– Не дадим, люди добрые, и, ежели захватим самого принца Уэльского, пришлем вам на память кусочек. А что же тем временем делал принц Уэльский, спросите вы меня... В Роморантене принц задержался не так долго, как рассчитывал король Иоанн, но тем не менее вполне достаточно, чтобы тот успел выполнить свой обходной маневр. Сиры де Бусико, Краонский и Комонский яростно отбивались, поэтому принц задержался там на пять дней. Только за один день, 31 августа, англичане ходили на штурм трижды, и всякий раз безуспешно. И лишь 3 сентября крепость пала. Принц приказал предать ее огню, что, впрочем, было в его обычае; но на следующий день было воскресенье, и он решил дать отдохнуть своему воинству. Лучники понесли тяжелые потери и валились с ног от усталости. В сущности, с самого начала кампании это было первой серьезной схваткой. И принц, уже не улыбавшийся столь лучезарно, как всегда, узнал от своих лазутчиков – надо сказать, что лазутчики у него трудились на славу,– узнал, что король Франции со всем своим войском предполагает обрушиться на него. И вот тут принц призадумался: уж не совершил ли он промаха, когда с непонятным упорством осаждал крепость, и не разумнее ли было бы просто запереть в Роморантене три сотни копейщиков Бусико? Он не знал точно численности войска короля Иоанна, но знал, что воинство это куда мощнее и многочисленнее, чем его, что пытается оно сейчас перейти по четырем мостам через Луару. Ежели он не намерен загубить своих людей в неравном бою, он должен во что бы то ни стало соединиться, и как можно скорее, с войском Ланкастера. Довольно веселых набегов, довольно им устраивать себе потеху, глядя, как вилланы бегут в леса, как пылают монастыри. Лучшие его военачальники, мессиры Чендос и Грейли, были встревожены не менее самого принца; и они, даже эти закаленные в боях воины, заклинали принца поторапливаться. Он спустился в долину реки Шер, прошел через Сент-Эньян, Тезе, Монришар, задерживаясь, только чтобы слегка пограбить жителей, не имея ни охоты, ни досуга полюбоваться красавицей рекой, медленно катившей свои воды; ни островками, поросшими тополями, сквозь ветки которых прокрадывался солнечный луч; ни меловыми склонами, где наливались соками под жаркими небесами гроздья созревшего винограда. Он держал путь на запад, где ждали его помощь и подкрепление. Седьмого сентября он достиг Монлуи, и здесь ему сообщили, что большая армия под командованием графа Пуатье, третьего сына короля Иоанна, и маршала Клермона уже находится в Type. Тут он заколебался. Четыре дня он ждал в Монлуи, что Ланкастер, переправившись через Луару, приведет к нему своих людей; в сущности, ждал чуда. Но если чуда не произойдет, так или иначе, позиция у него превосходная. Четыре дня он ждал, что французы, знавшие его местонахождение, нападут на него. Принц Уэльский решил, что сможет продержаться против армии Пуатье – Клермона и даже одержать над ними победу. И выбрал место для предстоящего боя среди густых зарослей колючего кустарника. Лучники по его приказу стали рыть себе ретраншементы. А сам он, его маршалы и оруженосцы разместились в домишках по соседству. Целых четыре дня, как только начинала брезжить заря, он не отрываясь смотрел в сторону Тура. По необозримой долине перекатывались клубы утреннего тумана, пронизанного золотом; река, взбухшая после недавних ливней, несла меж зеленых своих берегов охряную воду. Лучники продолжали укрепляться на откосах. Целых четыре ночи, глядя на звездное небо, принц вопрошал себя, что готовит ему грядущая заря? Ночи выдались на редкость прекрасные, и ярче всех сиял Юпитер. «Как будут действовать французы? – ломал себе голову принц.– Что они предпримут?» А французы на сей раз строго выполняли полученный ими приказ и не шли в атаку. Десятого сентября король Иоанн уже находился в Блуа вместе со всем собравшимся там войском. А одиннадцатого двинулся на славный городишко Амбуаз – иными словами, подошел вплотную к Монлуи. Прощайте, подкрепления, прощай, Ланкастер! Придется принцу Уэльскому в спешке удирать в Аквитанию, ежели не желает он попасть в ловушку между Туром и Амбуазом: не может он отбиваться сразу от двух армий. В тот же день он покидает Монлуи и останавливается на ночлег в Монбазоне. И что же он видит поутру двенадцатого? Две сотни копий, предшествуемых желто-белым знаменем, а среди копий огромные красные носилки, откуда выходит кардинал... Как вы сами могли убедиться, я приучил своих стражников и слуг преклонять колена всякий раз, когда я ступаю на землю. Это производит впечатление, и немалое, всюду, куда я прибываю. Многие тут же преклоняют колена и осеняют себя крестным знамением. Поверьте, мой приезд вызвал в английском лагере немалое волнение. Накануне я расстался в Амбуазе с королем Иоанном. Я знал, что он еще не собирается идти в атаку, но может пойти с часу на час. Тут-то я и решил приступить к своей миссии. Я проехал через Блере, где мало и плохо спал. По бокам у меня доспехи моего племянника Дюраццо и мессира Эредиа, позади сутаны моих прелатов и клириков; в таком окружении я направляюсь к принцу и прошу его побеседовать со мной наедине. По-моему, он очень торопился и сказал мне, что через час снимается отсюда. Я уверил его, что минута-другая все же у него найдется и что слова мои, в сущности, слова самого Святого отца Папы, заслуживают того, чтобы их выслушали. Когда же он узнал от меня, что нынче королевские войска против него не выступят, он вздохнул свободнее; но во все время нашей беседы как ни старался принц показать мне, что вполне спокоен, однако ему, к великой моей радости, все же не удалось скрыть, что сидит он как на иголках. Он, этот принц, слишком высокомерен от природы. А так как и я не лишен этого свойства, начать беседу нам было нелегко. Но мне-то помогли мои годы... Красивый юноша, высокий, стройный... Правда-правда, я еще не описывал вам наружность принца Уэльского! Двадцать пять лет. Кстати, это как раз тот возраст, когда молодое поколение берет все дела в свои руки. Королю Наваррскому тоже двадцать пять, и Фебу тоже; один лишь дофин моложе их всех... У принца Уэльского приветливая улыбка, открывающая ослепительно белые зубы. Нижней частью лица и румянцем он пошел в свою мать, королеву Филиппу. От нее же унаследовал он жизнерадостный нрав и, безусловно, с годами разжиреет, как и она. А верхней частью лица он скорее похож на своего прадеда Филиппа Красивого. Гладкий лоб, синие, огромные, широко расставленные глаза, холодные как сталь. Глядит он на вас пристально и сурово, что никак не вяжется с любезной улыбкой. Обе части лица – верхняя и нижняя – каждая со своим собственным выражением – разделены великолепными белокурыми усами, которые по саксонской моде идут от верхней губы к подбородку... В глубине души это властитель. И весь мир и всех людей он видит лишь с высоты седла. Знаете, какие он носит титулы? Эдуард Вудстокский, принц Уэльский, принц Аквитанский, герцог Корнуэльский, граф Честер, сеньор Бискайский... Только на Папу да на коронованных особ он глядит как на людей, что выше его. Все же прочие создания Божьи в его глазах одна мелочь и отличаются друг от друга лишь степенью ничтожества. Не спорю, он наделен даром военачальника и презирает опасность. Выдержка, достойная удивления, даже в минуту опасности он не теряет головы. Когда ему улыбается успех, он роскошествует сам и осыпает дарами своих друзей. Его уже давно прозвали Черным Принцем, потому что он носит доспехи из любимой его вороненой стали, так что он сразу бросается в глаза среди блестящих кольчуг и многоцветных плащей окружающих его рыцарей, к тому же шлем его увенчан тремя белыми перьями. Он рано вкусил сладость славы. При Креси – а было ему тогда всего шестнадцать – отец доверил ему командование валлийскими лучниками, но, разумеется, приставил к нему испытанных вояк, дававших юнцу советы и даже направлявших его действия. На англичан свирепо обрушились французские рыцари, и советники эти, решив, что принц подвергается смертельной опасности, бросились к королю с просьбой прийти на помощь сыну. Король Эдуард III, наблюдавший за ходом боя с вершины мельничного холма, осведомился у прибывших: «Разве мой сын погиб, повержен на землю или ранен так сильно, что не может сам себе помочь? Нет?.. В таком случае возвращайтесь к нему или к тем, кто вас сюда отрядил, и скажите им, пусть не являются сюда и не просят у меня ничего, что бы ни произошло на поле битвы, пока мой сын жив. Слушайте мой приказ: пусть сегодня мальчик заслужит рыцарские шпоры, ибо я желаю, если будет на то воля Божья, чтобы нынешний день стал днем его победы и чтобы была ему за то воздана честь». Вот каков был этот юноша, которого я тогда увидел впервые. Я сказал ему, что король Франции... – Для меня он не король Франции,– возразил принц. – А для Святой церкви он помазанник Божий и коронован на царство,– ответил я. Нет, вы только оцените его манеру говорить.– Так вот, король Франции идет на вас со своим войском, насчитывающим около тридцати тысяч человек...– Я чуть преувеличил, с умыслом, конечно, но, чтобы он поверил, уточнил: – Другой сказал бы вам – шестьдесят тысяч. А я говорю вам правду. И это не считая пехоты, которая идет следом. Я промолчал о том, что пехоту распустили, но у меня создалось такое впечатление, будто он об этом уже знает. Не так уж важно – шестьдесят ли, тридцать ли, или даже двадцать пять тысяч – кстати, последняя цифра была ближе всего к истине. Важно, что у принца было с собой всего шесть тысяч человек, включая лучников и ратников, вооруженных ножами. И я ему доказал, что сейчас речь идет не о храбрости, а о числе. Он сказал мне, что с минуты на минуту к нему присоединятся люди Ланкастера. Я ответил ему, что от души ему этого желаю ради собственного его спасения. Он догадался, что продолжать играть в самоуверенность со мной незачем, так верх надо мной не взять, и после недолгого молчания вдруг заявил, что знает меня как человека, более расположенного к королю Иоанну – заметьте, все-таки вернул Иоанну королевский титул,– чем к его отцу. – Я расположен лишь к одному – добиться мира между двумя государствами,– ответил я ему,– и именно мир намереваюсь вам предложить. Тут он весьма высокомерно напомнил мне, что в прошлом году прошел весь Лангедок и привел своих рыцарей к морю латинян, не встретив ни малейшего отпора со стороны короля; что даже нынешним летом он совершил поход от самой Гиени до Луары; что почти вся Бретань находится под английской эгидой; что добрая половина Нормандии под началом его величества Филиппа Наваррского готова последовать примеру Бретани; что многие сеньоры из Ангумуа, Пуату, Сентонжа и даже Лимузена присоединились к нему. У него хватило такта не упомянуть наш Перигор... и во время всей этой тирады он смотрел в окно – не высоко ли поднялось солнце над горизонтом — и под конец небрежно бросил: – Какие же мирные предложения услышим мы от короля Иоанна после того, как мы оружием добились таких успехов, после того, как мы по праву и по существу захватили часть Франции? Ох, если бы король пожелал выслушать меня еще в Бретее, в Шартре... Ну что я мог отвечать, с чем сюда явился? Я сказал принцу, что пришел я к нему с пустыми руками, ибо король Франции, чувствуя свою силу, не желает даже думать о мире, прежде чем не одержит победу, на что справедливо рассчитывает; но что я принес ему повеление Папы, который хочет прекратить кровавую междоусобицу на Западе и который настоятельно просит королей, твердил я, примириться, дабы всем вместе прийти на помощь нашим братьям в Константинополе. И спросил, на каких условиях Англия... Не отрывая глаз от окошка, за которым солнце подымалось все выше, принц резко положил конец беседе: – Только моему отцу, а отнюдь не мне подобает решать вопросы мира. Мне он не давал никаких полномочий вести переговоры. Потом он попросил извинить его за то, что должен сниматься с места. Чувствовалось – лишь одно занимает все его помыслы: как бы оторваться подальше от преследующей его по пятам армии. – С вашего позволения я хочу благословить вас, ваше высочество,– сказал я ему.– И я буду поблизости, ежели вдруг вам понадоблюсь. Вы скажете, дорогой племянник, что улов мой был не столь уж богат, когда я выехал из Монбазона вслед за английской армией? Но, представьте себе, я вовсе не был так раздосадован, как можно подумать. При этом положении вещей мне удалось подсечь рыбку, и теперь я водил ее на крючке. Все прочее зависело от бурности течения реки. Мне следовало только не слишком удаляться от берега. Принц Уэльский направился к югу, к Шательро. В эти дни по дорогам Пуату и Турени двигалась необычная процессия. Впереди армия принца Уэльского с сомкнутыми рядами, шесть тысяч человек, и, хотя шли они в отменном порядке, все же чуть запыхались и уже не задерживались, чтобы сжечь по пути крестьянский амбар. Скорее уж, земля жгла копыта их коней. Брошенная вдогонку англичанам и отделенная от них днем пути огромнейшая армия короля Иоанна, которую он перестроил, как и было им задумано, другими словами, оставил только рыцарей – около двадцати пяти тысяч,– и которую он гнал без передышки, начала уже уставать, не так четко выполняла приказы и бросала по дороге отставших. А между англичанами и французами, следуя за первыми и обгоняя вторых, двигался мой маленький кортеж, пятнышко пурпура и золота среди лугов и лесов. Кардинал, затесавшийся между двух неприятельских армий,– такое не часто встретишь. Войска торопились начать битву, а я вместе с крохотной своей свитой упорно пекся о мире. Мой племянник Дюраццо не скрывал дурного расположения духа; я догадывался, что его гложет стыд – сопровождать человека, собирающегося совершить единственный подвиг – отговорить людей воевать. И все другие мои рыцари, Эредиа, Ла Рю, все думали так же, как и он. Дюраццо, тот прямо мне сказал: «Дайте же вы королю Иоанну разбить англичан, и все будет кончено. А впрочем, каким образом вы собираетесь этому помешать?» В глубине души я был такого же мнения, но я не желал бросать начатого дела. Я отлично понимал, что, ежели король Иоанн догонит принца Эдуарда, а он его наверняка догонит, он его сокрушит. И ежели это свершится не в Пуату, то уже наверняка в Ангумуа. Все явно складывалось так, что король Иоанн не мог не стать победителем. Но в эти дни расположение небесных светил было для него неблагоприятным, весьма неблагоприятным, и я это знал. И все время думал, как же так, когда на его стороне столь явное преимущество, как же может аспект его планеты быть столь роковым? И я твердил про себя, что, верно, победу он одержит блистательную, но будет убит. Или же по дороге его свалит недуг... По тем же самым дорогам двигалась кавалькада отставших – графа Жуаньи, графа Оксерского и графа Шатийонского – славные малые, вечно в веселом расположении духа и ни в чем себе не отказывающие, и с каждым часом они приближались к французскому воинству: – Люди добрые, короля не видали? – Короля? Нынче утром он проехал через Ла-Э. – А англичанин? – Он ночевал здесь накануне... Коль скоро Иоанн II не переставал преследовать своего кузена-англичанина, он приказал неукоснительно разведывать, какими дорогами отходит его противник. А противник, чувствуя, что ему буквально наступают на пятки, добирается до Шательро и здесь, чтобы облегчить завтрашную переправу через мост и не загромождать его, велит ночью пройти через Вьенну своему личному конвою вместе со всеми повозками, на коих нагружена его мебель, его парадная упряжь, а также вся его военная добыча: шелка, серебряная посуда, безделушки из слоновой кости, золотая церковная утварь,– словом, все похищенное во время набега. И нестись к Пуатье. Сам он, его рыцари, его лучники, чуть только забрезжил рассвет, следуют по той же дороге. Потом осторожности ради он вместе со всеми своими людьми берет в обход. У него свои расчеты: обойти с востока Пуатье, где король, хочешь не хочешь, вынужден будет дать отдых своей тяжелой коннице, пусть даже всего на несколько часов, и таким образом увеличить расстояние между собой и французами. Единственное, чего он не знал,– это что король не свернул на Шательро. Со всей своей кавалерией, которую он гнал на охотничьих рысях, он двинулся на Шовиньи – другими словами, еще восточное, дабы попытаться обойти противника и перерезать ему путь. Он сам скакал впереди, как влитой сидя в седле, выставив подбородок, скакал открыто, пренебрегая опасностью, так же как спешил на пиршество в Руан. Одним духом миновали следующий переход в двенадцать лье. И по-прежнему за ним гнались трое бургундских сеньоров – Жуаньи, Оксер и Шатийон. – Король? – Свернул на Шовиньи. – Едем в Шовиньи. На лицах их сияла улыбка: королевское войско уже совсем рядом; поспеют к охоте на оленя, успеют крикнуть свое «улюлю!». Итак, они добрались до Шовиньи, где над излучиной Вьенны горделиво высится замок. В вечерних сумерках они замечают огромное скопление войск, немыслимое нагромождение повозок и кирас. Но Жуаньи, Оксер и Шатийон любят пожить в свое удовольствие. Не бросаться же им после долгой скачки в самую гущу эдакой суматохи! Да и незачем им теперь торопиться. Лучше хорошенько пообедаем, а тем временем слуги осмотрят и почистят наших лошадей. Подшлемники долой, поножи расшнурованы, и вот наша троица уже сладко потягивается, растирает наболевшие поясницы и икры; потом усаживаются за стол в харчевне неподалеку от реки. Оруженосцы, зная, что их хозяева чревоугодники не из последних, раздобывают им рыбу – ведь нынче пятница. Наконец они заваливаются спать – обо всем этом мне рассказали потом в мельчайших подробностях,– а на следующее утро просыпаются поздно в опустевшем, притихшем городке. – Люди добрые... а король? Им указывают в сторону Пуатье. – Самый короткий путь? – Через Шаботери... И вот наши Шатийон, Жуаньи и Оксер, а за ними их копьеносцы резво скачут по дорогам, пробитым среди вересковых зарослей. Прелестное утро, солнечные лучи, мягкие, нежгучие, пронизывают кроны деревьев... Незаметно проскакали три лье. Через полчаса будет Пуатье. И вдруг там, где сходятся под углом две просеки, они нос к носу сталкиваются с английскими лазутчиками... Всего человек шестьдесят, не более того... А наших больше трех сотен. Да это же неслыханная удача! Опустим забрала, копья к бою. Английские лазутчики, которые были, впрочем, жителями Геннегау, а командовали ими мессиры де Гистель и д’Обершикур, повернули коней – и галопом. «Ах трусишки! Ну и храбрецы! Вдогонку, вдогонку за ними!» Погоня длилась недолго, ибо, миновав строевой лес, Жуаньи, Оксер и Шатийон врезались в самую середину колонны англичан, которая, пропустив их, тут же замкнулась. С минуту слышался только звон мечей и копий. Здорово же они бились, наши бургундцы! Но враг сломил их числом. «Бегите к королю! К королю бегите, если только сможете!» – успели крикнуть Оксер и Жуаньи своим оруженосцам, прежде чем их выбили из седла и взяли в плен. Король Иоанн уже вступил в предместье Пуатье, когда пятеро людей графа де Жуаньи, которым удалось уйти от бешеной погони, еле переводя дух, рассказали ему о том, что произошло. Король от души поздравил их. И сильно возрадовался. Тому, что потерял трех баронов и их войско? Да нет, конечно, но такая цена была не слишком обременительна за славную новость. Оказывается, принц Уэльский, который, по его расчетам, должен был находиться впереди, очутился сзади. Задуманная операция удалась – англичанам перерезали дорогу. Поворот на Шаботери. «Покажите мне путь, славные храбрецы!» Улюлю-люлю! Улюлю-люлю... Наконец-то настал его день, короля Иоанна! А я, спрашиваете вы, Аршамбо? Я был на дороге, ведущей в Шательро. По прибытии в Пуатье я решил остановиться в аббатстве, где к вечеру узнал обо всем, что произошло днем. Глава VI Хлопоты кардинала Смотрите, Аршамбо, не вздумайте удивляться в Меце, когда дофин будет приносить вассальную присягу своему дяде императору. Ну да, ну да, именно из-за Дофине, которое находится в ленной зависимости от Священной империи... Нет-нет, я сам его уговорил; больше того, это один из предлогов путешествия! Франции от этого не убудет, напротив, это поможет установить свои права на Арльское королевство, если только его собираются восстановить, коль скоро некогда туда входило графство Вьеннское. И потом, это прекрасный пример для англичан, пусть видят, что, ежели король или сын короля, ничуть себя не унижая, с легкой душой может согласиться на принесение вассальной присяги другому суверену, когда часть его государства находится в ленной зависимости от другого государства... Впервые после многих лет император, кажется, решил склониться в сторону Франции. Ибо до сих пор, хотя сестра его, мадам Бонна, была первой супругой короля Иоанна, он больше благоволил англичанам. Разве не он назначил короля Эдуарда, который, надо сказать, ведет себя с императором весьма ловко, имперским викарием? Блистательные победы Англии и упадок Франции заставили его, должно быть, призадуматься. Английская империя бок о бок с его империей не слишком-то ему улыбается. Так всегда бывает с германскими принцами: они из кожи лезут вон, чтобы обкорнать Францию, а потом вдруг спохватываются, что это им ничего не дает, напротив... Хочу дать вам совет: когда нас примет император и разговор зайдет о Креси, не особенно распространяйтесь об этой битве. И уж во всяком случае, не произносите первым это название. Ибо в отличие от своего отца Иоанна Слепого император – впрочем, он тогда императором еще не был – не слишком блестяще себя показал в этом сражении... Будем говорить напрямик – просто-напросто бежал с поля битвы. Но не слишком много рассуждайте также и о Пуатье, коль скоро оно еще у всех на языке, что и не удивительно! И не вздумайте восхвалять доблесть злополучных французских рыцарей... Этого не следует делать из уважения к нашему дофину... ибо он тоже не блеснул в бою особым мужеством. По этим-то причинам ему не так легко было восстановить свой авторитет. Нет, не ждите, что вы попадете на пиршество героев... Впрочем, дофина еще можно извинить; и ежели он не рожден воином, то, во всяком случае, именно он сумел воспользоваться тем предложением, какое я делал его отцу... А сейчас продолжим рассказ о Пуатье, потому что ни одна живая душа не может рассказать вам о нем более подробно, чем я, и вы сами поймете почему. Итак, мы остановились с вами на субботнем вечере, когда обе армии уже знали, что находятся в самом близком соседстве, чуть ли не соприкасаясь друг с другом, и когда принц Уэльский понял, что никуда отсюда двинуться больше уже не сможет... В воскресенье, рано поутру, король прослушал мессу, которую отслужили прямо в поле. Походная месса. Тот, кто отправлял службу, нацепил митру и ризу поверх кольчуги, и был это Реньо Шово, граф-епископ Шалонский, один из тех священнослужителей, коим подошел бы более не духовный сан, а военный... Я вижу, вы улыбаетесь, дорогой Аршамбо... да-да, вы думаете про себя, что я тоже таков; но я научился обуздывать свои страсти, коли сам Господь Бог указал мне путь в жизни. В глазах Шово это коленопреклоненное на росистом лугу воинство вблизи городка Нуайе, очевидно, подобно было легионам небесным. На колокольне аббатства Мопертюи трезвонили в большой квадратный колокол. И англичане, расположившиеся на пригорке и скрытые рощицей, слышали, как дружно грянули «Глориа» десятки тысяч французских рыцарей. Король причастился Святых Тайн вместе со своими четырьмя сыновьями и своим братом герцогом Орлеанским, вместе со всей своей боевой свитой. Маршалы не без замешательства поглядывали на юных принцев, которым им надлежало давать приказы, тем паче что юнцы не имели воинского опыта. Да-а, навязали им этих принцев на голову. Теперь уж совсем малолетних ведут в бой – младшего королевского сына Филиппа, любимца короля, и его кузена Карла Алансонского! Одному четырнадцать, другому тринадцать. И будут же путаться в ногах эти детишки в кирасах!