Мы миновали последнюю электрическую лампочку и оказались в сводчатом проходе, по обе стороны которого стояли горы разваливающейся мебели. Здесь отпечатки — след был уже не один, но все они были оставлены одной и той же парой обуви, — показывали, что в Букшоу заходили не один раз. Самые свежие отпечатки были очень четкими, тогда как более старые смягчились под непрестанным воздействием пыли. — Что это? — вскрикнула Порслин, больно вцепившись мне в плечо. Впереди проход блокировал какой-то занавешенный предмет. — Не знаю, — ответила я. — Я думала, ты здесь сто раз была, — прошептала она. — Да, — сказала я, — но не в этом проходе. Пока она не начала задавать мне лишних вопросов, я приблизилась, взялась за крой ткани и сдернула покров. Поднялись клубы пыли, ослепив нас обеих, мы закашлялись, будто оказались посреди песчаной бури. — Уфф! — заныла Порслин. — Это всего лишь пыль, — сказала я, хотя я тоже задыхалась. И тут свеча замигала и погасла. Я выругалась про себя и полезла в карман. — Подержи, — сказала я, найдя в темноте ее руки и прижимая ее пальцы к подсвечнику. — Сейчас зажгу. Я покопалась в кармане. Гадство! — Невезуха, — сказала я. — Похоже, я оставила спички в кладовой. Я почувствовала, что подсвечник сунули обратно мне в руки. Спустя краткий миг послышался шаркающий звук, и ярко вспыхнула спичка. — Хорошо, что я сообразила захватить их, — произнесла Порслин, поднося спичку к фитилю. Когда пламя стало выше и ровнее, я увидела предмет, который был прикрыт простыней. — Посмотри! — сказала я. — Это же портшез! Эта штука напоминала ранний закрытый автомобиль, у которого украли колеса. Деревянные панели покрашены в светло-зеленый цвет с вручную нарисованными цветами по углам. Золотой медальон на двери — это герб де Люсов. Внутри портшеза ирисовая бумага была ободрана и свисала длинными языками на зеленый бархат сиденья. Портшез странно пах чем-то несвежим, и это были не только мыши. Подумать только, кто-то из моих предков сидел в этом самом паланкине и его носили другие люди по улицам какого-нибудь города в XVIII веке! Я ужасно хотела забраться внутрь и почувствовать себя частью семейной истории. Просто посидеть, и ничего больше. — Это принадлежало женщине, — произнесла Порслин медленным незнакомым голосом, очень напоминавшим заклинание. — Шелковое платье… напудренный парик… набеленное лицо и черная мушка, словно звездочка, на щеке. Она хочет… — Прекрати! — закричала я, резко оборачиваясь к ней. — Я не желаю играть в твои дурацкие игры! Порслин стояла абсолютно неподвижно, черные глаза дико сверкали на белом лице. Она вся покрылась пылью, огненное платье Харриет стало пепельно-оранжевым в свете мерцающей свечи. — Посмотри на себя, — сказала она голосом, в котором мне послышалось обвинение. — Только посмотри на себя! Я не могла отделаться от мысли, что я в обществе призрака моей матери. В этот момент из коридора впереди донесся металлический лязг, и мы обе подпрыгнули. Звук был такой, будто железо ударилось о железо, будто цепи протащили сквозь прутья клетки. — Пойдем, — сказала Порслин, — давай уберемся отсюда. — Нет, постой, — возразила я. — Я хочу выяснить, что там. Она выхватила подсвечник у меня из руки и поспешила назад к лестнице. — Либо пошли со мной, либо оставайся тут в темноте. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. 29 Огненный цвет начал становиться ярче, как только я засунула ткань в сосуд. — Видишь? — сказала я. — Работает. — Что это за штука? — спросила Порслин. — Средство для сухой чистки, — ответила я, аккуратно тыкая в платье Харриет стеклянной палочкой и нежно помешивая. — Четыреххлористый углерод на самом деле. Я не могла произнести это название, не вспомнив с удовольствием, что это вещество было впервые синтезировано в 1839 году французом по имени Анри Виктор Реньо, обойщиком, получившим четыреххлористый углерод с помощью реакции между хлором и хлороформом. Одним из первых применений его изобретения было обеззараживание бочек для продуктов, в которых обитали разнообразные неприятные насекомые; позже его стали использовать для зарядки огнетушителей. — Отец пользуется им, чтобы тщательно рассмотреть водяные знаки на почтовых марках, — объяснила я. Я не стала упоминать, что недавно стянула бутылочку из его серванта для эксперимента с комнатными мухами. — Взгляни на платье. Видишь, какое оно теперь чистое? Еще несколько минут, и оно станет как новенькое. Порслин, закутанная в мой старый халат, взирала с благоговейным ужасом. Я переоделась в чистое платье и оставила грязное отмокать в лабораторной раковине. Позже я повешу его над газовой лампой сушиться. — Вы, де Люсы, очень странные, — сказала Порслин. — Ха! Меньше двух часов назад ты думала, что по крайней мере две из нас — благовоспитанные юные леди. — Это было до того, как ты показала мне подвалы. Я обратила внимание, что наш краткий поход в комнату ужасов переменил ее мнение. — К вопросу о подвалах, — сказала я ей, — меня не так легко испугать, но меня немного нервируют эти выдумки о леди — хозяйке портшеза. — Это не выдумки. Я сказала тебе, что видела. — Видела? Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты видела женщину в напудренном парике и шелковом платье? Человеку с научным складом ума вроде меня было тяжело это проглотить. Я до сих пор не решила, как относиться к Серой леди из Букшоу, о которой говорил Бруки Хейрвуд, или женщине из холода, желавшей вернуться домой, о которой упоминала Фенелла. Не говоря уже об эльфах. То ли меня принимают за легковерную идиотку, то ли действительно существуют иные миры за пределами нашего зрения? — В некотором роде да, — ответила Порслин. — Я видела ее мысленно. Это я могу понять — во всяком случае отчасти. Я и сама могу видеть вещи мысленно: например, то, как получить триметиламин путем размножения бактерий на образце из картофельного пюре миссис Мюллет, оставленного на жаре в летний полдень. Получающиеся в результате кроваво-красные пятнышки, которые в Средние века были известны как Wunderblut, или чудесная кровь, и которые в течение целой недели в 1819 году появлялись на различных продуктах в Падуе, издают не только запах аммиака, но также несомненное зловоние триметиламина. Если поразмыслить, полагаю, разница между призраками и невидимыми мирами химии не так уж велика. Я обрадовалась, вспомнив старый добрый триметиламин, моего химического друга с рыбным запахом. Несколько дней назад я обсуждала это с Доггером и пришла к кое-каким выводам, которые пока что не имела возможности проверить. Пришло время потянуть за кое-какие ниточки и пойти туда, куда они могут привести. — Я устала, — сказала я Порслин, широко зевая. Пять минут спустя мы уже лежали в кровати, и одна из нас быстро погружалась в забытье. Я подождала, пока она уснет, затем тихо выскользнула из постели. Только что пробило полночь, когда я приоткрыла дверь спальни и тихо прокралась вниз по изогнутой лестнице. Я вспомнила, что Доггер держит мощный фонарь в кладовке дворецкого для того, что он именует «полуночными непредвиденными случаями», и мне потребовалась лишь секунда, чтобы найти его. На этот раз никаких хилых свечей, подумала я, в моих руках достаточно энергии, чтобы осветить пристань в Брайтоне, и я надеялась, что этого хватит. В подвалах казалось холоднее, чем я помнила. Мне следовало надеть свитер, но уже слишком поздно.