Были определенные правила. Одни гости могли ее видеть, если Ронан говорил, что это можно, другие не могли, если Ронан велел ей убраться с глаз долой, а ее копыта не позволялось видеть никому. Опал не разрешалось есть то, что находилось в доме, если только она не получала внятного позволения, даже если это было нечто очень приятное на вкус, например, картонные коробки или пластмассовая одноразовая посуда; особенно ей запрещалось есть любые вещи из комнаты Адама или Авроры, а если она это делала, ее наказывали. Ей не разрешалось называть Ронана «Керау», потому что у него было имя, а она прекрасно умела произносить любые слова, в отличие от Бензопилы, которой мешал клюв. Ей разрешалось залезать почти куда угодно, кроме машин, потому что копыта могли поцарапать металл, и к тому же руки у Опал всегда были очень грязные. Она не обязана была принимать ванну или мыться иным способом, если только не желала зайти в дом; и она не имела права врать, что вымылась, если хотела, чтобы ей позволили полежать на кушетке, потому что «от твоих ног воняет мокрой псиной». Опал не разрешалось красть. Прятать чужие вещи считалось кражей, но если эти вещи ей подарили, их можно было прятать, а потом смеяться. Мертвых животных не разрешалось есть на крыльце, и Опал считала это правило весьма суровым, потому что живых тоже нельзя было есть на крыльце. Ей не разрешалось выбегать на дорогу или возвращаться на силовую линию без сопровождения, и это было глупое правило, потому что силовая линия казалась сном, и ни при каких обстоятельствах она бы добровольно туда не вернулась. Она должна была говорить только правду, потому что Ронан всего говорил правду, но Опал считала, что это самое несправедливое правило, ведь Ронан мог приснить себе новую правду, если ему хотелось, а ей приходилось придерживаться той, которой она располагала в данный момент. Опал следовало помнить, что она секрет. В основном, впрочем, всё это было терпимо, и Опал могла делать в Амбарах что хотела. За последнее время ее наказали лишь один раз, из-за электрика. Ей разрешили выбежать и поздороваться с ним – главное, чтобы она не забывала притворяться «моей маленькой кузиной из Сиракуз», а еще не снимала неуклюжие, высокие ботинки, которые сделал для нее Ронан. У электрика были блестящие зубы, а волосы росли прямо на лице, почти закрывая рот – они были длиннее, чем на голове у Ронана, и почти такие же длинные, как на ногах у Опал. Она спросила, как можно отрастить у себя на лице такие волосы, и он ответил: «Главное – не падать духом», и этот совет она сочла очень любезным и воодушевляющим. Электрик по-прежнему очень нравился ей, но Опал больше не позволяли с ним здороваться, потому что она залезла в кабину его фургончика и стащила коробку собачьего печенья, лежавшую под пассажирским сиденьем, и фотографию жены, приклеенную к коробке скоростей. Первое она съела, а у второй выгрызла глаза. – Блин, ну надо же, – сказал Ронан, обнаружив фотографию после отъезда электрика. – Теперь мы вряд ли сможем ее отдать. Девчонка совсем одичала. – Она никогда и не была ручной, – заметил Адам. – Просто боялась. Адам, к великому разочарованию Опал, не жил в Амбарах. Он был всегда добр с ней и иногда показывал, как работают разные вещи. А еще Опал нравилось сидеть в темной комнате и наблюдать, как он спит. Но вместо этого он приезжал и уезжал по расписанию, которое она могла вычислить. Засыпал в Амбарах он чаще всего днем, когда Опал точно застукали бы за слежкой. Приходилось довольствоваться случайными взглядами сквозь приоткрытую дверь, узенькими полосками вида на одеяла и подушки, громоздившиеся как тучи – Адам и иногда Ронан горой наваливали их вокруг себя. С тех пор как потеплело, машина Адама стояла на подъездной дорожке. В отличие от машины Ронана, она стояла не на колесах, а на кирпичах, и он проводил кучу времени под ней или нагнувшись над капотом. Опал поняла, что машина Адама по сути походила на машину Ронана, но с ней что-то было не так, и эта проблема называлась «ведро с гайками». Ронан упорно предлагал приснить какое-нибудь средство от ведра с гайками, а Адам настаивал, что всё починит «как положено». Процесс, очевидно, был долгий, поэтому машина Ронана часто исчезала – Адам пользовался ею для своих загадочных отъездов и приездов. Иногда Ронан уезжал вместе с Адамом, и они не говорили Опал, когда вернутся, потому что сами не знали – «когда вернемся, тогда вернемся, мы просто едем покататься, ничего не трогай в длинном сарае и, ради бога, постарайся больше не выкапывать ям во дворе». Этот сарай был не самым большим из всех, что стояли в потайных полях, тянувшихся вокруг старой фермы, но по сравнению с собственной шириной он действительно был самым длинным. Его окружала низкорослая трава, жесткая, как волосы на ногах у Опал, а еще коровы, которые вечно лежали, хотя они не умерли, а спали. (Иногда Опал забиралась на их широкие теплые спины и притворялась, будто едет в бой, но играть с коровами было не веселее, чем с камнями, которые валялись на полях, ближе к лесу.) В длинном сарае Ронан держал «текущую работу» – так он называл сны. Никому не позволялось подходить близко. Ронан всегда приказывал Опал не трогать содержимое длинного сарая, но не стоило опасаться, что она ослушается. Она слышала, что длинный сарай был полон вещей из грез, и боялась их. Эти вещи всегда звучали, как сны, которые, в свою очередь, звучали как силовая линия, которая, в свою очередь, слегка напоминала бормотание, которое слышно под крупными линиями электропередачи. Примерно так бывает, когда входишь в комнату, где работает телевизор с выключенным звуком. Еще это немного напоминало гудение у Опал внутри, которое она то ли слышала, то ли чувствовала, когда тихонько лежала в траве и не спала. Вещи из снов могли быть предметами вроде тех, что остались в разных сараях после Ниалла Линча, но могли быть и живыми существами, как олень, которого приснил Ронан, как сама Опал. Ронан тоже напоминал нечто принесенное из снов, но не на все сто. В нем ощущалось нечто животное, как в Адаме, и электрике, и тех женщинах, которые приезжали, и ели хлеб в столовой, и раскладывали по кругу карты Таро, и как в том человеке, который однажды проехал до половины подъездной дорожки, когда Адама и Ронана не было дома, а потом задом выкатил обратно и уехал. Ронан был единственным из тех, кого знала Опал, кто одновременно обладал животностью и издавал невнятное гудение, как существо из снов. Поначалу Опал думала, что просто видела мало людей, но впоследствии поняла, что отчасти в этом заключалась причина, почему Ронан тоже до некоторой степени был секретом. Опал думала, что сонное гудение предупреждает людей, но, казалось, его не слышал никто, кроме Опал и Адама. Адам обладал только животностью, ничем сонным, но тем не менее, очевидно, был настроен на нужную волну. – Я по-прежнему ощущаю силовую линию, – объяснил он женщинам с хлебом, которые приехали однажды вечером. Опал играла в игру под названием «спрячь копыта» и выиграла, забравшись в пустой кувшин для муки, стоявший у порога кухни. – Я думал, так больше не будет. Ведь я уже не связан с силовой линией. – Я никогда не была с ней связана, – ответила одна из женщин, – однако всегда ее чувствую. – Но вы ясновидящая. – Именно. Адам произносил слова так же аккуратно, как они выкладывали карты на стол. – И я тоже? – Конечно, – сказала другая женщина. – Ты думал, что потерял всё, когда Кабесуотер умер? – Да, – прошептал Адам, и Опал ощутила порыв любви к нему. Она больше всего любила Адама, когда он грустил, или был очень серьезен, или очень счастлив. Что-то в его прерывающемся голосе наполняло ее эмоциями, что-то в отсутствующем выражении лица, когда он усиленно думал, производило на Опал такое впечатление, как будто она смотрела сон, в котором не было ничего дурного, а когда Ронан смешил его, и Адам хохотал так, что не мог остановиться, Опал любила его так сильно, что ей становилось грустно оттого, что когда-нибудь он постареет и умрет, ведь так бывает со всеми животными. Иногда Адам отправлялся с ней, когда она шла рыться в сараях и амбарах, и вместе они перебирали садовые грабли, ржавые моторы, древние мешки с кормом для коров. Опал искала сокровища – то, что можно съесть и чем можно полюбоваться, – а Адам искал разные предметы из снов. Опал очаровывали и пугали эти поиски. Она не могла оторваться от разгребания куч хлама, хотя и знала, что может случайно наткнуться на сонный предмет. Когда это происходило, она пятилась, ощущая в сердце восхитительный трепет страха. Не то чтобы эти вещи были опасны (хотя иногда действительно были: однажды под старым трактором в одном из сараев она нашла маленький незатухающий огонь и обнаружила опытным путем, что он достаточно горяч и жгуч, если крепко стиснуть его в кулаке). Проблема состояла в том, что сонное гудение было знакомым. Слишком похожим на нее саму, слишком правдивым, слишком большим. Оно напоминало Опал одновременно сны, из которых она пришла, и кошмары, которые чуть не убили Ронана. Оно напоминало ей, как она чуть не развоплотилась, как из ушей у нее капала чернота уничтожения. Но оно звало Опал. Особенно громко звучали вещи в длинном сарае, где Ронан творил новые чудеса. Эти предметы взывали к ней настойчивее, чем любая из вещей, которые приснил его отец. Опал не смущала обоюдоострая смесь желания и страха. По большей части ей не хотелось иметь никакого дела со снами, и она жалела, что ее другая, меньшая часть, которая помнила, откуда она взялась, хотела иметь с ними дело. Ронан объяснил Опал, что в длинном сарае он работает. Он создавал новое место снов вроде Кабесуотера, того леса, откуда она взялась – «ты его помнишь»? Да, Опал помнила деревья, жуткие деревья, и ночные ужасы, и черную, истекающую кровью землю. – Не так, как в конце, – сердито сказал Ронан, как будто там хоть когда-то было хорошо. В своих снах Ронан всегда умирал, или от него отрезали кусочки, или он стоял под прицелом безликого человека с пистолетом. Атомные бомбы взрывались у Ронана в руках, рыбы врывались сквозь окна, кроша диваны, мириады трупов оказывались на мириадах подъездных дорожек. Не все сны Ронана были ужасны, но в целом от этого было хуже, а не лучше. Опал никак не могла угадать, когда что-то пойдет не так. Ей приходилось бояться всё время. Ронан сказал: – Да не делай ты такое лицо, мелкая. Я не заставлю тебя там жить. И вообще, может, тебе понравится. Опал знала, что не понравится. Она не собиралась туда уходить. За обсуждениями этого нового Кабесуотера Ронан и Адам проводили гораздо больше времени, чем хотелось бы Опал. Без него, очевидно, стало труднее быть сновидцем, поскольку старый Кабесуотер фокусировал сны Ронана и очищал энергию силовой линии, помогая ему видеть желаемое, вместо того «чтобы бессмысленно тупить всю ночь». Адама больше всего интересовала силовая линия, она заставляла его использовать остро звучавшие слова, например: проводник, эффективность, аналог. А Ронан желал знать, как вызвать дождь. Ему очень хотелось завести в этом новом Кабесуотере такое место, где всегда бы шел дождь, заставляющий человека одновременно радоваться и грустить, а еще он хотел, чтобы Кабесуотер не был отстойным. Похоже, Ронан считал это своей основной задачей – приснить нечто не отстойное. Пусть даже Опал считала, что Ронан – хороший сновидец (в конце концов, он приснил ее, а она была совершенством), он часто сетовал на собственные недостатки. – Я не могу держать в голове всё это одновременно – каким я хочу его видеть, – сказал он как-то раз. – Не могу создать новое место без старого. Оно помогало мне сосредоточиться. Как там это называется?.. – Саморазрушение, – ответил Адам. – Иди ты. Я имел в виду «Уловку-22». – Ты приснил первый Кабесуотер без всякого Кабесуотера. – Мне просто нужно, чтоб он не был отстойным. – Но должны же быть и более внятные параметры. Например, количество энергии, которое он может аккумулировать для тебя, в соотношении с количеством требуемого внимания. – Хорошая мысль, Пэрриш. Надо все-таки приснить тебе новую машину. Подслушивавшая Опал не вполне уловила суть разговора – она по-прежнему лучше владела языком сна, которого не знал бодрствовавший Ронан, – но она поняла, что Адаму нравится, когда Ронан так говорит. Иногда они переставали беседовать и начинали целоваться, а Опал продолжала подслушивать. Ее любовь к подглядыванию была безгранична и неисправима. Они постоянно обнимались в самые удивительные моменты, за несколько вдохов переходя от расслабленного состояния к необычайно энергичному. Опал видела, как они бешено целовались в машине на подъездной дорожке, как обвивались друг вокруг друга в ванной; она видела, как Адам расстегнул ремень Ронана и провел рукой по его телу. Полная интеллектуального любопытства, она рассматривала ребра, бедра, руки, ноги, спины. Опал не знала похоти, поскольку Ронан не вложил этого в нее, но также она не знала и стыда, поскольку его Ронан тоже не вложил в свое творение. Единственный раз она отвела глаза, когда Адам повстречался с Ронаном в коридоре на втором этаже. Ронан стоял перед дверью родительской комнаты, в одной руке держа магнитофонную кассету, а другую сжав в кулак; он провел так несколько минут, прежде чем Адам поднялся по лестнице. Адам забрал у Ронана кассету, разжав ему пальцы и вложив между ними свои. Притаившаяся Опал решила, что они будут целоваться. Но вместо этого Ронан прижался лицом к шее Адама, а тот положил подбородок ему на макушку, и они долго стояли неподвижно. Что-то в этой сцене заставило Опал так горячо покраснеть, что она не выдержала. Девочка убежала с таким топотом, что они наверняка ее услышали. Еще она хотела изучать лес. Она проделывала это чаще и чаще, с тех пор как вышла из снов. Опал считала дни блужданий животными днями. Животными днями в животном мире. В отличие от сна, животный мир был суров. Ей это нравилось. Животный мир подчинялся строгим правилам; стоило их выучить, и он становился гораздо более предсказуемым, чем сон, способный измениться в любую секунду. В животном мире человек не мог неожиданно взлететь. Лица не переезжали на затылок без предупреждения. Поля вокруг Амбаров не превращались в незнакомую прерию или в торговый центр, прежде чем ты успевал добраться до подъездной дорожки. Машины не превращались в велосипеды. Дождь не шел из коробок от хлопьев, лава не текла из водопроводных кранов. Мертвое не становилось живым. Время шло по скучной и приятной прямой. Таковы были правила, которые делали животный мир маленьким и управляемым. Казалось, от этого он должен был стать еще скучнее, но отчего-то Опал чувствовала себя в нем смелее. С каждой неделей она всё дальше и дальше отходила от фермы. Она не всегда возвращалась, когда солнце садилось. Вместо этого она выкапывала себе яму в поле и укладывалась в ней или устраивала гнездо из подушек, украденных с садовых шезлонгов. Таким образом она постоянно расширяла свою территорию, не теряясь, и иногда даже добиралась до дальнего края леса, где находилось место, пахнущее бензином. Ей очень оно нравилось. Опал любила наблюдать за тем, что делали люди, когда не знали, что за ними следят. Иногда они нажимали на кнопку с надписью 93 и наблюдали за цифрами на экране. Иногда протирали ветровые стекла ароматной жидкостью, которую Опал хотелось пить. Иногда сидели в машинах и тихо плакали. Это нравилось Опал больше всего, потому что случалось редко, а она обнаружила, что больше всего любит редкости. Иногда, поздно ночью, когда она осмеливалась подобраться поближе и попить из канистры с жидкостью для мытья стекол, на порог домика выходил кто-нибудь и кричал: «Эй, это что такое?» – и тогда ей приходилось бежать, пригибаясь и ныряя среди мусорных баков. В такие ночи Опал неслась всю дорогу до Амбаров, чувствуя, как сжимается сердце: ведь она должна была оставаться секретом – и вот ее секретность немного уменьшилась. Когда Опал замечали, она вспоминала, что своим существованием нарушала правила животного мира. За пределами снов не существовало девочек с косматыми ногами и копытцами (хотя Опал полагала, что это зря, поскольку то и другое было очень удобно в лесу). Поэтому Опал представляла собой секрет и должна была оставаться им всегда. Ее это злило. Однажды она разодрала стопку старых автомобильных журналов в гостиной и уселась посреди обрывков; а когда Ронан вернулся домой и поинтересовался: «Блин, что с тобой такое? Я серьезно», Опал сказала, что ей надоело быть секретом. Он ответил: – Да мы здесь все такие! А потом заставил ее убрать сырую, изжеванную бумагу и вытереть пол, потому что из-за слюны буквы кое-где отпечатались на деревянных половицах. Он велел ей выбросить обрывки, а заодно и вынести мусор с кухни, даже не позволив сначала в нем порыться. Когда она наконец закончила и уже не тосковала, а злилась, Ронан сказал: – Я знаю, что ты скучаешь. Когда я присню новый Кабесуотер, он будет гораздо больше и круче, и ты сможешь в нем играть. Тебе не придется торчать здесь. Сердце Опал подскочило к горлу и вылетело в коридор. Она покачала головой, потом еще раз, а поскольку Ронан промолчал, покачала опять. – Может, ты передумаешь, – произнес он. Она снова покачала головой. – Слушай, у тебя сейчас голова отвалится, и виновата будешь ты сама. Сердце Опал убежало еще дальше, прежде чем она вспомнила, что здесь, в животном мире, головы ни у кого не отваливаются. – Скоро здесь будет еще скучнее. Мы не всегда будем рядом, особенно в конце года, – добавил Ронан. – И не надо глазеть на меня. Знаешь что? Иди на улицу, вырой ямку или что-нибудь такое. Только держись подальше от длинного сарая. Она не собиралась в длинный сарай. И передумывать тоже не собиралась. И в Амбарах было не всегда скучно. Один день, например, был каким угодно, но только не скучным. Ронан и Адам оба уехали в машине Ронана, а на ферме появилась женщина, которой Опал раньше не видела. У нее были темные волосы, светлая кожа и яростные голубые глаза, которые поначалу показались Опал совершенно белыми, кроме зрачков. Ронан не мог сказать Опал, можно или нельзя этой гостье видеть ее, поэтому Опал спряталась и наблюдала, как женщина прошла сквозь туман к задней двери. Она подергала дверную руку, та отрицательно покачала головой, но затем женщина открыла сумочку и сделала с ручкой что-то еще, и дверь сказала «да» и распахнулась перед ней. Женщина вошла, и Опал заспешила за ней. Она не могла идти быстро, потому что копытца громко стучали по деревянному полу, так что Опал пришлось встать на четвереньки и ползти. К ее удивлению, подобравшись ближе, она почувствовала в этой женщине нечто сонное. Она не вся была сонным существом – точнее, сна в ней было совсем немного. В основном она состояла из животности. Но Опал еще не встречала других существ, помимо Ронана, в которых сочетались бы оба качества. Женщина не спеша шла по коридорам, разглядывая фотографии на стенах и открывая ящики. Она помедлила у компьютера, за которым Ронан работал в те дни, когда не гонял машину большими кругами по грязи на дальнем поле. Женщина несколько раз щелкнула мышкой, затем полистала исписанный почерком Ронана блокнот, который он использовал как коврик для мышки. Опал не знала, о чем там говорится, потому что не умела читать (и ее это не интересовало, зато, казалось, очень интересовало женщину). Гостья некоторое время читала записи, прежде чем перейти в другую комнату. Опал переполняла тревога, которая происходила от ощущения, что нужно помешать незнакомке бродить по дому, и в то же время она помнила, что ее саму не должны видеть. Она желала, чтобы Ронан и Адам вернулись, но они не возвращались. Женщина пошла в комнату Авроры, где Опал ничего не разрешалось есть, открыла все ящики и заглянула во все коробки. К большому облегчению Опал, женщина ничего не съела, зато села на край кровати и долго смотрела на фотографию родителей Ронана. На ее лице не было никакого выражения, но в конце концов она сказала, обращаясь к снимку: «Вот блин». Это слово Опал тоже не полагалось произносить (но иногда она его говорила, снова и снова, спящим коровам, шепотом, чтобы проверить, не проснутся ли они от ужаса). Потом женщина вышла из дома и начала исследовать гараж и другие хозяйственные постройки. Когда она приблизилась к длинному сараю, тревога Опал стала нарастать. Ронана не было дома, он не мог помешать этой женщине потрогать, взять или съесть то, что находилось в длинном сарае; и даже если бы Опал хватило сил, чтобы остановить ее, она должна была оставаться секретом. Женщина зашагала по мокрой траве к длинному сараю, гудя собственной сонной магией, и Опал беспокойно выдернула из земли целые пригоршни травы, борясь сама с собой. Она шепотом просила Ронана или Адама вернуться, но они не возвращались. Впервые Опал злилась, что она в животном мире, а не в волшебном. В снах Ронан вечно попадал в беду, и, хотя он часто умирал, столь же часто Опал спасала его, потому что была превосходным волшебным существом и психопомпом (это было правильное название превосходного волшебного существа). И в качестве психопомпа ей иногда удавалось превратить сон во что-то другое или убедить Кабесуотер помочь Ронану. Даже если дурной сон был слишком силен для того, чтобы изменить его, Опал, тем не менее, зачастую спасала Ронана от опасности, заставляя разные вещи делать то, что они и не подумали бы сделать сами. Она могла превратить камень в змею и метнуть ее в чудовище, или создать меч из грязи, или превратить печаль Ронана в плот, когда он тонул в зыбучих песках. В снах не существовало правил, и никто не запрещал ей испробовать любые средства.