революция, когда мы научились пользоваться руками, словно… подходящего сравнения нет. А вот теперь мы, перебарывая непонятное нам внутреннее сопротивление, пытаемся быть взрослыми, зрелыми, заставляем себя быть взрослыми, и горе тем, кто открыто пытается удерживать нас от этого. Мы сами корректируем себя, и нельзя сказать, что эта коррекция неэффективна, поскольку это стремление к истинному психическому здоровью – одно из чудес середины двадцать первого века. Я сам не достиг бы и половины того, чего добился, если бы не коррекция… Уверен, сомнения некорректированных и их страхи утратить индивидуальность беспочвенны. Меня, знаете ли, не считают никчемным. Некоторые считают меня довольно черствым… Однако я отвлекся. Мы наказываем и себя, это неприятная сторона нашего стремления к зрелости. Мы пытаемся очиститься болью от того, что так и не смогли понять. Наш покойный президент-самоубийца Рафкинд и его неконституционные попытки привести американскую политику к некоему единообразию проявлений, его попытка подавить то, что он называл разрушительным инакомыслием… Его сокрушительный провал в роли государственного деятеля, болезненный неуспех его попыток провести реформу нашей судебной системы… Даррелл: «Да, но что насчет двоичного тысячелетия?» Вижняк: «Что я могу сказать об этом? Это глупость. Когда-то двоичное счисление имело огромное значение, поскольку лежало в основе всех вычислительных систем. Теперь двоичное вычисление устарело; даже самый примитивный компьютер использует нейросети мультисостояния и методы линейных изменений… Люди, возвещающие о двоичном тысячелетии, старомодны, отстали от века, как многие апокалиптики прежних эпох. Они ленивы и нелюбопытны. Они хотят, чтобы истину подавали им на блюде откровения, как дар Божий или какой-то доброжелательной высшей силы. Двоичное тысячелетие – всего лишь очередная нумерологическая утка. Даррелл: «Считаете ли вы, что откровения АСИДАК можно увязать с этим движением? Вдруг в первый день нового года АСИДАК раскроет нам нечто столь глубокое, столь потрясающее, что нам придется переоценить все, что мы знали и во что верили до сих пор?» Вижняк: «Мой юный дружочек, вы говорите так, будто сами прожили тысячу лет. Но, конечно, до следующего двоичного тысячелетия пройдет гораздо больше тысячи лет…» Даррелл: «Две тысячи сорок восемь лет». Вижняк: «И сенсационные открытия АСИДАК будут влиять на нас по меньшей мере столько же, независимо от того, что именно нашла АСИДАК. На ранней стадии взросления человечество возьмется исследовать звезды, и мы посетим B-2 лично. Это будет замечательное время. Так что, возможно, как бы нас это ни раздражало, они правы. Сенсационные открытия АСИДАК означают наступление новой эры, в которой понятия наказания и возмездия полностью уйдут из нашего сознания». Переключение / ЛитВиз-21/1 Подсеть B: АСИДАК (канал 4)> Мой мобильный разведчик начинает геологический анализ выветренных горных пород вблизи башни, расположенной 70 С 176 З. Один из моих океанских разведчиков в течение шести часов не присылает отчет. Второй мобильный разведчик и третий разведчик на воздушном шаре в круговом северном море сейчас обнаружили вещества – продукты переработки пищи, которые, судя по всему, выделяются не вездесущей морской растительностью. Это могут быть животного следы метаболизма; также это могут быть признаки неизвестной подвижной формы растительной жизни. 32 Где грешники – там в людях многообразие. Ориген. Ezechialem Homiliae