Черная тропа Старая жила похожа на судомойню в хорошем ресторане: мы знаем, что она там есть; мы рады, что она существует; но если увидеть горы грязной посуды собственными глазами, можно лишь испортить себе аппетит. Популярный путеводитель по Вавилонской башне, IV. Приложение Хотя туннель, в котором герцог их запер, был сырым и неприглядным, как трюм, он не совсем походил на жестокий подземный мир, который представлял себе Сенлин. Пол казался ровным, а стены – гладкими. Воздух был отвратителен. Этого нельзя было отрицать. Смердело, как в нужнике за скотобойней. Но не было слышно ни человеческих воплей, ни возни тел. На самом деле, насколько он мог судить с головой в бидоне, Черная тропа вполне пустынна. Сенлин задался вопросом, не преувеличили ли убогость туннелей мягкотелые туристы, которых туда забросило. Впрочем, стоило признать: его впечатления наверняка искажал клобук. Герцог был прав, штуковина оказалась очень тяжелой. Сенлин носил его всего несколько мгновений, и уже заболела макушка, на которую ложился основной вес. Застежка на шее была достаточно крепкой, он ощущал каждый глоток – и если слишком долго сосредотачиваться на этом ощущении, паника возвращалась. Ушные отверстия, не больше горошины, не позволяли ему ясно слышать что-либо, и, несмотря на наличие третьей дыры над ртом, Тарру с трудом понимал его, если только он не говорил медленно и отчетливо. И наконец, от жестяного гула собственного голоса внутри клобука у Сенлина начинались приступы ужасной клаустрофобии. Он как будто кричал, запертый в гробу. От этой мысли дыхание снова участилось. Пришлось подавить эмоции, потому что чем чаще он дышал, тем сильнее путались мысли. Сенлин не мог позволить себе слишком много думать о некоторых вопросах: например, как он будет есть и пить? Спать? Чесать нос или подстригать бороду? А если внутрь клобука залетит муха? А если она отложит яйца? Нет, если он хочет прожить достаточно долго, чтобы получить привилегию умереть с голоду, сначала надо пережить следующую минуту, а если повезет – и ту, что наступит за ней. Его ощущение будущего сократилось до считаных вздохов, глотков и маленьких неуверенных шагов. У него не было никаких сомнений в том, что он должен выжить. Он должен снова найти Марию и попросить прощения за то, что так легко позволил ухмыляющемуся герцогу себя одурачить. Сенлин удивлялся: как он мог изведать так много и все еще так мало знать о мире и человеческой природе! Чего он стоит как отец? И все же он – отец маленькой девочки по имени Оливет. Он попытался представить себе ее лицо. Он знал, что на самом деле фантазии не совпадут с реальностью, и все же не мог удержаться от желания вызвать в воображении маленький образ. В его фантазиях у Оливет были глаза Марии и ее идеальный нос, но его рот и уши – конечно, в более мягких пропорциях, потому что она не маленький осетр. Нет. Она очень красива. Она само совершенство. Он почти чувствовал ее в своих объятиях. Затем он вдохнул нечистый воздух и сглотнул, ощущая давление воротника; образ маленькой дочери исчез. Но этого крохотного и, вероятно, бредового проблеска оказалось достаточно, чтобы Сенлин пережил еще одну минуту. И это было все, что от него требовалось: пережить следующую минуту. По крайней мере, Черная тропа была хорошо вымощена, что очень полезно для слепца. Пытаясь развить эту обнадеживающую мысль, Сенлин поделился с Тарру своим мнением о том, что, возможно, Старая жила не так уж и плоха. Совершенно игнорируя это замечание, Тарру предупредил Сенлина, что ему следует собраться с духом: они подошли к заставе. – Не разговаривай с караульными, – сказал Джон без намека на обычное легкомыслие. – Опусти голову и, если сможешь, не отпускай мою руку. Когда открываются ворота, всегда найдется несколько идиотов, которые попытаются ворваться внутрь. Если ты упадешь, тебя растопчут, а меня растопчут при попытке спасти тебя. Не бойся размахивать руками. Только постарайся не ударить меня. Воинственный голос приказал остановиться и поднять руки, что они и сделали, хотя Сенлину и пришлось разжать хватку. Он мог только прислушиваться и пытаться угадать, что происходит: со всех сторон доносились звуки тяжелых шагов. Ему показалось, что он насчитал по меньшей мере восемь человек, но не был уверен. Он услышал скрип кожаных доспехов и лязг оружия. Кто-то крикнул: «Посмотрите-ка на чайник!» Затем раздался смех, и последовал сильный удар по голове. Он вздрогнул и съежился, хотя и не представлял, в каком направлении безопаснее. Более властный голос сказал: – Прекратить! Откройте внутреннюю дверь! Грохот цепей и лязг шестеренок пробежали сквозь клобук и пронзили череп Сенлина. Он задышал тяжелее и поэтому пропустил следующую команду. Приклад винтовки ткнул его в спину. Он споткнулся, налетев на широкую стену мускулов, которая, как он мог только надеяться, принадлежала Тарру. Позади что-то громыхнуло. Ощупав все вокруг, Сенлин обнаружил, что они закрыты внутри какого-то желоба. Чуть впереди Тарру крикнул: – Они открывают ворота. Держись, Том! Держись! У Сенлина было достаточно времени и здравого смысла, чтобы нащупать руку друга. Он ухватился за нее. Затем наружная решетка открылась, и волной обезумевших тел их отбросило назад, к закрытым воротам. Он почувствовал, как напряглись и затряслись мышцы Тарру. Железный Медведь, казалось, умудрялся отбрасывать некоторых ходов назад, но, когда он это делал, другие протискивались под его руками и прижимали Сенлина к грубой древесине решетчатых ворот. Сенлин ослабил хватку, но, вспомнив совет друга-здоровяка, принялся вслепую колотить по буйству рук, кулаков и коленей, которые атаковали его. Он услышал с проблеском удовлетворения, как кто-то разбил костяшки о клобук. Одни руки тянули его за собой, пытаясь оттащить от двери, другие толкали назад, словно собираясь использовать его как таран. Неровные ногти царапали голую грудь, локти барабанили по ребрам. Он начал соскальзывать вниз и понял, что еще мгновение – и его затопчут. Что-то похожее на посох ударило по клобуку, и посреди хаоса раздался хриплый крик: – Винтовки! Затем последовала вспышка жара, воздух наполнился дымом и зазвенел колокол – все выше и выше, не затихая. Давка, которая за мгновение до этого пригвоздила его к двери, прекратилась. Он заковылял вперед, спотыкаясь о тонкие и безжизненные конечности. Гладкая каменная дорожка под ним обрывалась, уступая место рыхлым, неустойчивым обломкам. Он раскинул руки, но ничего и никого не почувствовал. Ему пришло в голову, что он, возможно, стоит на краю огромной пропасти; от этой мысли закружилась голова, и Сенлин упал на четвереньки. Он выкашлял из легких дым от выстрела, но здешний воздух был настолько отвратительным, что его едва не стошнило. Зловоние напомнило о штормовых приливах, которые обрушивались на Исо: высокая вода выбрасывала на берег горы рыбы и водорослей, которые потом гнили на солнце. Если Тарру застрелили в туннеле у ворот, Сенлин точно знал, что делать. Он найдет камень и будет бить им по застежке на горле. Он снимет клобук любым способом, даже если придется перерезать себе горло. Через мгновение после того, как саморазрушительное желание промелькнуло в голове, он упрекнул себя. Нет, он не станет выполнять за герцога грязную работу. Вил оказался достаточно глупым, чтобы оставить его в живых. Сенлин верил угрозам герцога, верил, что тот убьет Оливет только для того, чтобы досадить ему и запугать Марию. Но так же как Сенлин недооценил своего врага, герцог недооценил его самого: его находчивость, его решимость и силу его друзей. Он не хнычущий директор Рыбье Брюхо! Он умеет выживать, интриговать, он человек из облаков! Он не умрет здесь, в этой вони, с банкой на голове. Нет! Он на дне дна, в самой глубокой сточной канаве. Он не может опуститься ниже. Дальше только смерть или воскресение, так пусть же воскресение и начнется! Он вскочил на ноги, поднял руки и пригрозил кулаками окружавшей его тьме. Вышел несколько театральный жест, но ему было все равно. Он взревел в своей тюрьме, помня о тех жизнях, которые был полон решимости спасти. Когда звон в ушах стих и звук его голоса отдалился, он почувствовал, как большая рука легла ему на плечо. И через глазок возле уха услышал крик Тарру: – Да, да, мы живы. Мы выжили. Поздравляю. Но ты же понимаешь, что потерял свою набедренную повязку? Люди смотрят. Может, не стоит так трястись? В панике Сенлин наклонился, чтобы прикрыться, но обнаружил саронг на положенном месте. От грохочущего смеха Тарру Сенлин вспыхнул от гнева: – Как ты можешь шутить в такой момент? Смех Тарру прервал уродливый стон. – Ну что ж, если предпочитаешь провести последние дни в слезах, директор, я сделаю одолжение. Уверен, что смогу вспомнить одну-две грустные баллады. – К удивлению Сенлина, Тарру покачнулся. Он едва успел поймать своего тяжелого друга. – Но у тебя же ведро на голове, а меня подстрелили. Я бы сказал, что сейчас самое подходящее время для шуток. Черная тропа на каждом шагу была необычно извилистой. Казалось, она создана для того, чтобы спотыкаться, выворачивать лодыжки и колоть пятки. Сенлин предпочел бы пригнуться и ползти на четвереньках, чтобы ощущать ловушки, которых не видел, но Тарру не мог идти без посторонней помощи. Поэтому Сенлин играл роль костыля, а Тарру – глаз, направляя друга потоком указаний: – Немного левее, директор. Пригнись чуть-чуть. Вот, хорошо. Здесь еще одна дыра. А потом – большой шаг вперед. Полегче, полегче! Направо… еще немного. Вот. Когда они падали, то падали вместе, растянувшись на неровной скале. Они пользовались каждым падением как возможностью отдышаться, и пока они хрипели и пыхтели, Сенлин расспрашивал, куда они идут, и как выглядит Тропа, и что за звуки раздаются в темноте? Оказалось, что даже мрачная картина Черной тропы, нарисованная Тарру, была предпочтительнее того, что подбрасывало его воображение. Тарру признался, что у него в мыслях не было какого-то конкретного пункта назначения. Сейчас ему хотелось одного – чтобы между ними и заставой возникло расстояние побольше. Заставы, по его словам, заработали дурную репутацию. Отчаявшиеся и бесчестные собирались там, ожидая новичков на Тропе, чтобы ими воспользоваться. На ошейнике каждого хода висела железная подвеска, называемая «должок», в которой содержалась история долгов хода. Должки были запечатаны воском и проштампованы эмблемами тех кольцевых уделов, где они в последний раз подвергались инспекции. Ходам без должков или с испорченным должком не разрешалось брать новые грузы, что, по существу, превращало их в узников Черной тропы с весьма скромной надеждой на спасение честным путем. Тарру рассказывал Сенлину истории о ходах, которые приходили на Черную тропу с незначительными долгами, и у них сразу появлялись друзья – отчаявшиеся люди, задолжавшие состояния. Эти безнадежные должники убеждали новичков, что, кроме них, ни одна живая душа на Тропе не достойна доверия. А потом они убивали этих бедолаг только для того, чтобы заполучить их должки. – Если кто-нибудь спросит, – сказал Тарру, – ты должен столько, что хватило бы на королевский выкуп. – Вероятно, это не так уж далеко от истины, – сказал Сенлин, вспомнив, кто прицепил к нему должок. Он не сомневался, что герцог сочинил экстремальную цифру и ему не составило особого труда сфабриковать документы, подтверждающие историю долга. – Но неужели все, кто идет по Тропе, так безжалостны? – Ни в коем случае. Большей частью, это прекрасные, обычные люди. Если бы мне пришлось выбирать: разделить ли бутылку портвейна с человеком из верхнего удела или с кем-то с Черной тропы, я бы каждый раз выбирал последнего. Но поскольку здесь нет ни законов, ни судей, ни констеблей, то грешники наделены большой властью. Пуля попала Тарру в бедро. К счастью, она не задела кость и главные артерии, прошла навылет. Джон перевязал рану, как мог, полоской, которую оторвал от края своего саронга, но это не остановило кровотечение полностью. Даже когда они шли, бедро к бедру, Сенлин чувствовал расползающееся пятно влаги. Они не обращали на это внимания, потому что, как продолжал настаивать Тарру, настало время для шуток. Хотя ни один из них не мог придумать ничего смешного. Черная тропа похожа на старую, плохо сохранившуюся шахту, сказал Тарру. Туннели извивались, пересекались и резко обрывались из-за обвалов или сужались в непроходимо узкие желоба. – Я видел, как ходы пытаются пробраться в самые маленькие щели, надеясь найти кратчайший путь вверх, вниз или наружу. Здесь вечно ходят слухи о коротких путях и новых способах их обнаружения. И я видел, как ходы застревали в дырах, из которых не могли выбраться. Они так и умерли, с торчащими из щелей пятками. Погребены, как гвозди в дощечке. Поскольку уклон Тропы был очень мал и вел попеременно вверх и вниз, ходы нередко сворачивали не туда и тратили часы или даже дни, спускаясь, хотя собирались подниматься. Некоторые ходы даже не подозревали, что заблудились; другие шли правильным путем, но сомневались в себе. Дезориентация была лишь частью естественного порядка вещей на Черной тропе. – Но что это за странные звуки? Как будто выпь кричит? – спросил Сенлин. В смехе Тарру послышалась боль. – Это болтолиния, директор. Не выпь. Они говорят: «Чу!» Болтолиния, какой описал ее Тарру, на самом деле передавала сплетни, которые странствовали среди ходов, точно микробы. Большинство сообщений, которые отправлялись через болтолинию, были краткими и говорили об опасности, возможности или другой важной новости. Было несколько условий для использования болтолинии. Каждой передаче предшествовал выкрик «чу!», а заканчивалась она словом «прием». Нельзя было спрашивать о пропавших без вести, потому что на Тропе каждый кого-то потерял. Нельзя было через болтолинию умолять о помощи, потому что в ней нуждались все. А некрологи были запрещены, потому что все умирали, более или менее в одинаковом медленном темпе. Эти правила предназначались для того, чтобы держать болтолинию наготове ради важных объявлений или, по крайней мере, вожделенных слухов. Поскольку каждое сообщение требовало участия всех ходов в цепочке, непристойные известия никогда не жили долго. Как правило, затихали через несколько часов или дней, но более срочные предупреждения или сенсационные слухи могли задержаться на несколько недель, перемещаясь по Черной тропе, как рябь в лоханке для мытья посуды. Сенлин спросил Тарру, какие новости сейчас передают, и Тарру сказал, что ему придется немного послушать. Они прижались спинами к грубой стене, которая, казалось, была покрыта одуванчиковым пухом. Повторяя услышанное, Тарру перешел на крик – известие могло пригодиться кому-то, кто находился дальше от них. – Чу! Корыто для полива возле заставы у ворот Кивера пересохло. Прием. Чу! Торговая станция в Андара-Суре закрыта. Прием. Чу! Восемь ходов выстроили в шеренгу и расстреляли в Пелфии. Прием. – Я был там. Я это видел, – сказал Сенлин, и воспоминания вернулись к нему с нежеланной ясностью. – Они казнили стариков, женщин, детей. Какая бессмыслица. – Люди, которые притворяются, что казни – разумная форма общения, – это те же самые люди, которые верят в бомбы, наделенные даром речи, и поющие мечи. Насилие всегда бессвязно, оно только лепечет. Кстати говоря… болтолиния передает гораздо больше слов на ходском, чем в прошлый раз, когда я был на Тропе, хоть с той поры и прошло всего несколько месяцев. – Неужели? – сказал Сенлин, снова задаваясь вопросом о растущем влиянии Люка Марата и о том, дошло ли это влияние до его старого друга. Надеясь получить некоторое представление о верности Тарру, Сенлин спросил: – Ты говоришь на ходском? – Я кое-что понимаю, но не говорю на нем. – А почему? Тарру громко расхохотался, хотя от этого и начал задыхаться. – Потому что у них нет слова «восторженный», «искрометный» или «возвышенный». Это глупый язык, который годится только для описания примитивной жизни. Он лишь немного сложнее, чем тычки пальцем и ворчание. Как ни приободрила Сенлина неприязнь Тарру к ходскому, он заметил, что речь друга сделалась невнятной. Подозревая, что тот начал клевать носом, Сенлин нащупал его плечо и потряс: – Мы не можем сидеть здесь, Джон. Тебе нельзя спать. Сперва надо решить, что делать с твоей ногой и моей головой. Нам нужна помощь.