— Ты это уже сделала, — сказала я. — Я могу прожить без твоих так называемых извинений. — Я знаю, — произнесла она, — прости меня. Я не сказала тебе правду насчет Фенеллы. Она была без сознания, когда я пришла в больницу. И она не говорила, что ты напала на нее. Я все это выдумала, чтобы сделать тебе больно. — Но зачем? — Не знаю. Хотела бы знать, но не знаю. Внезапно она разрыдалась так, будто у нее вот-вот сердце разорвется. Не раздумывая я подошла к ней, обняла и положила ее голову себе на плечо. — Все хорошо, — сказала я, хотя на самом деле это было не так. Но что-то внутри меня внезапно сдвинулось, как будто неожиданно переставили мебель, и я со странным новым спокойствием поняла, что мы все уладим позже. — Жди здесь до моего возвращения, — сказала я. — Отец ожидает меня внизу, и я не должна заставлять его ждать. Что вообще-то правда. Когда я вошла обратно в гостиную, сержант Грейвс все еще стоял рядом с Фели с разочарованным выражением лица. — Я положила его сюда, — объяснила я, подавая инспектору Хьюитту картонную коробку, — чтобы как можно меньшее количество предметов контактировало со стеклянной поверхностью. Я не стала объяснять, что утащила коробку, поскольку она была самого подходящего размера, из спальни Фели. Инспектор нетерпеливо приподнял плоскую крышку и заглянул внутрь. — Вы увидите кольцо слабых пятен на стекле, — подсказала я. — Вероятнее всего, это то, что осталось от отпечатков… — Спасибо, Флавия, — бесстрастно произнес он, передавая коробку сержанту Грейвсу. — …и, по-видимому, там несколько моих, — добавила я. — Отвезите это прямо сержанту Вулмеру в Хинли, — сказал инспектор, проигнорировав мои слова. — Вернетесь за мной позже. — Да, сэр, — ответил сержант Грейвс, — в Хинли. — Постойте минуту, — вмешалась я. — Есть кое-что еще. Я осторожно вынула из кармана один из вышитых платков Фели. — Это, — объявила я, — может быть копией серебряной ложки для омаров, которой убили Бруки Хейрвуда. Либо это оригинал. На ней монограмма де Люсов. Один из детей Буллов копался ею в земле. Если на ней есть отпечатки помимо его и моих, вы, вполне вероятно, обнаружите, что они совпадают с теми, что на хрустальном шаре. Я окинула взглядом комнату, чтобы пронаблюдать за реакцией окружающих, когда протянула ложку инспектору Хьюитту. Как однажды сказала миссис Мюллет, можно было услышать, как булавка падает. — Бог мой! — воскликнул отец, делая шаг вперед и протягивая руку к ложке, пока инспектор еще разворачивал платок. Я чуть не выпалила, что остаток фамильного серебра на пути в «Сотби», но что-то заставило меня прикусить язык. Какой тяжелый удар для отца, если я не сдержусь. — Пожалуйста, полковник, не трогайте это, — сказал инспектор. — Боюсь, с этим надо обращаться как с уликой. Отец уставился на серебряную ложку для омаров, как змея, неожиданно оказавшаяся лицом к лицу с мангустом. Даффи резко выпрямилась на диване, взглянув на меня с тем, что я приняла за ненависть, — как будто она считала меня виновной в несчастьях отца. Фели прикрыла рот рукой. Все эти подробности на миг застыли, как будто сработала вспышка фотографа и навеки сохранила краткий и неловкий отрезок времени. Молчание в комнате можно было резать ножом. — Убили Бруки Хейрвуда? — наконец произнес инспектор Хьюитт, поворачиваясь ко мне. — Этой ложкой для лобстеров? Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду? — Она была у него в носу, — сказала я, — когда я обнаружила тело на фонтане Посейдона. Наверняка вы ее видели? Теперь настала очередь инспектора с недоверием уставиться на предмет в его руке. — Ты точно уверена? — спросил он. — Определенно, — ответила я, немного раздраженная тем, что он усомнился во мне. — Мы не видели никакой ложки на месте преступления и ничего не находили впоследствии. Ложки не было на месте преступления? Что за нелепость! Это все равно что отрицать солнце на небе! Эта штука была там, ясно как день, воткнутая в нос Бруки, словно дротик в пробковую доску. Если бы ложка упала под действием силы гравитации, например, полиция нашла бы ее в фонтане. Факт, что этого не случилось, мог означать только одно: кто-то ее забрал. И этим кем-то, вероятнее всего, был убийца Бруки. В промежуток времени между тем, когда мы с Порслин ушли от фонтана, и тем, когда приехала полиция, — не больше, скажем, двадцати минут — убийца прокрался назад, залез на фонтан и вытащил орудие убийства из носа Бруки. Но зачем? Инспектор продолжал внимательно меня разглядывать. Я ощущала, как у него вертятся шестеренки в мозгу. — Наверняка вы не думаете, что это я убила Бруки Хейрвуда? — выдохнула я. — Нет, — ответил инспектор Хьюитт, — но что-то подсказывает мне, что ты знаешь кто. Я не пошевелила ни мускулом, но мысленно распушила перья. Подумать только! Наконец-то признание! Я бы хотела обнять этого человека, но не могла. Он был бы оскорблен, а позже — но только потом, разумеется, — и я. — У меня есть подозрения, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос не соскользнул в верхний регистр. — А, — заметил инспектор, — тогда ты должна как-нибудь поделиться с нами. Что ж, спасибо вам всем. Это многое объяснило. Он сделал знак сержанту Грейвсу бровями и направился к двери. — И еще, полковник, — произнес он, оборачиваясь. — Вы запрете Флавию дома? Отец не ответил, и поэтому я тут же решила, что его имя навечно будет занесено в мою личную книгу святых и мучеников. И затем, в официальной суматохе, полицейские ушли. — Ты думаешь, я ему нравлюсь? — поинтересовалась Фели, придвигаясь как можно ближе к зеркалу над камином. — Полагаю, да, — ответила Даффи. — Он все глаза проглядел, словно чудовищная каракатица из «Двадцати тысяч лье под водой». С озадаченным выражением отец покинул комнату. Через несколько минут, знала я, он погрузится в свою коллекцию марок, наедине с теми кальмарами и каракатицами, которые могут населять глубины его разума. И в этот момент я вспомнила о Порслин. Нелегко мне далось постучать в дверь моей собственной лаборатории, но я таки постучала. Не стоит пугать Порслин и рисковать, что мне перережут горло от уха до уха. Но, когда я вошла внутрь, лаборатория была пуста, и я начала злиться. Черти бы ее побрали! Разве я не велела ей оставаться тут до моего возвращения? Но, когда я открыла дверь спальни, она была там, сидела со скрещенными ногами на моей кровати, словно недокормленный Будда, и читала мой дневник. Это уж чересчур. — Чем, по-твоему, ты занимаешься?! — завопила я, подбегая к ней и выхватывая дневник из ее рук. — Читаю о себе, — ответила она. Признаюсь, у меня перед глазами все заволокло красной пеленой. Нет, это не совсем верно: сначала передо мной все побелело — окрасилось в безмолвный белый сверкающий цвет, который стер все, словно атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. Только после того, как этот смертоносный взрыв цветочных лепестков начал охлаждаться и увядать, сменившись желтым и потом оранжевым, он наконец сгустился до красного. Я и раньше, бывало, впадала в ярость, но на этот раз разразился апокалипсис. Может, в характере де Люсов есть некий тайный изъян, впервые во мне проявившийся? До сих пор моя злость всегда напоминала веселые карибские карнавалы, которые мы видели в фильмах о путешествиях, — шумный взрыв цвета и жара, неуклонно ослабевавший с течением дня. Но сейчас это внезапно выразилось ледяным холодом: застывшая пустыня, где я была недостижима. Именно в этот момент, думаю, я начала понимать отца. Одно было ясно: мне надо уйти, побыть одной, пока не уляжется прилив. — Извини, — сказала я резко, удивив даже саму себя, и вышла из комнаты.