Волета сама получила это сообщение, потому что Ирен все еще сидела на кровати и пыталась застегнуть пуговицы на платье-униформе. – Плохо спалось? – просила Волета. – Нет. Все время просыпалась, чтобы посмотреть, не улизнула ли ты снова. – Ну нет. Я спала всю ночь, как мурлычущий котенок. – Верю. Видела, – сказала Ирен, зажмурив покрасневшие глаза. Волета предложила Ирен поспать еще несколько часов. Когда амазонка воспротивилась, Волета напомнила, что она не нужна для завтрака с маркизом и Ксенией, но понадобится для вечера с принцем. Приняв эту логику, Ирен откинулась на кровать, все еще одетая в наполовину застегнутую униформу, и мгновенно захрапела. Волета не знала, чего она страшилась больше этим утром: застрять за столом с маркизом или получить раннюю почту. Она знала, что их дело выигрывает от шумихи, которую подняла из-за нее «Ежедневная греза», но не могла вникнуть в суть. Она не была новостью; она была в лучшем случае начинающей звездой в городе, полном знаменитостей-любителей. Наверняка существовали преступления и несправедливости, больше заслуживающие внимания общественности. Но девушка была полна решимости беречь свое самообладание и репутацию достаточно долго, чтобы сопроводить принца Франциска на вечеринку после представления с Сиреной в главной роли. Все, что ей нужно сделать, – это пережить еще один день. Она не знала, что надеть на завтрак, но также знала, что обдумывание не даст лучшего результата. Она выбрала платье наугад – длинное, белое, с высокой талией – и провела остаток часа, играя с Писклей, которая проснулась в веселом настроении. Она ни разу не посмотрелась в зеркало, не накрасилась и старалась не думать о тех вещах, которыми занялась бы охотнее, чем идти завтракать. Список был очень длинным. Когда настал назначенный час, она оставила Ирен крепко спать в постели и пошла по коридорам с высокими потолками, путешествуя по дому маркиза одна. На каждой стене висело либо богато украшенное и безукоризненно отполированное зеркало, либо произведение искусства, изображающее Ксению, ее отца или же их вместе. Там была картина маслом – портрет Ксении в образе девочки с огромным бантом в кудрявых волосах; гобелен, на котором маркиз стоял перед величественным жеребцом; и фреска – они вдвоем, лежащие на красном бархатном диване. На всех семейных портретах не было ни следа жены или матери. Опыт жизни Волеты в Башне научил не расспрашивать об отсутствующих членах семьи, потому что ответ никогда не был радостным, а воспоминания редко приветствовались. Ей пришлось немного побродить в поисках обеденного зала, но, увидев, она узнала его безошибочно. Огромный стол полностью заполнял комнату. Там было не меньше двадцати стульев, и она с удивлением обнаружила, что только одно место пустует. Остальные заняли официально одетые мужчины и женщины. И, судя по скрипу столового серебра о фарфор, трапеза уже началась. Маркиз, сидевший во главе стола, увидел неуверенно притаившуюся в дверях Волету и жестом указал на единственный свободный стул справа от него. Маркиз пребывал в приподнятом настроении. Он говорил с Волетой таким теплым, дружеским тоном, что она на мгновение задумалась, не перепутали ли ее с кем-то другим – с кем-то, кто маркизу нравился. Он настоял на том, чтобы она позволила самому налить ей чаю, что и сделал, но такой слабой струей, что чай остыл еще до того, как попал в чашку. Он говорил, наливая, – рассказывал, какое это было облегчение, что она не поранилась на крыше, и какое чудесное влияние оказала на его дочь. Ксения после одного или двух бальных сезонов все еще не сумела вызвать интерес герцога, не говоря уже о сыне казначея. Принц Франциск! Какой неожиданный поворот для них всех! Волета изо всех сил старалась слушать, как маркиз приписывает себе ее достижения, но все ее внимание было приковано к Ксении, сидевшей напротив за центральным украшением из веточек остролиста и фазаньих перьев. Дочь маркиза поразительным образом переменилась. Она молча смотрела на нетронутое яйцо в подставке и теребила волосы – то, что от них осталось. Ее длинные ниспадающие локоны были коротко обрезаны. Она стала похожа на одуванчик. Ксения, судя по виду, сожалела о предпринятом шаге. Маркиза на мгновение прервал дворецкий, который принес ему образцы нескольких вин для завтрака, чтобы он попробовал их и отобрал к столу. Волета наклонилась вперед и спросила Ксению: – Кто все эти люди? – Она кивнула в сторону вереницы болтающих и жующих мужчин и женщин в вечерних нарядах. Только тогда Волета поняла, что на Ксении сверкающее серебристое платье, напоминающее то, в котором она была накануне вечером, хотя и с гораздо более глубоким вырезом. – Кучка сплетников, которых отец нанял, чтобы заполнить стол. – Кто?! – Ну кто-то же должен быть здесь и смотреть, – сказала Ксения. – На что смотреть? Ксения взяла тост-солдатик и помахала им, как волшебной палочкой: – На нас, конечно. Ну, в основном на тебя. После вчерашней ночи и всего, что было с тобой и принцем, папа не хотел допустить, чтобы что-то случилось, когда никто этого не увидит. Все произошло так быстро, что он не мог заставить своих обычных гостей прийти, поэтому нанял сплетников. Не беспокойся. Все они – идеальные профессионалы. Волета посмотрела на джентльмена в золотых очках, сидевшего справа от нее. Она поняла, что сплетник резал и перекладывал еду на фарфоровой тарелке и яростно двигал челюстями, но на самом деле он ничего не ел. Он наблюдал за ней краем глаза. – Почему ты всегда наливаешь такие маленькие образцы, Биллиум? – крикнул маркиз дворецкому. – Как я могу что-то пробовать, если даже не могу покрыть вином язык? – Ты ничего не сказала о моих волосах, – театральным шепотом произнесла Ксения, снова привлекая внимание Волеты. Ксения погладила себя по остриженной голове и закатила глаза, как кукла. Волета подумала: может, она еще не проснулась? Она посмотрела на даму рядом с Ксенией, которая прихлебывала из пустой ложки, потом на безупречную сервировку и дымящиеся блюда, полные еды: копченая сельдь и оливки, свиная грудинка и вишни, маисовая каша и мед, к которым никто не притрагивался. Она почувствовала внезапное сонливое головокружение, как будто провалилась в кошмарную дрему. Потягивая холодный чай, чтобы прийти в себя, она сказала: – Это замечательно, миледи. Но почему вы их отрезали? Прежде чем Ксения успела ответить, в разговор вмешался маркиз, который этим утром вообще не носил парика, а только накинул на голову кружевной платок. Один угол свисал у него между бровей, как вдовий пик. – Ах! Вот чего мы так долго ждали! – прокричал он. Через холл прошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала сложенная газета. – Утреннее помахивание пальцем! Маркиз сделал неприличный жест, и весь стол в унисон разразился отрепетированным смехом. Он взял газету с подноса и развернул ее, взмахнув пышными манжетами. – Как я и ожидал! Первая полоса. Смотри! Вот ты здесь, моя дорогая девочка, и губы принца прижимаются к твоим пальцам. Разве не прекрасная гравюра? Я не знаю, как они это делают. Он повернул газету к Волете. Она уставилась на изображение хрупкой женщины и мужчины во фраке, стоявших перед стилизованным солнцем, и только через мгновение поняла, что это – она и принц Франциск. Принц целовал ей руку, а она прикасалась к своему обнаженному горлу, словно теряя сознание от желания. Первым побуждением Волеты было разорвать газету в клочья, хотя – что толку? В эту самую минуту тысячи других экземпляров открывали и читали по всему кольцевому уделу. Она едва ли могла надеяться уничтожить их всех. – Итак, я прочту эту статью за столом, – объявил маркиз де Кларк. Тщательно прочистив горло, он принялся читать. – «Леди Волета и принц слились воедино, как два магнита. О, эти электрические искры, наполнявшие воздух от их разговоров! Ну и флирт! Обмен остротами! Все равно что заглядывать за горизонт в то беззвездное пространство, где солнце и луна иногда встречаются и падают друг другу в объятия, как ненасытные любовники». – Маркиз сделал паузу, чтобы заметить: – Очень хорошо! Подожди, это еще не все. «Леди Волета рассказала анекдот о танцах, который мы все будем слышать в дурном исполнении местных острословов в течение следующих двух недель. Принц Франциск поцеловал ей руку, и дама покраснела от издревле известного томления юных чресл. Затем оркестр заиграл новый вальс Хобсона, который был хорошо принят всеми». – Это ложь, милорд, – сказал мужчина в очках, сидевший рядом с Волетой. – Вальс Хобсона был как негодный пирог, который услали обратно на кухню. Никто не аплодировал. Хобсон безутешно напился. Его пришлось везти домой в портшезе друга. – У профессионального сплетника, чье выражение лица было добродушным и теплым, голос оказался холодным, как воздух высокогорья. – А остальное, мистер Тат? – спросил маркиз. Мистер Тат вытер салфеткой чистый рот: – Эта дама стала настоящей сенсацией. Стол взорвался сдержанными аплодисментами. Маркиз сложил газету и протянул Волете: – Для коллекции, миледи. – Если не возражаете, я спрошу, – сказал мистер Тат, поворачиваясь на стуле к Волете. – А что вы думаете о молодой женщине, которая умерла? – Молодая женщина, которая – что? – сказала Волета, оглядываясь по сторонам. Фраза удивила только ее. – Этого нет в утреннем выпуске, но я уверен, что будет во всех вечерних газетах. – О чем вы говорите? – сказал маркиз, растерявшись из-за смены настроения во время праздничного завтрака. – Я приглашал вас не для того, чтобы затмить наш триумф грязными сплетнями! – Это связано, милорд. – Тат вскинул руки в знак почтения. – Вчера поздно вечером с крыши дома упала молодая леди. На ней была белая ночная рубашка. – Он с нескрываемым интересом наблюдал, как дружелюбная улыбка Волеты сначала дрогнула, а потом исчезла. – Боже мой! – воскликнула Ксения с отработанной скорбной дрожью в голосе. – И кто же это был? – Дочь комиссара Паунда, Женевьева. – Бедняжка, – машинально произнес маркиз, и его мысли уже перешли к более важному вопросу. – Его дочь подражала нашей гостье, не так ли? – Я не хочу напрасно строить догадки, милорд, – сказал мистер Тат с фальшивым смирением. – Ну ладно. – Маркиз сдвинул платок, который еще больше съехал на затылок. Волета уставилась на вереницу сплетников, которые жевали воздух и наблюдали за ней с недружелюбными улыбками. Никогда в жизни ей так сильно не хотелось кричать. – Никто не знает, какие чувства таятся в остановившемся сердце, но среди живых бытует мнение, что леди Женевьева отдавала дань уважения леди Волете. – Мистер Тат поправил очки. – Редакторы «Грезы» считают, что ваша светлость может стать следующей Сиреной. Вообще-то, они уже придумали имя. Они называют вас Прыгающей Леди. Волета наблюдала, как служанка поставила перед ней подставку для яиц – верхушка яйца всмятку уже была разбита, желток внутри блестел, как рана. Она подумала о молодой женщине, распростертой на выбеленных булыжниках мостовой, и задалась вопросом, какими были ее последние мысли. Было ли у нее время горевать или сожалеть, когда она падала? Думала ли она о своей жизни, о семье, любви, надеждах… или только об утренней почте? Теперь ее жизнь была не более чем слухом, произнесенным незнакомыми людьми за завтраком, – трагедией, которая станет пустяком к обеду, а к ужину забудется. Волета встала, удивив всех, и отошла от стола в оцепенении. – Вы все были свидетелями, – сказал маркиз, взмахнув пальцем. – Именно в этот момент Прыгающая Леди впервые услышала свое новое имя! Волета смотрела вниз с балкона спальни на людей, снующих по улицам. Доминирование оранжевого цвета сломалось в одночасье, и никто, похоже, не знал, что должно заменить его. Пелфийцы теперь носили всевозможные оттенки, фасоны, аксессуары. Рассеянное единообразие стало источником огромной тревоги. Горожане сновали туда-сюда, вертя головами и бросая взгляды, обыскивая витрины магазинов и друг друга в поисках нового консенсуса. Волета почувствовала сильный прилив жалости к ним – холодной и бесполезной. Она видела, как сквозь тускнеющий оранжевый проглядывает доказательство ее влияния. Она видела женщин в простых серебристых платьях и белых ночных рубашках, их волосы были коротко острижены или зализаны, чтобы казаться такими. Она смутно осознала, что Ксения вошла в ее комнату без стука. Дочь маркиза какое-то время кудахтала и ворковала над Писклей, а потом удивленно взвизгнула. Волета мягко улыбнулась. Ксения вышла к ней на балкон, посасывая укушенный палец. – Зачем нужно домашнее животное, которое тебя кусает? Это все равно что держать горничную, которая создает беспорядок. Или повара, которого надо кормить. В этом нет никакого смысла. – Она не домашнее животное, – сказала Волета, закрывая глаза. – И она не любит, когда незнакомые люди берут ее в руки. – Ну я бы тоже не любила. Как это глупо с моей стороны! Глупо, глупо, глупо! – сказала Ксения нараспев и легонько хлопнула себя по щеке. Она ждала, что Волета начнет спорить с ее драматическим самобичеванием. Когда Волета промолчала, она продолжила: – О нет! Тебе грустно из-за упавшей девушки? – Зачем ты подстриглась? Ксения ощупала обнаженную шею и затылок: – Я просто хотела сосчитать выпуклости на черепе. Ты же знаешь, как говорят: один любовник на каждую. У меня их восемь. Восемь выпуклостей. – Прекрати. Почему на самом деле?