— Скажи мне! — Бога ради, Флавия! Я помахала перед ней ключом. — Говори! — Это было тело. Завернутое в коврик или что-то вроде этого, не очень большое. Ребенок, я полагаю. Я видела только ступню… или то, что от нее осталось. Сверток старых позеленевших костей, — добавила она. Она прижала руку ко рту, и ее плечи поднялись. Я терпеливо ждала продолжения, но если еще и были какие-нибудь интересные подробности, Порслин оставила их при себе. Мы смотрели друг на друга, казалось, вечность. — Фенелла была права, — наконец произнесла она. — Здесь мрак. Я протянула ей ключ, и она взяла его двумя пальцами с моей открытой ладони, как будто он — или я — были отравлены. Не говоря больше ни слова, она отперла замок и вышла. Что я должна чувствовать? — думала я. Если быть совершенно честной, полагаю, я бы очень хотела, чтобы Порслин следовала за мной по пятам, пока я расследую нападение на Фенеллу и убийство Бруки Хейрвуда. Я даже думала о том, чтобы спускать ее с поводка по возможности, когда я буду бродить по деревне, добывая информацию. И, вероятно, я слишком предвкушала, как она будет сидеть рядом со мной, а я буду терпеливо разматывать перед ней клубок улик и объяснять, каким образом они указывают на преступника — или преступников. Но теперь, уйдя, она лишила меня всего этого. Я снова одна. Как это было вначале, есть сейчас и будет всегда, без конца. Аминь. Не с кем поговорить, кроме самой себя. И Доггера, разумеется. Доггер сидел под последними лучами солнца в саду. Он принес старый деревянный стул из оранжереи и, усевшись на край, вколачивал гвозди в тонкую оловянную полоску, закрывавшую деревянный ящик из-под чая, который лежал перед ним в траве. Я опустилась на тачку, стоящую поблизости. — Они нашли еще один труп, — сказала я. — В Изгородях. Доггер кивнул. — Знаю, мисс Флавия. — Это ребенок Буллов, не так ли? Доггер снова кивнул и отложил молоток. — Я бы очень удивился, если нет. — Ты услышал об этом от миссис Мюллет? Хотя я знала, что не следует расспрашивать одного слугу о другом, но выбора у меня не было. Я не могу просто позвонить инспектору Хьюитту и выпытать у него подробности. — Нет, — сказал он, примериваясь, чтобы вбить очередной гвоздь. — Мне сказала мисс Порслин. — Порслин? — переспросила я, делая жест в сторону восточного крыла — в сторону окна моей спальни. — Ты знал о Порслин? Что она здесь? — Да, — ответил Доггер и умолк. Через несколько секунд я расслабилась, и между нами повисло то роскошное молчание, которое является частью наших бесед с Доггером: молчание настолько долгое, глубокое и драгоценное, что кажется непочтительным нарушать его. Доггер повернул чайный ящик и начал прибивать оловянную ленту к другому краю. — У тебя очень красивые руки, — наконец заметила я. — Они как будто принадлежат концертирующему пианисту. Доггер положил молоток и начал рассматривать обе стороны каждой ладони, как будто никогда прежде их не видел. — Могу уверить вас, что они мои собственные, — сказал он. На этот раз не могло быть никаких сомнений. Доггер пошутил. Но вместо того, чтобы снисходительно рассмеяться, я поступила правильно и с умным видом кивнула, как будто я и так это знала. Я научилась тому, что между друзьями улыбка может быть лучше хохота. — Доггер, — произнесла я. — Мне надо кое-что узнать. Насчет носовых кровотечений. У меня возникло впечатление, будто он бросил на меня резкий взгляд — хотя он этого не делал. — У вас кровотечения из носа, мисс Флавия? — Нет, — ответила я. — Вовсе нет. Ни у кого в Букшоу. Я говорю о мисс Маунтджой из Ивового особняка. И я описала ему то, что увидела тогда. — А, — заметил Доггер и погрузился в молчание. Через некоторое время он снова заговорил, медленно, как будто доставал слова, одно за другим, из какого-то глубокого колодца. — Рецидивирующие носовые кровотечения — эпистаксис — могут происходить по ряду причин. — Например? — подстегнула его я. — Генетическая предрасположенность, — сказал он. — Гипертензия, или высокое кровяное давление… беременность… лихорадка Денге… рак носоглотки… опухоль надпочечников… цинга… некоторые болезни пожилых людей, например утолщение артерий. Также это может быть симптом отравления мышьяком. Конечно же! Я знала! Как я могла забыть? — Тем не менее, — продолжал Доггер, — судя по тому, что вы мне рассказали, дело не в этом. Носовые кровотечения мисс Маунтджой, вероятнее всего, вызваны чрезмерным употреблением рыбьего жира. — Рыбьего жира? — должно быть, я произнесла это вслух. — Полагаю, она принимает его из-за артрита, — договорил Доггер и продолжил забивать гвозди. — Бу-э-э-э! — сказала я, корча гримасу. — Ненавижу запах этой гадости. Но Доггер на это не повелся. — Разве не странно, — упорно продолжала я, — что природа поместила одинаковую вонь в печень рыбы, в растение вроде гусиной лапки и в иву, растущую около воды? — Гусиная лапка? — произнес Доггер, глядя на меня в замешательстве. И добавил: — Ах да, разумеется. Метиламины. Я забыл о метиламинах. Тогда… — Да? — сказала я, слишком быстро и слишком жадно. Временами память Доггера, когда-то совершенно блестящая, снова начинала работать прекрасно, словно старый потрепанный «оксфорд»[49] викария, хорошо ездивший только в дождь. Я скрестила пальцы и лодыжки и ждала, прикусив язык. Доггер снял шляпу и уставился на нее так, будто его память спрятана в ее подкладке. Он нахмурился, утер брови предплечьем и нерешительно продолжил: — Думаю, в «Ланцете»[50] за последние сто лет описывалось несколько случаев, когда пациент издавал рыбный запах. — Может, они были рыбаками? — предположила я. Доггер покачал головой. — Ни в одном случае пациент не был рыбаком и ни в одном случае не имел контакта с рыбой. Даже после мытья рыбный запах возвращался, часто следуя за приемом пищи. — Рыбы? Доггер меня проигнорировал. — Есть еще, конечно, история в «Бхагавадгите» о принцессе, источавшей рыбный запах… — Да? — сказала я, устраиваясь поудобнее в предвкушении сказки. Где-то в отдалении негромко грохотал работающий комбайн, садилось солнце. Какой прекрасный день, подумала я. — Но послушай! — сказала я. — Что, если его тело вырабатывало триметиламин?