Но колдунья только улыбнулась, сделавшись довольно-таки симпатичной женщиной, хотя и полноватой на мой прихотливый взгляд, и глубоким грудным голосом сказала: — Ты должен сделать мне ребенка, фаранджи! Это будет великий колдун! Я вздохнул облегченно, и заверил, что такая честь была бы мне очень даже лестна, но этой ночью проклятый колдун привел ко мне толпу осатаневших баб, и после них никакой речи о производстве новых колдунов идти вовсе не может. А ждать, когда я восстановлю свои силы тоже нельзя — меня ждут великие дела во имя Демона Смерти и Богини Смерти, и потому мне нужно срочно выдвинуться туда, где бывают фаранджи на своих железных зебу, чтобы эти самые фаранджи доставили меня к гнездовищу железных птиц. На что колдунья меня заверила, что очередная экскурсия появится в соседнем селении послезавтра, и она уверена, что эти фаранджи будут рады отвезти меня в аэропорт Аддис-Абебы, или они им всем вместе с гидом бошки поотшибают. Так я узнал о том, что мурси не все такие дикие, как мне думалось, а еще о том, что не все то, что начинается плохо — заканчивается еще хуже. А после я пошел к лежащеиму без сознания колдуну со сломанной в трех местах челюстью (Силен я стал, ого-го! Не только с женщинами силен! Пусть даже и со снадобьем), и сдернув с него амулеты во избежание взрыва, быстренько привел в подчинение себе, любимому. Ну а затем вылечил его сломанную челюсть. Можно было бы конечно отправить его душу к Моране, но не будет ли ей слишком жирно? Сколько я душ уже к ней отправил? Хватит на несколько лет вперед! А я-то боялся — где возьму жалких десять душ? Спасибо рыжему колдуну, «помог»! Как говорят англичане: «В каждом свинстве есть свой кусочек бекона». Глава 5 — Иди сюда, быстро! Бегом! Снимай это! Я указал на тряпочку, которая когда-то была моими относительно чистыми трусами. Эта тряпочка сейчас не очень уютно устроилась на бедрах толстенной девахи со здоровенной тарелкой в губе. Трусы врезались в жирную плоть, и при взгляде на девку я вспомнил гусеницу с ее перетяжками на толстеньком брюшке. Отвратительно! Девка, испуганно оглядываясь на меня стянула трусы, опустилась на колени и встала ко мне задом, видимо решив, что великий белый колдун с грозно торчащим нефритовым жезлом, как его называют китайцы, решил тут же попользовать девицу, прямо не отходя от кассы. То есть от жертвенного столба, на котором все еще висела выпотрошенная старая колдунья (Отвратная картина! Стараюсь туда не смотреть, но…взгляд возвращается и возвращается! Бррр) Зрелище это было таким отвратительным, что меня едва даже не затошнило. Нет, не от вида мертвой колдуньи — от вида розово-черной задницы, поднятой кверху в готовности исполнить любые мои колдунские причуды. Ну а что касается старой колдуньи…печально, конечно. Честно сказать, я уже к ней как-то и привык. Уже и за «свою» ее держал… — Иди отсюда, дура! — не удержался и пнул толстуху в зад. Она не упала, мой пинок только лишь придал ей энергии и с визгом, мотая губной тарелкой девка скрылась за ближайшей хижиной. Я поднял мои трусы — брезгливо, двумя пальцами — повертел их в воздухе и отбросил в сторону. Черта с два я их надену! Лучше штаны на голую задницу натяну! Еще заразу какую-нибудь подцепишь от этих засаленных трусилей. Кстати, насчет штанов… — Эй, Дамбадзу! Где моя одежда! Найди ее! — крикнул я колдунье, о чем-то говорившей с вылеченным мной колдуном, и та с готовностью завопила куда-то вдаль, усиленно размахивая руками и едва не подпрыгивая на месте. Через пять минут штаны и рубаха лежали передо мной на земле, не очень чистые, но зато целые. Тут же был и ремень, и носки (грязные, как черт знает что!), и ботинки со следами грязных ног в светлом нутре. Между прочим — итальянские ботинки, я за них десять штук отдал. Да и штаны не с помойки взяты — лен и хлопок. — Дамбадзу, я хочу вымыться — глянул я на колдунью, с видом преданной собачонки ожидавшей моих приказаний — И мне нужно постирать эти носки! И рубашку! И штаны! Мыло у вас есть? Мыло у них было, но было еще и очень хорошее заклинание, которое на самом деле вмиг сделало мою одежду чистой, как в момент рождения. А вот вымыться мне пришлось самому. Воду натаскали из мутной реки Омо, которая протекала в сотне шагов от деревни, и скоро я уже мылся — отфыркиваясь и с наслаждением намыливая свою давно не мытую голову. Ну да, желтой грязной водой особо не намоешься, но и это хорошо, когда у тебя нет ничего иного. Вообще ничего. Все познается в сравнении. Вымывшись, оделся и наконец-то почувствовал себя человеком, а не жертвой для адского жертвоприношения. Вот теперь можно и пожить! — Дамбадзу, когда ты меня отведешь туда, где бывают фаранджи? — спросил я, усаживаясь на отполированный задами пенек, который любезно мне подставила одна из девушек прислуги. — Лучше выйти завтра, Великий! Завтра с утра и пойдем! — Если мы завтра пойдем, то придем к вечеру. Вечером фаранджи не будет. Значит, мне придется ночевать в той деревне. А я этого не хочу. Хватит мне уже мурси, я вами сыт по горло! — Но если мы выйдем сейчас, то придем только ночью! И на нас могут напасть! Великий, мы дадим тебе лучшую хижину, ты отдохнешь, поешь, поспишь, а на рассвете мы выйдем! Сегодня нам еще нужно похоронить мертвых. А вот завтра… — Вы их чего…есть будете? — с опаской осведомился я — Ну…мертвых? — Нет, не будем — не удивилась колдунья — просто положим в могилы, я прочитаю молитву богам, и мы справим траурный ужин. Ну и…все! Великий, ты хочешь поесть? Что тебе приготовить на ужин? Я хотел попросить сварить мне бульон, но тут же осекся. Ну его к черту, этот бульон! Чего доброго, сварят…не то что нужно. Старую колдунью, например. И поди-ка, отличи ее на вкус от мяса зебу! Нет уж, пока я у мурси — ничего мясного, обойдусь и кашей с маслом. И этим их чертовым кофе. О чем я тут же сообщил лоснящейся на солнце колдунье. Обедали мы с ней вдвоем. Второй уцелевший колдун куда-то подевался, и я не стал спрашивать — куда именно. Какая мне разница? Зря я его вылечил, надо было все-таки башку ему разбить. И этой чертовой толстухе-колдунье! Вообще-то это она выпотрошила старуху, и при этом радостно хихикала. И неважно, что насколько я понял у них со старушенцией давние-предавние счеты. Даже когда ты убиваешь врага, не надо уподобляться всяким там маньякам — убил, да и ладно! Но не пытай, не радуйся мукам казненного! Колдунья оказалась словоохотливой, и весь обед занимала меня «светскими» разговорами — например, спрашивала, откуда я прибыл в эти места, каким способом и с какой целью. Я отвечал уклончиво, почему-то мне не хотелось, чтобы местный люд знал о том, как я лоханулся, попав в ловушку. Постепенно баба от меня отстала и наконец-то замолчала. Уже когда перешли к забористому местному «кофе», я вдруг обратил внимание на молоденькую девчонку, которая нам и прислуживала. Я не умею на глаз определять возраст местных «красоток», негроидный тип лица мне абсолютно незнаком — я всех местных аборигенок отношу только в две категории: «молодая» и «старая». У молодой груди или торчат, или не до конца обвисли, у старой вместо грудей две болтающиеся тряпочки, ну и морщины на лице. Если это лицо не закрашено белым и его можно разглядеть. А если вспомнить, что досамой старости эти бабы носят дурацкие тарелки…как определить возраст девицы? Лица-то как такового нет! Безумная вытянутая морда вместо лица! Почему я обратил внимание на эту девчонку — вначале и сам не понял. Девка, как девка — груди торчат (совсем маленькие, видно, что молоденькая), тело раскрашено белым (эдакий снеговик), волосы сбриты напрочь (тут все женщины практически лысые). Совсем голая — так здесь в таком виде ходят процентов восемьдесят населения. Фаранджи рядом нет, так на кой черт утруждать себя ношением красивых тряпок? Вот автомат Калашникова — это да, нужно. А набедренная повязка — зачем? Тем более что под краской совсем ничего не видно, все равно как и одеты. Но вот что-то привлекло внимание, да и все тут! Я даже задумался — что со мной такое? Чувствую, что-то не так! Попивая «кофе» подзываю девчонку: — Эй, ты, иди сюда! Девчонка с готовностью, рысью подбегает, плюхается передо мной на колени склонив голову. Поза полной покорности. Колдунья рядом со мной вдруг замолчала, перестала задавать вопросы и будто притаилась. Тоже интересный признак! А я рассматриваю девчонку, пытаясь понять — почему вдруг она меня заинтересовала. Нет, никаких сексуальных позывов, хотя фигура у нее очень даже неплохая — девка рослая, длинноногая, фигуристая. И вдруг понимаю: — Протяни руки! Покажи ладони! Девчонка так же с готовностью не поднимая голову протягивает мне руки, и я вижу! Ладони у нее розовые, как и у всех аборигенов — как ни странно, ладони и подошвы ступней у всех негров розовые, можно сказать «белые». Но выше, запястье — у всех здешних черное до черноты ваксы (утрирую, конечно, но некоторые мурси просто угольно-черные!), а у этой…загорелое! Не черное, как у всех негров, а именно загорелое! — Подними голову! — командую я, девчонка выполняет команду, и…едва не охаю — глаза у девицы…синие! — Ох ни хрена себе! — бормочу я по-русски, и колдунья, сидящая рядом со мной вопросительно на меня, смотрит. Похоже опасается — вдруг я колдую? А это слова заклинания? — Тебя как звать? — спрашиваю я у девчонки, не обращая внимания на колдунью, почему-то сделавшуюся очень хмурой, даже злой. — Мое имя Алала — тихо сказала девочка и снова опустила голову. — Это моя девчонка! — вмешалась колдунья — Она из фаранджи. Она мне прислуживает. Ее отца убил Чуквуемека. Он встретил отца и мать Алалы у реки, и стал требовать отдать хорошие вещи, потому что они пришли на его землю. Ее отец оттолкнул Чуквуемеку, и тогда тот его застрелил. Мать Алалы тоже не хотела ничего отдавать, и ударила Чуквуемеку, тогда он и ее убил. Алала была маленькая, почти не ходила — она сидела у матери на спине в большой сумке. Они приехали на машине без сопровождающего. Чуквуемека забрал все вещи, и забрал Алалу. Тогда она еще не была Алала. Часть вещей он пожертвовал богам — отдал мне. Отдал и Алалу — он хотел, чтобы я принесла ее в жертву Демону Смерти. Но я решила, что пусть она мне служит. Алала слабая и некрасивая, она болела. Я ее лечила. Алала выжила. Теперь она служит мне, но, наверное, я все-таки при несу ее в жертву — совсем бесполезная. А может продам в Аддис-Абебу, в публичный дом. Я попросила мужчин, они ее научили их ублажать, но говорят — у нее и это плохо получается. Я ее била, но и это не помогает. Глупая! Фаранджи! — А как же власти? — спросил я непослушным языком. Мне очень хотелось сломать колдунье шею. Но эта тварь даже не поймет — за что я ее придушил. Для этих аборигенов все обыденно и нормально. Да, контраст — автомат Калашникова и голые зады, рабство и все, что с ним связано. Но это Африка! А тут все может быть, в этой самой Африке. — Что власти? — не поняла колдунья — Ты имеешь в виду власти в Аддис-Абебе? Они сюда не лезут. Это наша земля! Захотим — заберем вещи, захотим — убьем! Никто не смеет ходить к нам без спроса! — А куда тела дели? Ее родителей — я посмотрел на Алалу, так и стоявшую передо мной на коленях и похожую на белое изваяние — И машину. — Машину продали человеку из Аддис-Абебы — невозмутимо пожала плечами колдунья — Остальные вещи в деревне. А мертвецов покидали в реку. Крокодилы сожрали. Фаранджи не могут ходить на нашу землю! Если, конечно, это не Великий Колдун! (Поклонилась мне) — А как бы мне увидеть этого Чуквуемеку? — как можно спокойнее спросил я, стараясь не выдавать своих чувств — Он здесь, в деревне? — Здесь — снова пожала плечами колдунья — Только зачем тебе его видеть? Я могу сказать, чтобы его выкопали, но…как скажешь, Великий! Ты хочешь взять его жир для колдовства? — Он что, мертвый? — понял наконец я. — Ну…да! Ты же его и убил! — улыбнулась колдунья, обнажая удивительно белые зубы — А тебе что, понравилась Алала? Хочешь ее? Она же ведь из фаранджи, должна тебе понравиться. У нее некрасивые голубые глаза, и она слишком светлая. Но это уж как кому нравится! Она не забеременеет, я наложила на нее заклятие, так что можешь не опасаться. И дурной болезни у нее нет — я тоже ее закляла. Я ее иногда гостям отдаю, некоторым мужчинам нравится. Рабыня-фаранджи не у всех есть, некоторые любят странное. Эй, Алала, иди и вымойся как следует! Пусть Великий на тебя посмотрит! Девушка вскочила и убежала, прежде чем я что-то успел сказать, а колдунья посмотрела на меня, улыбнулась и добавила: — Хочешь — забирай ее. Будет твоя рабыня. Могу и еще девушек тебе подарить. Фаранджи-рабынь больше нет, но есть другие, хорошие девушки! — Я хочу увидеть все вещи, которые были на родителях Алалы! — твердо заявил я, отставив чашку с остывшим кофейным супом. — Все вещи? — сразу потухла колдунья, помолчала, через несколько секунд добавила — Это долго собирать. Мне надо обойти хижины, сказать людям. Ты возьмешь вещи себе? — Вообще-то это вещи Алалы — буркнул я, и тут же добавил — Еще не знаю. Все вещи! И самое главное — документы! Банковские карты. Все, что есть! Колдунья тут же унеслась исполнять распоряжение Великого (чувствую себя чем-то вроде фараона), но прежде чем появились первые вещички несчастных фаранджи, убитых больше десяти лет назад, передо мной предстала эта самая Алала — без краски на лице и теле, в своем так сказать первозданном виде. И я этак слегка охренел. Это ее местные уродцы называют некрасивой?! Хмм…нет, ну так-то понятно, что критерии красоты у всех народов разные. И у тех, кто больше напоминается обезьян-переростков красивыми будут именно те, кто похож на этих самых обезьян. Но…неужели нет какого-то универсального идеала красоты? Наверное, все-таки нет. Существо, максимально приспособленное к условиям жизни в определенном месте вселенной естественно будет считаться красивым среди своих соплеменников, даже если оно походит на огромную уховертку. Все дело именно в приспособленности этого существа к выживанию. Алала сейчас выглядела обычной европейской девчонкой, которую раздели догола, выщипали все волосы на теле и обрили голову. Что интересно — на теле у нее не было ритуальных шрамов, которыми усиленно покрывали себя все женщины и мужчины мурси. И не было дыры в нижней губе для вставления туда тарелки. Как не было дыр и в мочках ушей — что большая редкость для здешних обитательниц. Алала даже не сильно загорела — видимо потому, что была постоянно покрыта белой краской, отпугивающей муху це-це. И она была красива. Даже пугающе красива! А может мне так показалось после того, как я некоторое время пробыл среди людей негроидной расы — теперь любая, самая простенькая женщина европейской внешности покажется мне настоящей красоткой. — Садись — предложил я дрогнувшим голосом, стараясь на разглядывать ее женские прелести. Странное дело — когда Алала была покрыта краской и выглядела так же, как большинство женщин мурси — ее нагота выглядела совершенно естественно и никак не привлекала внимания. Ну…почти не привлекала. А вот теперь, когда краски на ней не было…почему-то я даже слегка застеснялся. Или не застеснялся…даже не знаю, как это назвать…скорее мне было неудобно от того, что я сижу сейчас рядом с голой молоденькой девушкой можно сказать в людном месте (на нас отовсюду смотрели аборигены), и не делаю никаких попыток как-то прикрыть ее наготу. Глупо, конечно, почти всю свою сознательную жизнь Алала провела вот так, голышом, мало того, похоже, что из нее эти твари сделали что-то вроде деревенской шлюшки, и другой жизни она просто не знает и совершенно не стесняется, а мне все равно неудобно, не по себе. Я-то понимаю, что с ней сотворили! Мне за этих людей стыдно! Мда…мало я их отправил к Моране, ей-ей мало! А, впрочем,…кто звал тех же иностранцев на землю мурси? Разве мурси их приглашали? Хотели, чтобы кто-то фотографировал дома мурси, их самих? Приехали фаранджи, развратили мурси подачками, а потом и говорят: «Эти мурси такие злые! Не дашь им денег — могут и убить! Очень злое племя!» Ну да, я стараюсь понять и этих людей. Для европейцев они будто обитатели чужой планеты. Легко убивают, не гнушаются отведать человечины, грабят, если представится такая возможность. Но замечу — они не приезжают в деревню Кучкино и не требуют от местных жителей наряжаться в свои лучшие наряды и устраивать фотосессии. Как всегда, в этом мире — все сложно. Ничего нет однозначного, простого. Через час передо мной на куске ткани лежали вещи, которые остались от родителей Алалы. Вещей было немного — старые джинсы, судя по всему, принадлежащие отцу девчонки (Видимо лежали где-то вроде как в сундуке, как большое сокровище, потому и сохранились), ремень — тоже видимо его ремень. Клетчатая рубашка с дырочкой на груди (тоже видать лежала в запас, как и штаны). Бумажник — пустой, документов никаких. Как несколько смущенно пояснила колдунья — документы сожгли, потому что они мурси не нужны, и ценности никакой не представляют. Разбитый фотоаппарат — когда-то народ мун считал, что такие штуки воруют душу человека. Вот его и разбили. Но почему-то не выбросили. Красивый же!