Но это я уже видел краем глаза. Другое меня привлекло, да такое, что просто дух перехватило. Прямо у разверстых ног покойницы стояла… она! Эта же самая старуха — в халате, в тапочках с помпонами! Только едва заметная, полупрозрачная, как если бы на какую-нибудь фотографию наложился другой образ, с другого фото. Она смотрела на меня неморгающими белесыми глазами, и по телу моему вдруг прошел предательский холодок. Такой холодок, какой иногда вдруг забирается за воротник тогда, когда ты стоишь в заброшенном, оставленном хозяевами доме. Тихо, печально, на стенах фотографии давно умерших людей, они будто смотрят тебе в душу… и вдруг, ни с того ни с сего… обдает холодом… И теперь я знаю — почему. — Кто тебя убил? — спросил я запросто, не зная, как правильно общаться с духами. И правда — где руководство по общению с духами? Где можно прочитать, как именно к ним обращаться и чего от них ожидать? Всяческие жульнические руководства от экстрасенсов — не в счет. — Валерка Куракин и Костян Брагин — прошелестел голос покойницы — Они пьяные были. В долг хотели. А я не дала. Тогда Валерка меня ударил кулаком, а потом они снасильничали. И Валерка меня задушил. Накажи их! Накажешь? — Обязательно! — искренне пообещал я и шагнул к дверям, потом вспомнил, остановился — Что я могу для тебя сделать? — Отпусти меня! — прошелестел дух хозяйки дома — Отпусти! — А как? — растерялся я — Ну… лети! — Отпусти! — снова прошелестел дух, и я досадливо поморщился — как ее отпускать-то?! Перекрестить, что ли?! Или чего еще сделать? А! Сообразил. — Отпускаю! — я подкачал в свой посыл немного силы, и привидение заколыхалось, стало растворяться в пространстве. Через пару секунд от него остался только клочок тумана и слова: — Спасибо, колдун! — Ну… пожалуйста! Лети на здоровье — почему-то ответил я. Глупо, конечно. Ну какое нахрен здоровье у духа?! Если только душевное! Когда вышел на улицу, с минуту привыкал к свету — солнце было ярким, как летом, и первые секунды почти ничего не видел — ослепило. Зато слышал — как Гав Гавыч ехидно сказал: — Ну что, Каганов, понравилась тебе старушка? Хотел бы ее? Небось мечтаешь о такой красотке? Тут я не выдержал: — Слушай, ты… твой поганый язык когда-нибудь вообще останавливается? У тебя есть что-то святое? — Неа! — легко согласился эксперт, черкая в своих бумажках. Он сидел на скамейке у палисадника и выглядел совершенно довольным жизнью — Святого в жизни вообще нет! И святых нет! Есть только такие как мы, и еще хуже! Так что, Каганов, чтобы выжить — тебе нужно пересмотреть свои жизненные принципы, понял? — Мне очень хочется, чтобы ты, Гав Гавыч, когда начнешь говорить гадость — сразу же блевал! — ухмыльнулся я — Вот как захочешь мерзость сказать, и знаешь, что мерзость говоришь — так сразу и вырвало! Жаль, что я не колдун, я бы тебе устроил! — Жаль что я не колдун, иначе бы вы у меня все от… — лицо Гав Гавыча исказилось и его вырвало полупереваренными кусочками колбасы, моркови и чего-то хлебного. Шаурму видать ел, не иначе. Рвота была на груди, на штанах, и самое главное — на бумагах, которые он держал в руках, сложенными на папке. Рвало его секунд пять, потом приступ закончился, и эксперт ошеломленно посмотрел по сторонам, будто пытаясь понять, что это было. — Проклятая шаурма! — просипел Гав Гавыч — Я этого Арама вы… у и высушу! Козел пархатый! Похоже, что это обещание не было чем-то плохим и Арам действительно был козлом, заслуживающим анальной кары, потому что Гав Гавыча не вырвало, и он принялся утирать губы запястьем, тяжело дыша и отплевываясь кусочками застрявшей в зубах пищи. — Акты осмотра испортил… — безнадежно вздохнула Михална — Теперь заново будешь писать. Заново понятых — подписывать. Хорошо, что я их не отпустила! — Да пошла ты… — вздохнул Гав Гавыч, но его снова не вырвало. Видимо послать по адресу Михалну тоже было вполне порядочным делом. Ведь наказание только за плохие слова! А что может быть плохого в посылании какой-нибудь дуры? — Вась, я пошел в обход! — сообщил я оперу, тоскливо мусолившему кривую сигарету и наблюдавшему за облаками. Тот индифферентно кивнул, мол — «Да иди ты… хоть на край света! Мне-то какое дело?!» — я и пошел. К двух понятым — бабам лет сорока-пятидесяти, переминавшимся с ноги на ногу метрах в десяти от нас. Кто мне еще подскажет, где обитают злодеи — если не они? Только вот стоило бы подумать — а что я сделаю, когда найду злодеев? Сдам их в райотдел? Ну и что это даст? Раскрытие убийства? Палку в ведомости? Хорошая штука, да. Только опер вызверится — почему ему не сказал, почему сам все сделал. Выскочка, да? А тогда — где я взял информацию о том, кто убийца? Ну не рассказывать же, что мне сама покойница рассказала? Кстати… как это я ее увидел-то? С какой стати? И еще интереснее — а как я с ней говорил? Каким образом? Ну я-то понятно — голосом говорил. А она как со мной общалась? И чем я ее слышал, если она не сотрясаниями воздуха информацию передавала?! Опять загадка! Загадка на загадке и загадкой погоняет! Но сейчас надо вначале злодея найти — главного злодея. А уж потом… потом подумаю — что с ним сделать. Или с ними. Ведь пожизненное им не дадут, точно. Отсидят, да выйдут. А тюрьма им небось дом родной… Разве это наказание будет справедливым? В общем — подумать надо. Хорошенько подумать! Главный злодей — судя по информации, полученной от понятых — обитал в домишке на краю деревни — синий облупившийся штакетный забор, крыша из старого, темного, чуть ли не замшелого шифера. Никакого движения, и только калитка, сорванная с петли, тихо поскрипывает, будто жалуясь на свою сюдьбу. Дома тоже умирают — как люди. Стареют. Ветшают. Особенно, если в них живет такая мразь, за которой я сейчас иду. Такие люди (хотя их и трудно назвать людьми) — они как глисты, как вирусы, которые сидят в теле человека и отравляют его продуктами выделения. Они как болезнь, которая поедает ранее здоровый организм. Вспомнить только, что было в девяностые — казалось, эта болезнь вконец уничтожит государство, пронизанное паразитами сверху и донизу. Но как-то ведь избавились, как-то вывели эту нечисть! Этих бандитов, эту шпану, этих отморозков! И кстати — я верю в пресловутую «Белую стрелу», хотя скорее всего она называлась совсем иначе. Уголовных авторитетов и самых одиозных отморозков бандформирований поубивали, часть пересажали, остальные просто разбежались — видя, что им в этой жизни ничего хорошего не светит — если будут заниматься тем же самым. Конечно, часть все-таки выжила и переродилась в полезных государству паразитов, но так же ли они полезны народу, как и государственной власти? В этом я совершенно не уверен. Впрочем — я не политик, не чиновник, и многого не знаю. Я просто бывший офицер-связист, а теперь — самый низший из низких в ранге чиновничьей социальной лестнице. Я всего лишь сельский участковый, зарплаты которого едва хватает, чтобы содержать самого себя. То есть — Никто, и звать меня Никак. По крайней мере — раньше таким был. До того — как. Дверь была не заперта, потому я без стука вошел в полутемную прихожую, из которой на меня пахнуло застарелым запахом сивухи, грязных носков, мочи, пота и чего-то неуловимо неприятного, сладковатого — будто здесь, в этом помещении когда-то давно разлагался труп и натекшая из него жидкость пропитала и пол, и стены, впиталась в самую душу этого грязного помещения. Хозяин дома (если это был он) спал на старом продавленном диване — здоровенный рыхловатый мужик лет тридцати пяти-сорока, весь в наколках отпальцев и до самой шеи. Майка, которая когда-то была белой — заляпана пятнами то ли крови, то ли кетчупа, а еще — жирными пятнами, будто хозяин этой майки регулярно лежал на столе, уткнувшись грудью в засиженные мухами объедки. Впрочем — как и спиной. В общем — свинья свиньей, настоящее животное. Хотя сравнивать животных с этой тварью было бы оскорблением для братьев наших меньшИх. — Вставай! — толкнул я борова ногой — Вставай, быстро! Куракин? Валерий? — Куракин, и чо? — продрал глаза боров — да пошел ты на…. мусор! Вы, мусора, совсем ох… и! В дом заходят бля как к себе домой! У тебя ордер на обыск есть? Нет? Тогда иди на… й! Я тебя не вызывал! Он сел на край дивана и уставился на меня мутными глазами неопохмеленного пропойцы, а я застыл — не от неожиданности, не от страха (боже упаси!), и даже не от того, что не знал как поступить. Меня просто парализовало от ненависти и желания убить. Давно у меня не просыпалась такая яростная, такая шипучая ненависть, даже и не помню — когда я так ненавидел человеческое существо! Может просто с годами я стал злее? Или начал ближе к сердцу принимать происходящее в мире зло? Я прицелился и ударил пяткой в грудь сидящего мужика. Сильно, со всей дури! Даже не ударил — толкнул, пнул — так, что он завалился на диван. Мужик на удивление быстро очухался, практически моментально — у него оказалась на удивление быстрая реакция, что для пропитого алкаша очень даже странно. Эта тварь мне напомнила одного персонажа, постоянно мелькавшего на экранах ТВ — Дацика. Такое же тупое звероподобное лицо, такая же агрессия — при лишнем весе, но довольно-таки широких плечах. Эдакому злобному амбалу завалить случайного прохожего ударом в челюсть никакой сложности не составляет! Я не был случайным прохожим и был готов к нападению, хотя и не такому энергичному, потому тут же выписал красивый крюк справа в челюсть, после чего моя рука заныла, как если бы я ударил по доске-пятидесятке. Да, попал. Боров завалился на диван в глубоком нокауте, а я остался стоять возле дивана, морщась и потирая ушибленную кисть руки. Вот нахрена я его бил, когда мне нужно было всего лишь крикнуть: «Стоять!» И он бы застыл, как столб! Я же колдун, черт подери! А может, это было подсознательное желание не выдавать себя? Нет, ерунда. Просто я забыл обо всем на свете и мне хотелось измордовать гада до полусмерти собственными руками. Уж больно я не люблю тех, кто убивает и насилует старушек. Впрочем — вообще всех, кто убивает и насилует. Я стоял и смотрел на валявшегося без сознания негодяя и раздумывал — то ли сдать его оперу, то ли… — Ты будешь харкать кровью и выть от боли до самой смерти! Ты будешь ползать в собственном дерьме и блевотине! Ты будешь разлагаться и умирать — неделя за неделей, пока не сдохнешь в собственных испражнениях! Да будет так! Меня качнуло — такой сильный заряд чего-то я выпустил из себя. Мне даже показалось, что в воздухе запахло озоном, как после грозы, или как в помещении, где одновременно работают несколько больших ксероксов. Мужик и не дернулся, но я точно знал — ему конец. Повернулся, и пошел прочь. Все. С этим — все. Теперь второй. Второй жил через дом от своего подельника. Дома была его жена — зашуганная, бледная, истощенная то ли недоеданием, то ли болезнью женщина лет тридцати. Она комкала в руке застиранный передник и смотрела на меня с таким испугом, что я понял — знает. Она все знает! Он успел уехать до моего прихода. Собрался еще ранним утром, сложил сумку, взял паспорт, и уехал с соседом, который собирался на базар в райцентр. По крайней мере, так следовало из слов жены, упорно отводящей глаза в сторону, как если бы ей передо мной было мучительно стыдно. Кстати сказать, она так ни разу за все время и не спросила, с какой стати и почему я вообще-то в этот дом заявился. То ли привыкла, что к ним время от времени заваливается полиция, то ли точно знала — зачем тут находится участковый, и по какому поводу. Я осмотрел дом, обойдя его комнаты — вдруг гад все-таки спрятался. Нет, его не было. Заметил вязаную шапку, которая висела на вешалке у входа. — Это его шапка? — спросил я, глядя в глаза женщине. — Да… Костина! — женщина закусила губу. Врала она. Нет, не насчет того, чья это шапка. Врала, что он уехал в район. Заныкался где-нибудь поблизости — может у какой-то родни, может у дружбанов. Глупо, конечно, но кто сказал, что эти мрази отличаются умом и сообразительностью? Чтобы уйти от ответственности ему следовало бы сейчас выйти на трассу, попроситься в попутчики к дальнобою, и на перекладных уехать как можно дальше — на север, к примеру. В глушь. Забиться в тайгу, пристроившись к какой-нибудь таежной артели, и не вылезать оттуда минимум лет десять. И даже в этом случае будет шанс, что его возьмут — вечно в тайге он все равно не сможет сидеть. Уголовники не могут без своего окружения, без своих «корешей». Им надо вместе выпивать, вместе развлекаться. Хвастаться своими «подвигами» и строить планы на новые безобразия. Опять же — а жену потиранить? Выместить на ней всю злобу своей тупой неудавшейся жизни? Как без этого жить? В общем — никак они не могут оторваться от своего ареала обитания, и как следствие — обязательно попадаются, рано или поздно. Пройдет месяц, два… год — а все равно попадется. Даже просто случайно — за другое преступление. И тогда вылезут уже все художества. И так бывает всегда. Я взял шапку, осмотрел ее изнутри, и с удовлетворением заметил на ней несколько человеческих волосов. Хорошо! Это — хорошо! — Кто-нибудь кроме мужа эту шапку носил? — спросил я вроде как между делом, засовывая шапку в свою папку. — Нет… это Костина — пожала плечами женщина, снова пряча глаза. — Чего ты его выгораживаешь? — все-таки не выдержал я — И вообще, зачем с ним живешь?! Он же мразь! Самая настоящая мразь! — А куда я пойду… — вздохнула женщина — кому я нужна? И жилья другого нет. А он найдет — прибьет. Дура была — замуж за него вышла. Теперь только терпеть — до самой моей смерти. Знать, судьба такая! Она тихо заплакала, слезы текли по ее лицу — некогда милому, даже красивому, а теперь изможденному, как у заключенной Бухенвальда, и я невольно скрипнул зубами: ненавижу! Я ненавижу этих мразей! И понимаю бывшего хозяина моего дома, который ставил на них опыты. Вот и я поставлю опыт… может и получится! А если нет — время от времени буду посещать этот дом — все равно поймаю урода. Никуда он от меня не денется! Дальше все пошло обыденно и нудно. Я дом за домом обошел соседей убиенной старушки, узнал, что они никого не видели и ничего не слышали, а потом пришла труповозка, в которую и загрузили несчастную убиенную бабку. Дом опечатали — Михална поставила свою печать на пластилине, слеплявшем ленту ограждения. Все, как обычно, и вообще ничего нового. Гав Гавыч был сумрачен и бледен, ни на кого не смотрел, сидел с полуприкрытыми глазами и судорожно, тяжело дышал. Увидев меня хотел что-то сказать, но тут же поперхнулся и рот его закрылся — видимо даже малейшая попытка сказать гадость вызывает у него приступ тошноты. Хорошо я поработал! Очень и очень доволен результатом! Опер мрачно сообщил, что он тоже поспрошал соседей — и само собой, никто ничего не видел. И что это точно висяк висяковый, и что мне и ему, оперу, похоже что отвесят хорошеньких плюх. Чем меня совершенно не удивил и абсолютно же и не расстроил. Кстати сказать — может с неделю назад я бы еще и подосадовал на то, что могу зазря получить начальственный нагоняй — ведь хочется быть образцовым служакой, есть у меня такой инстинкт, вбитый еще в училище — быть лучшим! Быть первым! Но теперь мне было абсолютно наплевать. Да делайте что хотите! Теперь я другой. И жизнь у меня совсем другая. Какая — я пока не знаю. Но — другая. Глава 6