Всё ещё не покоряясь сну, я попробовал записать вопросы, которые по-настоящему стоило бы задать девчонке. Дополнял, корректировал, выдумывал новые, но в итоге стёр весь список и пометки. В какой-то момент меня начало подмывать непременно связаться с кем-то из родных или знакомых. Может быть, даже с Нискиричем. Или с Зикро. Или с Аммой. Да хоть бы с ворчливыми стариками-храмовниками, которых не видел с самого начала этой безумной кутерьмы. Единожды палец чуть не дрогнул найти в Мицелиуме контакты самого Хадекина фер вис Кри, но эту шальную мысль я погнал, как совершенно несвоевременную и отчасти недостойную. Всё закончилось тем, что никого я вызывать не стал, с лучезарной мудростью рассудив, что спешка хороша лишь при вычёсывании блох. Тогда я попробовал успокоиться. Даже попытался медитировать. Разобрал и старательно вычистил «Молот». Протёр и смазал ботинки. Как мог, избавил одежду от пятен грязи и пыли. Снова сел в уютную асану Новорождённого Победителя, освободил сознание, проник в саму суть тяжёлых мыслей, отмёл их без анализа… но едва не заснул. Покорившись неизбежному и устроившись на диване, всё же позволил дрёме одолеть. Спал недолго, нервно, то и дело вздрагивая и открывая глаза; то обливаясь жарким п о том, то замерзая. п.3.; г.2; ч.3 Затем дверь в кабинет тихонечко отворилась, и на пороге возникла она — жаркая ото сна, смущённая, измученная и ранимая до того, что снова защемило сердце. Мигом избавившись от последних хлопьев дрёмы, я вскочил и показал, как полноценно воспользоваться санитарным узлом. Не очень-то узнавая собственную суетливость, соорудил из скудных припасов что-то съестное, одновременно открыв несколько функций пищевого конструктора, о которых даже не подозревал. Получилось солидно, ароматно, хоть и не очень приглядно на вид. Умывшись, девчонка пришла в пищеблок. Задумчивая, но уже не такая пришибленная, она устроилась на табурете и с аппетитом умяла мою стряпню. Взгляд её с интересом блуждал по мебели и технике, подмечая привычные мне мелочи вроде выемок для хвостов, ячеек под длинные когти на клавиатоне конструктора или плавных изгибов посуды, очень удобной для держания в лапе чу-ха и куда менее — в наших с незнакомкой. Потом мы снова говорили. Точнее, снова говорил я, а она слушала, запоминая, впитывая и почти не перебивая. О Тиаме, непростых законах и ещё более непростых негласных законах, причудах и обустройстве гнезда. Девчонка определённо не спешила с выводами. Не паниковала, не рвалась прочь, не истерила при даже самых ужасных историях, в очередной раз доказав, что куда умнее, чем могло бы показаться при первом взгляде на такую красотку… В какой-то момент я снова едва сдержался, чтобы не рассказать-таки про «низкий писк». Вновь заставил себя поверить, что это будет лишним; вновь заставил себя представить, какой неподъёмный вал открытий и новостей сейчас обрушен на её хрупкое сонное сознание, и что в этом потоке точно окажется избыточным. А ещё тогда я впервые подумал, что на этот раз груз новой ответственности вполне способен переломить хребет Бесхвостого Джадуга, везучего и ловкого Ланса фер Скичиры, до сего момента беззаботно (ну, почти…) обитавшего среди опасных чужеродных созданий… И буквально сразу — что совершенно не представляю, как мне называть кареглазую. Смутился. Покраснел, но заставил себя спросить, хотя сделать это следовало ещё минувшей ночью: — Ты можешь вспомнить своё имя? Она, конечно же, не могла. Тогда я, краснея пуще прежнего, предложил: — Если ты не против, я стану называть тебя Ч’айя… хорошо? На лбу девушки снова прорезался полумесяц морщинки. Машинально оправив ещё чуть влажные волосы, она уточнила: — Звучит красиво… это что-то значит? — Такой цветок, — пробубнил я, совершенно не узнавая собственный голос. — Так его называют кочевники… Скажу как на духу, мне хотелось добавить кое-что ещё. Что «ч’айя» растёт исключительно на камнях, проявляя невероятное жизнелюбие. И что лепестки её так же богаты оттенками коричневого, как и удивительные глаза девчонки. И что такой цветок, на закате подаренный самцом своей избраннице, много чего означает по старинным законам Стиб-Уиирта. К счастью, ничего из этих глупостей озвучено не было, а уже через секунду девушка пожала плечами и кивнула с лёгкой улыбкой: — Возражать не стану, Ланс. Мне и самой не очень-то уютно, что я до сих пор никак не могу себя назвать… Я удержал судорожный вздох, который можно было трактовать весьма ошибочно. Убрал со стола, суетой прикрывая очередной прилив возбуждения. И начал задавать вопросы, многие из которых крутились в голове с самого рассвета. Увы, Ч’айя не помнила из своего прошлого ровным счётом ничего… Ни названий транспортных средств, если таковые там вообще были, ни даже того, какими они являлись — тягловыми или механическими. Ни музыки, ни имён, ни названий блюд. Ни топонимов, ни специфических терминов, ни повсеместно известных персон. Когда же я провёл короткий тест и начал опрашивать её о названиях предметов, наполнявших нору, она без тени сомнений назвала «Молот» — башером, управляющую норой систему — центральной консолью, а мелькающие за окном пассажирские капсулы — фаэтонами… И не успели мы оба опомниться, как наступил тот самый вечер, неотвратимый, тревожный, наполненный совершенно лишними перспективами. Вечер, в который мне едва ли не впервые в жизни не хотелось покидать душную нору. Ох, до чего же это оказалось непросто. Да что там⁈ Я видел комплексные системы управления внушительной флотилией ветростатов, которые выглядели куда проще, чем моё решение… А вот убедить Ч’айю остаться в безопасности (относительной, но всё же) жилища и дождаться моего скорого возвращения оказалось на удивление несложно. Настолько, что я даже опешил. Девчонка не спорила, не просилась увязаться хвостом, не испугалась и уж тем более не закатила скандал. Быть может, успела в достаточной мере понять, какого рода реальность лежала за дверью в подъезд комплеблока, и в мелочах запомнила мою историю становления в этом гигантском гнезде? К условленному заказчицей часу я оделся, ощущая себя так, словно побывал под укладчиком дорожного покрытия. Меня всё сильнее расплющивало от одной мысли показать Ч’айю вовне. Будет ли она в безопасности в казоку, которую я привык считать родной? Привлечёт ли внимание смирпов? И как — самое интригующее, если так можно выразиться, — на появление в Юдайна-Сити ещё одного человека отреагирует Песчаный Карп? Вопросы роились в усталой голове, будто стая чу-ха на станции транзита в пиковый час. Безответные, тягостные… Пока я собирался, закутанная в халат Ч’айя неподвижно наблюдала с дивана. И лишь когда я натянул на плечи кожаную сбрую и сунул в кобуру верный «Молот», на её лице дрогнула шикарная бровь. Пришлось сделать вид, что не заметил… Затем она попросилась в Мицелиум. Желала и дальше изучать, напитываться, вникать в ускользающую суть. Наверное, уже тогда я мог бы честно сообщить, что сам факт появления Ч’айи на свет должен как можно дольше не стать достоянием одного гадкого свето-струнного существа. Но вместо этого наплёл сомнительного качества оправданий, торопливо пересыпал из периферийной «мицухи» полдюжины общеобразовательных пакетов, показал основы управления консолью, перевёл в автономный режим и отрубил любые выходы вовне… Открыв объёмную аптечку, я придирчиво составил очередной коктейль. Пусть дело Чинанды-Кси фер вис Фиитчи и обещало быть скоротечным и простым, моя голова уже больше суток не касалась нормальной подушки, а сознание требовалось содержать в чистоте и боеготовности. Заглотив несколько разноцветных пилюль, я запил их глотком крепкого отвара, после недолгих раздумий отполировав снадобье пиалой паймы. Уловив терпкие запахи пьянящего напитка, Ч’айя вроде как собралась что-то уточнить, но промолчала и на этот раз. На вопросы о её дальнейших действиях во время моего отсутствия девчонка ответила чётко и без запинок: засовы заложить, к двери не подходить, смотреть обучающие пакеты, в окне не маячить; отсыпаться, истреблять запасы пищевых концентратов и чинги, и терпеливо дожидаться (условный стук повторён без ошибок) моего возвращения. Очень скорого, как в очередной раз пообещал я. Буквально через минуту после завершения очередного дотошного теста на мою основную «болтушку» ссыпалось уведомление, что у грузовых ворот «Куска угля» господина фер Скичиру ожидает фаэтон… praeteritum Я наконец-то ощущаю себя свободным. Почти, но пока этого достаточно. Одарённый невиданными раньше привилегиями, могу ходить по улицам и самостоятельно изучать гнездо, пусть лишь и в пределах семейного района. Временами это пьянит сильнее паймы, временами — пугает до головокружения. Конечно, за мной приглядывают. Трое крепких крупнозубых йодда, демонстративно носящих чёрно-жёлтые жилеты на голое тело. Они столь же показушно вооружены здоровенными башерами за поясами. Толпа, какой бы густой ни была, расступается вокруг них, словно обтекающая камни вода. Четвёртый всегда в фаэтоне с символами казоку, всё время начеку и неподалёку. Или медленно катит вдоль тротуара в бурном потоке гендо, или лениво парит над головами в уровне силового коридора. Хранители почти не мешают, таков приказ. Приглядывают с почтительного расстояния, шепчутся с недоумевающими тетронами, отсыпают им на лапу, да взглядами и гортанным писком отгоняют слишком уж любопытных зевак. От этого создаётся идеальная иллюзия воли. Зевак, разумеется, хоть отбавляй. Пялятся, тычут когтями, тянут себя за уши в ритуальном отводе сглаза, чертят на лбу охранные символы, но всё равно льнут и высматривают. От агрессивного любопытства не спасает ни бесформенный балахон, грубо пошитый в Наросте по моим меркам, ни маска или ароматические масла. Почти каждый вечер Ункац-Аран по приказу казоку-хетто пытается скомбинировать смесь, способную замаскировать мой резкий чужеродный запах, но пока не особенно преуспел. Так что они глазеют. Нюхают, шипят, пытаются дотронуться и снимать на гаппи. В целом, я не возражаю, у меня и выбора-то нет. На провокации и брань не реагирую. Приучаюсь к терпению, без которого жалкому бледношкурому манксу не выжить в гнезде. Самых неугомонных и дерзких отсекают парни в жилетах. Однажды в меня швыряют кожурой от тепличного фрукта кана. «Дети заполночи» переламывают выскочку с такой скоростью, что я едва успеваю заметить. Тем, кто нагло рвётся заделать парочку свето-струнных слепков в обнимку со странным зверьком, хранители просто выдают ощутимых подзатыльников или оттаптывают хвосты. Так я впервые вижу и ощущаю реальную власть казоку. Вокруг меня вьются, ругаются, рычат, галдят, торгуются и возбуждённо пищат десятки тысяч крыс, даже три из которых способны создать лютую давку на пустом поле для штормбола — привычное оживление Бонжура. Но донимать уродливого коротконосого перестают уже на четвёртый день прогулочных вылазок. А всё потому что улица получила приказ Нискирича фер Скичиры, завуалированный под вежливый и традиционно-витиеватый совет. И нашептала его дальше — от проспектов и площадей в переулки и подвалы, на чердаки и в скверы, на свалки и в пешеходные аркады над транспортными развязками, в моллы, закусочные и лавки мешочников. Меня перестают трогать. Ко мне привыкают. Чего, увы, я не могу сказать о себе… Несмотря на добросердечное отношение «Детей заполночи», бесценное кольцо Аммы и долгие вечерние разговоры с Нискиричем, я всё ещё ощущаю себя чужим. Одиноким, если угодно. Причём временами куда острей, чем в убогих шатрах Стиб-Уиирта, где мой статус плавал между жалким рабом и глупым тягловым животным. Временами мне становится очень страшно в дикой и непредсказуемой толпе чу-ха. До желания закрыть глаза или вовсе шагнуть с моста Тобу, более известного, как Доска Прыгунов… Но я сознательно заставляю себя почти каждое утро возвращаться в эту толпу, оставлять за спиной квартал за кварталом и даже говорить с незнакомцами. Одновременно я запоминаю район, впитываю его названия и проникаюсь запутанным устройством.