Это прозвучало словно команда собаке. Я выскользнула из-за шкафа, потирая локти, и бросила ему укоризненный взгляд. Его глаза метнулись в сторону узкой лестницы с одного бока магазина, и не успел он передумать, как я двинулась туда. Я могла бы броситься к двери, но не стала. Возможно, это мой единственный шанс изучить это место. «Взялся за гуж — не говори, что не дюж», как говаривала миссис Мюллет. Я поставила ногу на первую ступеньку и начала медленно подниматься вверх к ожидающей меня судьбе. Комната на втором этаже оказалась совершенным сюрпризом. Вместо череды маленьких кроличьих нор, как я представляла, здесь оказалось на удивление большое помещение. По-видимому, все внутренние стены снесли, чтобы образовать просторную мансарду такого же размера, как лавка под ней. И какой контраст по сравнению с лавкой она являла! Никакого хаоса; за единственным исключением: в комнате вообще ничего не было. В центре стояла огромная квадратная кровать, застеленная белым льняным покрывалом, и на ней, поддерживаемая грудой подушек, возлежала женщина с лицом, которое вполне могло быть высечено из глыбы льда. На лице и руках угадывался слабый синюшный оттенок, на первый взгляд указывающий на то, что она может быть жертвой либо одноокиси углерода, либо отравления серебром, но, разглядывая ее, я начала понимать, что ее кожа окрашена не ядом, а косметикой. Ее кожа имела оттенок снятого молока, которое вынесли в кувшине из ледника и прикрыли кухонным полотенцем. Губы, как и ее мужа (я предположила, что попугаистый мужчина ее муж), были окрашены в поразительно красный оттенок, и, будто она была сохранившейся звездой немого кино, ее волосы спадали вокруг лица массой серебристых завитков. Только когда я вобрала детали комнаты и ее обитательницы, я позволила своему вниманию переключиться на саму кровать — из черного дерева, с пологом, на четырех резных ножках в виде ангелов. Несколько матрасов, должно быть, положили один на другой, чтобы получилась такая высота, и сбоку приделали несколько ступенек вроде лестницы у стога сена. Медленно ледяное привидение в постели поднесло лорнет к глазам и холодно уставилось на меня сквозь линзы. — Флавия де Люс, говоришь? Одна из дочерей полковника де Люса из Букшоу? Я кивнула. — Твоя сестра Офелия выступала перед нами в Женском институте. Замечательно одаренная пианистка. Мне следовало бы знать! Этот окруженный сушей айсберг — подруга Фели! В других обстоятельствах я бы сказала какую-нибудь грубость и гордо вышла из комнаты, но я была умнее. Расследование убийства, насколько я начинала понимать, может потребовать великой личной жертвы. А вообще, женщина сказала правду. Фели первоклассная пианистка, но нет смысла это обсуждать. — Да, — сказала я, — она довольно талантлива. До этого момента я не осознавала, что Реджинальд прямо за моей спиной, стоит на второй или третьей ступеньке сверху. — Ты можешь идти, Реджинальд, — произнесла женщина, и я повернулась посмотреть, как он спускается, в непонятном молчании, в лавку. — Теперь, — заявила она, — говори. — Боюсь, я должна извиниться перед вами и мистером Петтибоуном, — сказала я. — Я солгала ему. — О чем? — Что пришла купить стол для отца. Что я на самом деле хотела, так это иметь возможность спросить вас о хромцах. — О хромцах? — переспросила она с неловким смешком. — Что заставляет тебя думать, что я знаю хоть что-то о хромцах? Они перестали существовать еще во времена напудренных париков. Несмотря на ее отрицание, я видела, что мой вопрос застал ее врасплох. Возможно, я смогу воспользоваться ее удивлением. — Я знаю, что их основал в XVII веке Никодимус Флитч и что Изгороди в Букшоу играли важную роль в их истории, в крещениях и тому подобном. Я сделала паузу, чтобы увидеть, как это будет воспринято. — И какое отношение это имеет ко мне? — спросила она, откладывая лорнет и затем снова его поднимая. — О, кто-то упоминал, что вы принадлежите к этой… вере. Я разговаривала с мисс Маунтджой, и она… Довольно правдиво — я разговаривала с мисс Маунтджой. Пока я не скажу прямо, что это она мне сказала, я не совершу никакого особенного греха. Если не считать грех умолчания. Фели вечно разглагольствует по поводу грехов проступка и умолчания, пока глаза не начинают крутиться, как приманка для рыбы. — Тильда Маунтджой… — произнесла она после долгой паузы. — Ясно… Говори дальше. — Ну, я просто делала кое-какие записи по истории Букшоу, видите ли, и когда я просматривала кое-какие старые бумаги в отцовской библиотеке, я наткнулась на некоторые довольно ранние документы. — Документы? — требовательно спросила она. — Что за документы? Она попалась на наживку! Ее мысли были написаны на ее лице так же ясно, как если бы были вытатуированы на щеках. Старые документы, связанные с Никодимусом Флитчем и хромцами? — думает она. Вот моя возможность выдернуть ковер из-под дорогой, невыносимо скучной старой Тильды с ее невнятными документами в журнале Исторического общества хромцов. Бывшая библиотекарша будет посрамлена! Я покажу ей, что может вынести на свет настоящее исследование. И так далее. — О, просто старые клочки и отрывки, — сказала я. — Письма к одному из моих предков, Люциусу де Люсу, о том, о сём… Просто большое количество имен и дат, — добавила я. — Ничего особенно интересного, боюсь. Это была вишенка на сахарной глазури, но я сделаю вид, будто отмахиваюсь от нее как от чего-то неважного. Она уставилась на меня сквозь линзы, словно орнитолог, неожиданно натолкнувшийся на редкого пятнистого коростеля. Теперь пришел момент полного молчания. Если мои слова не воспламенили до крайности ее любопытство, то ничто не поможет. Я почти ощущала жар ее взгляда. — Есть что-то большее, — произнесла она. — Что это? Ты не говоришь мне всю правду. — Что ж, — выпалила я, — на самом деле я думала попросить вас, чтобы мне позволили обратиться в хромцы. Мы, де Люсы, вовсе не англиканцы, видите ли, много лет мы были католиками, но Фели рассказывала мне, что хромцы были нон… нон… — Нонконформистами? — Да, точно — нонконформистами, и я подумала, поскольку я и сама нонконформист… Что ж, почему бы не присоединиться? В этом было зерно истины: я припомнила, что один из моих героев, Джозеф Пристли, первооткрыватель кислорода, одно время был священником секты диссентеров в Лидсе, и если это было достаточно хорошо для достопочтенного Джозефа… — Было много дебатов, — задумчиво произнесла она, — нонконформисты мы или диссентеры,[43] что касается нашего воссоздания… — Значит, вы хромец! Она изучала меня долго и сурово, как будто раздумывая. — Есть те, — сказала она, — кто трудится, чтобы сохранить устои, которых придерживались наши праотцы. Это не всегда легко в теперешние времена… — Не имеет значения, — заявила я. — Я бы отдала все что угодно, чтобы стать хромцом. И отчасти это была правда. Я представила, как радостно хромаю по тропинке, вытянув руки для сохранения равновесия, и покачиваюсь, словно канатоходец, сильно шатаясь от одной изгороди к другой. «Я хромец!» — буду кричать я каждому, кто пройдет мимо. Словно я хромаю в Сент-Ивс… — …чрезвычайно любопытно, — говорила женщина, когда я вернулась к реальности. — И твой отец в курсе твоих побуждений? — Нет! — в ужасе ответила я. — Пожалуйста, не говорите ему! Отец очень незыблем в своих обычаях и… — Я понимаю, — сказала она. — В таком случае это будет наш маленький секрет. Никто, кроме тебя и меня, не будет ничего знать. Опля! — О, благодарю вас, — выдохнула я. — Я знала, что вы поймете. Пока она трещала про Акт о веротерпимости,[44] Акт о пяти милях,[45] графиню Хантингдон[46] и связи с кальвинистами, я воспользовалась возможностью осмотреть комнату. Осматривать особо было нечего. Кровать, конечно же, которая, теперь, когда у меня появилось время подумать об этом, напомнила мне Великое ложе из Вейра[47] в музее Виктории и Альберта. В дальнем углу возле окна стоял маленький столик с электрическим звонком и маленьким чайником для кипячения, заварочным чайником «Браун Бетти»,[48] коробочкой печенья и чашкой с блюдцем. Реджинальд Петтибоун явно не имел обыкновения завтракать со своей женой. — Хочешь печенья? — спросила она. — Нет, спасибо, — ответила я. — Я не употребляю сахар. Ложь, но отличная. — Ты такое необычное дитя, — заметила она и, взмахнув рукой в сторону коробочки, добавила: — Тогда, может быть, ты не против принести мне штучку? У меня нет таких правил. Я подошла к окну и потянулась к коробочке. Поворачиваясь, я случайно бросила взгляд наружу — вниз, на огороженную территорию за задней дверью магазина. Там стоял ржавый зеленый фургон с открытыми дверями, и я сразу же поняла, что это тот самый, что я видела около Ивового особняка. Пока я наблюдала, откуда-то снизу в поле зрения появился мощный мужчина в рубашке с короткими рукавами. Это был человек-бульдог — тот, который чуть не поймал меня в каретном сарае! Разве что я жестоко ошибаюсь, должно быть, это Эдвард Сэмпсон с Рай-Роуд в Ист-Финчинге, чье имя я нашла в бумагах, лежавших в бардачке.