– Жив, не сомневайся. – Он кивнул на сруб, что стоял рядом. – До зимы дом не подымете. – Коли Степан жив, с Божьей помощью подымем, только вернется ли он? – О худшем не думай и перебирайся в мой дом. – Ты о чем это? Бабе замужней? Ополоумел, Иван? – возмутилась баба. – Не о том ты, глупая, подумала. Отдаю я вам свой дом. Живите, пользуйтесь да детей больше рожайте. Они Руси ой как нужны. Женщина растерялась. – Совсем с толку сбил. А ты как же? – А я сюда не вернусь, Клава. И на Москве мне не быть. Тяжко здесь. Ухожу совсем. – Куда, Иван? У тебя же служба. – По службе и ухожу. Так что в доме все ваше теперь. Переходи уже сегодня. Нечего в каморке дощатой маяться. – А коли передумаешь? Вернешься и выгонишь? – Не вернусь я, Клава. – Ну не знаю. – Делай, как я сказал. – Ларгин вскочил на коня, повернул его и повел к выходу из города. Баба перекрестила его. – Да хранит тебя Господь, добрая душа. Она заплакала, сильнее прижала дитя к груди, поняла, что сосед ее пошел на смерть. В шатре хана, окруженном десятком нукеров, на подушках, разбросанных по персидскому ковру, возлежал правитель Крыма Девлет-Гирей. Рядом сидел мурза Рустам Чалаш, ставший после пленения Дивей-мурзы первым советником. Между ними скатерть, на ней пиалы с шербетом, чаша со сладостями. Отпив глоток, Девлет-Гирей спросил мурзу: – Скажи, Рустам, где мы совершили ошибку? – У берега, хан. Думаю, там, когда от Тулы пошли к Оке. – Но в чем мы ошиблись? – По-моему, в том, что не подумали, почему русские так крепко обороняют мелкие перелазы и броды, а крупные держат слабо. – Это значит, что они пропустили нас там, где им выгодно было? – Получается так. – Но это большая опасность. Откуда Воротынскому или царю Ивану было знать, куда мы пойдем, перейдя реку? – Значит, они это знали. – Мыслишь, изменники?.. – Да. – Но насколько мне известно, к русским никто из знающих людей не перебегал. – Да этого и не требовалось, потому как царь Иван узнал обо всем еще при подготовке похода. – Измена в Крыму? – В Бахчисарае. Более того, во дворце. – Изменники – ближайшие мне вельможи? – Да, это кто-то из них. – Но кто? Мурза пожал плечами и ответил: – Боюсь, мы этого уже никогда не узнаем. Да и не о том сейчас думать надо, хан. Мы должны решить, как разбить полки неверных, которые стоят у проклятого гуляй-города рядом с Молодями. Теребердей и Дивей дважды пытались сбить оборону русских. В итоге мы потеряли половину войска. Теребердей погиб, Дивей пленен. С ним твои родственники. Хан явно нервничал. – Но как еще сломить оборону у Молодей, если не напором? – спросил он. – Там местность такая, что врага не обойти. – Да он и не даст нам это сделать. Русские использовали наши приемы, и об этом мы тоже подумать не могли. Но я не напрасно говорю о поражениях Теребердея и Дивея. Русские у Молодей выстроили оборону так, что мы вынуждены идти на гуляй-город. Эта крепость и наносит нам главный урон. – Может, ударить по Москве? – И тут же получить ответ в спину? – Но какой-то выход должен быть. – Мне докладывали, хан, что у русских припасов осталось на день-два, может, на три. Если они убьют лошадей, то протянут неделю, не больше. Наступать Воротынский не будет. У нас, несмотря на потери, рать гораздо больше русской. Без лошадей гуляй-город станет не подвижной, а обычной крепостью. Если выставить тяжелые пушки на дальних рубежах и использовать зажигательные ядра, то разрушить, сжечь ее не составит особого труда. Без гуляй-города русские будут вынуждены обходными путями отойти к Москве. Тогда все встанет на свои места. Мы окружим русскую столицу, а они выставят на обычных позициях свои полки, потрепанные у Молодей. – Ты предлагаешь пока стоять здесь и ждать? – Не совсем. К Молодям надо послать еще один тумен, дабы держать русских в напряжении и тревоге, не давать им спокойствия, лишать уверенности в том, что они могут победить. Иногда надо обстреливать гуляй-город из полевых пушек, бить по бокам, беспокоить полки, которые стоят у Молодей. А самое главное – громить отряды, если те пойдут сюда из других городов и крепостей, ждать, покуда голод не заставит русских открыться. Можно и часть тяжелого наряда дать тумену. Пусть палят по гуляй-городу, покуда тот не лишится лошадей. – Это ты дельный совет дал. Кого предлагаешь послать к Молодям? – Мурзу Джабара. Он человек степенный, имеющий немалый опыта ведения войны с русскими, не стремится любой ценой завоевать твое расположение, сделает все точно по приказу, не поведется на уловки. А они непременно будут. Ведь князь Воротынский тоже поймет, что мы, по сути дела, приступили к осаде его позиций. – Согласен. Пусть будет так. Он собрался было хлопнуть в ладоши, позвать слугу и послать его за мурзой, но тут у шатра поднялся шум. Внутрь заглянул сотник нукеров Тагир Акгур и доложил: – Господин, сторожевой разъезд гонца из Москвы в Молоди отловил. При нем грамота князя Токмакова. – Гонец жив? Сотник сморщился и ответил: – Побили его крепко. Он, собака, одного нашего воина убил, еще одного ранил. Но живой, говорить может. – Сюда его! Быстро! Чалаш-мурза хмыкнул и проговорил: – Странно. Девлет-Гирей повернулся к нему. – Что именно, Рустам? – То, что гонец шел один, прямой дорогой, хотя и знал наверняка, что здесь стоит наша рать. – Торопился, наверное, на объезд времени не было. Значит, он нес Воротынскому важную весть. Сейчас узнаем. – Не нравится мне эта торопливость. Надо как следует допросить гонца, жилы из него вытащить, но узнать правду. – Вот ты этим и займешься. – Слушаюсь! Нукеры ввели в шатер окровавленного русского ратника. Тот сплюнул на драгоценный ковер сгусток крови, высоко поднял голову. – На колени! – закричал Чалаш. – Перед тобой правитель Крыма, а вскоре и всей Московии. Ларгин кое-как сумел усмехнуться и заявил: