Но Валерий Иванович подошел. Его оформляли со скоростью курьерского поезда, словно без него невозможно было начать что-то очень важное, особо секретное и государственной важности. Ларчик открылся просто. Сам В.И. и его родственники всю жизнь прожили в Москве, работали в режимных почтовых ящиках. Не привлекались, не участвовали, не состояли и не имеют. С пятым пунктом было не хуже, чем у элитных собак. Вся усопшая родня покоилась на кладбищах московской и рязанской губерний. «Я чист, как Апполон», — отметил В.И. про себя, что подтвердили и результаты медицинского освидетельствования: кожные покровы чистые, живот мягкий. Осмыслив это, подписывая необходимые бумаги и обязательства, В.И. невольно задумался — а не продешевил ли? Он почти гордился своей биографией, такой чистой и стерильной. Спортсмен, комсомолец, Отличник боевой и политической подготовки. Лично въехал на танке в Братиславу в 1968 году. Что может быть лучше... Однако его покровы и мягкий живот никого в Конторе не взволновали. К появлению под сводами Лубянки очередного салаги отнеслись как к делу рядовому и обыденному. К удивлению своему, В.И. осознал, что таких, как он, здесь вагон и маленькая тележка. Что почти все стоят в одной стартовой позиции — лейтенанты и старлеи. Что даже начальники по званию не выше капитана, а подполковник — это уже аксакал... Как бы то ни было, разочарования он не испытал. Команда подобралась отменная. Жизнь проходила и в познании внешнего мира, который имел, как оказалось, теневую, гадкую изнанку, и в радостных утехах младшего офицерского состава. Что касается изнанки, все было, как Валерий Иванович и предполагал: вчерашние кумиры блекли в глазах, поворачиваясь к молодому оперу обратной и весьма непривлекательной стороной. По прошествии многих лет он понял, почему так страшит отдельных персонажей сама мысль о наличии у КГБ каких-либо архивов. Уж слишком омерзительными для окружающих, тем более для почитателей, могут оказаться их фигуры, если кое-что выплывет на поверхность. Если говорить об арсенале радостей, то он был традиционен со времен петровской гвардии и давыдовских гусар. «Наливай да пей!» К счастью, жертв и разрушений после таких гулянок в практике В.И. не бывало. Посуда сдавалась в срок. Женщины всегда были довольны. Из всех профилактик, проводившихся с зелеными юнцами старшими братьями, ему запомнилась одна, выраженная строками Расула Гамзатова: Пить можно всем, но помнить только, За что и с кем, когда и сколько. С тех пор он свято следовал совету мудрого горца. Свою жизнь В.И. мог разделить на три периода, разных и удивительно драматичных. Первый начался в тот самый день, когда он ступил на улицу Большая Лубянка, тогда еще улицу Дзержинского. Длительный по протяженности, этот период вобрал в себя столько, что этого хватило бы не на одну жизнь. Двадцать пять лет безупречной службы. Карьера от младшего опера до начальника службы. От лейтенанта до полковника. Олимпиада, Афганистан, Московский фестиваль. Успешная реализация множества разработок, возвращенные государству и гражданам ценности на миллионы рублей, участие в серьезных розыскных мероприятиях и задержаниях — от карателей до террористов. Он был удивителен, этот период. Второй — с 19 по 21 августа девяносто первого года. Словно карточный домик, в одночасье рухнуло то, что почиталось незыблемым. Куда делось то, что еще вчера цементировало, объединяло? Линия идейного фронта пролегла между единомышленниками, друзьями... Вера, надежда... Где вы? Мир встал на дыбы и пал, рассыпавшись в прах. Третий период — все, что произошло после. Череда разочарований, предательств больших и малых, переоценка ценностей. Как не заблудиться, не заплутать в потемках собственного сознания и сознания лиц, пришедших к власти? События развивались быстро, стремительно, как у Пушкина: «Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл: сделалась метель». Однако на то и уроки родной коммунистической одряхлевшей партии; чтобы каждый в этой жизни мог выжить сам. Чтоб без чужой помощи в трудную минуту мог разобраться в диалектике процесса, определить свою роль и место. Единственное, в чем без промедления смог разобраться В.И., так это в том, что его время кончилось. Надо начинать сначала. Собственно, ничего удивительного тут не было. Для многих трезвомыслящих то, что началось в восемьдесят пятом, стало чередой уступок, измен и предательств. Чередой того, что не вписывалось в логику порядочных государственных людей... Даже при объективной необходимости перемен в жизни. «Но не такой же ценой!»— сколько раз восклицал В.И. Решение давалось мучительно. Много раз он доставал из стола стопку чистых листов и пытался изложить все, что наболело, что пришлось пережить... Но слова, несмотря на природное острословие, не находились. Написанное казалось каким-то вычурным, неестественным. И хотя он мог подписаться (да и подписывался) под всем изложенным, но показать кому-либо подобный «манифест» не решался. Он рвал написанное на мелкие кусочки, аккуратно складывал в пепельницу и, как Штирлиц в тылу врага, жег. Сжег все! Ничего не оставил. 4 — Да, шило на ящик мыла, — повторил В.И. — Правда, такой ящик надо еще заработать, но это уже дело второе... Хочешь — можешь заработать два, три ящика мыла. Олег пожал плечами. Собственно, ему столько не надо. Хватало и того, что он получает, хотя это было смехотворно мало. Его опера, отягощенные семьями, больными родственниками, детьми, с трудом дотягивали до середины месяца. Многие уже забыли, когда последний раз обедали в столовой. Наиболее отчаянные готовы были лезть хоть волку в пасть, лишь бы хоть немного заработать сверх того, во что ценит эту службу государство. Сам же Олег довольствовался тем, что есть. Смерть Деда на некоторое время отодвинула планы коренного изменения судьбы. Был долг, который предстояло отдать. И этот долг не позволял отвлекаться, тратить время на думы о будущем. — Мне столько не надо, — улыбнулся Олег. — Примитивно рассуждаешь. — В.И. снова вдохнул дым чужой сигареты. — Это вопрос не денег. Это вопрос свободы. Способности самому определять, что тебе надо, с кем ты хочешь дружить, общаться, делать дело. Вопрос самостоятельного выбора этого дела. Такие вещи сложно понять, пока голову стягивает околыш фуражки, но наступит время... — Напрасно агитируешь, я отмороженный. — Удивил! Мы живем в самой отмороженной стране. Среднегодовая температура здесь на два градуса ниже, чем в Европе. А ее жители вынуждены носить на десять процентов больше одежды. Именно потому здесь национальный напиток — водка, согревающая тело, а густой борщ, расщепляющий водку, — лучшая закусь. Круговорот веществ в природе. — В.И. усмехнулся. — Представляешь, пьем, чтобы опьянеть, а закусываем, чтобы этого не произошло. Борьба с преодолением трудностей — наша движущая идея. — Вот с этими самовоздвигаемыми трудностями я и борюсь. — Дон Кихот ты мой. — В.И. махнул рукой. Он помнил, сколько надо было передумать ему самому, чтобы подать рапорт. «Видно, не наигрался в любовь к Родине! Вроде ровесники, а на тебе...» Упрямство и настырность нового поколения чекистов удивляла. Их логика граничила с абсурдом. Можно было понять парней на периферии, где гарантированный заработок давала преимущественно государственная служба. Но Москва!.. Здесь неограниченные возможности для думающего человека. И тем не менее это поколение выбирала иное — лабиринт из колючей проволоки, прохождение по которому доставляет удовлетворение, лишь когда не рвешь локти и колени о металлические колючки и штыри. Самоистязание для этих людей стало нормой жизни. А все потому, что «за державу обидно»? — Не созрел, — констатировал В.И. — Не созрел, — констатировал Олег. — Созреешь — звони. Пароль прежний. Возвращаясь в Москву в машине В.И., Олег уснул. Все тревоги, волнения и хлопоты минувших недель растаяли, растворились в добром и безмятежном сне. Очнувшись уже около своего подъезда, Олег не мог вспомнить, что ему снилось. — Созреешь — звони! — прощаясь, снова повторил В.И. Олег кивнул. 5 «Фольксваген» мигнул поворотником и, попетляв вокруг кое-как припаркованных дворовых машин, скрылся за углом. Олег достал сигарету. Ощущение чего-то легкого и невесомого, пришедшее со сном, не покидало. Он машинально бросил взгляд вверх. Его окна светились. Олег пересчитал этажи. Да, это его окна. Лифта ждать не стал. Два шага — один марш. Олег летел вверх, не ощущая ни сердца, ни дыхания. Ключ вошел, как всегда, но не повернулся. Дверь открылась сама. На пороге стояла Татьяна. Они пили чай на чистенькой вылизанной кухне. Мир, еще утром казавшийся Олегу рухнувшим в тартарары, восставал из пепла, обретая вполне сносные очертания. Олег рассказывал. Ему хотелось передать Татьяне все, что накопилось в его душе за последние месяцы. Сейчас как никогда ему требовалось заземление, чтобы не взорваться, не вспыхнуть от внутренней энергии, накопившейся в нем. Мысли прыгали с пятого на десятое, сбивались, но он неизменно возвращался в колею. Олег рассказывал о том, как погиб Дед, как бились за каждый метр земли парни из чеченского управления ФСБ во время штурма Грозного боевиками, как он вывозил тела товарищей, как разыскивал пропавших. Как позорно предали их всех вожди. Как повторил деяние генерал-фельдмаршала Кейтеля Александр Лебедь, подписав акт о безоговорочной капитуляции. Олег знал, что многое из рассказанного Татьяне было известно: она систематически общалась с супругой Пушкарного (до Олега эту информацию доводил Руслан). И тем не менее ему было важно самому переосмыслить все, что произошло, что случилось не благодаря, а вопреки... Без утайки, ничего не скрывая, излагал он свои мысли о происшедшем. Татьяна слушала, не перебивая. Так может слушать только одна женщина в мире — его жена. Выкипающий чайник уже не клокотал, а устало посвистывал в тщетной надежде привлечь к себе внимание. Но Олег и Татьяна не замечали этого. Окружающее перестало для них существовать... Когда, расслабленные от свалившегося на них счастья, они молча лежали, думая каждый о своем, а на самом деле об одном и том же — о том, какими же дураками они были, — зазвонил телефон. И, стремительно одеваясь, как и тогда, Олег ловил на себе недоуменный, просящий взгляд жены. «Ну почему сейчас?!» Только серьезность информации не позволила Олегу послать всех к чертям. Машина пришла через десять минут. 6 Работая на самом тяжелом и непредсказуемом участке борьбы с терроризмом, Олег все больше задумывался над причинами этого явления. Явления аномального, жестокого, бесчеловечного. Чем больше анализировал, тем больше приходил к выводу, что эта аномалия лежит в психологии и уходит даже не в глубь веков, а в природу самого человека, являющегося по сути своей хищником. И эта суть так или иначе диктует ему нормы поведения в экстремальных случаях. При этом экстремальность ситуации определяется не только опасностью, грозящей непосредственно для самого человека. Как существо общественно организованное, он ощущает угрозу не только для себя лично, но и для своей стаи. При этом может происходить искажение восприятия, что при определенном психологическом складе диктует опять-таки экстремальные решения, выходящие за рамки нравственных норм поведения и самой нравственности. И спросил Господь: «Каин, где твой брат Авель?» Нет человека, который не знал бы эту фразу. Но вряд ли кто задумывался о том, что речь идет о первом в истории человечества террористическом акте — первом убийстве себе подобного, чем-то мешавшего такому же двуногому мыслящему существу, к тому же и брату. Пожалуй, это был единственный акт в истории, пусть и библейской, лишенный двойного стандарта, по которому десятки веков жило человечество. Когда убийство выгодно лично нам либо группе людей, объединенной в определенную, чаще правящую касту, оно признается если не логичным, то во всяком случае исторически оправданным. Общество так дружно осудило сталинский террор, что Олегу казалось — только идиот или патологический поклонник Сталина сегодня во всеуслышанье может сказать, что вождь и учитель всех времен и народов, утопивший страну в крови невинных жертв, был прав и в этом. Однако, как ни парадоксально утверждение о правоте вождя и учителя, не вписывающееся в нынешнее мировоззрение, тем не менее в рамках логики двойного стандарта мнение защитников Сталина вполне корректно. Чем дальше время отодвигает нас от трагических событий, тем с большим успехом мы начинаем ориентироваться не на средства и методы, а на результат. Петр Великий действительно велик, хотя в его деятельности без всяких корректировок можно обнаружить и признаки государственного терроризма, и пропаганды — да и реализации — войны. Возможно, кого-то покоробит сравнение, но по своим методам построения новой России он мало чем отличался от Сталина. Для рытья каналов, строительства Санкт-Петербурга на человеческих костях, рубки голов и четвертования противников ему не нужно было даже символических «троек» или особых совещаний. Он просто брал и рубил, брал и строил на костях, а кто не согласен — в лучшем случае — в Сибирь. И воровали в его окружении так, что не чета нынешним боярам. И он, как и нынешние властители, боролся с мздоимством и коррупцией. Методы же... Не дай Бог такого реформаторства! Наверное, не было в России семьи, не пострадавшей от петровских реформ. Однако память имеет ограниченный ресурс. И по прошествии веков все обретает такие очертания, словно история сфотографирована мягко работающим объективом. Первый план четок, задний размыт. И как раз на том самом размытом плане остаются кровь, слезы, мучения. Прочитав сотни умных книг по проблеме терроризма, Олег тем не менее не нашел ответов на мучившие его вопросы. Что является причиной этого явления? Какие психологические типы людей могут быть потенциальными террористами? Что лежит в основе идеологического обоснования терроризма? Почему в цивилизованном обществе, провозгласившем гуманизм как общественный принцип, герои сказок и легенд — персонажи с криминальными наклонностями — нисколько не утрачивают своей популярности?.. Разбойники Робин Гуд и Емельян Пугачев, народовольцы, покушавшиеся на царя, но убивавшие ни в чем не повинных людей... Почему политическая целесообразность превалирует над библейской заповедью «не убивай»?