Это только заставило меня зарыдать сильнее, грудь превратилась в холодный двигатель, заикающийся от неистовых эмоций. Я не могла остановиться. В панике я прижалась к нему, даже пытаясь спрятать лицо у него на шее, и слезы, горячие и тяжелые, скатывались по щекам в открытый воротник его рубашки. — Тише, тише, — пробормотал он, вставая, и мое тело обмякло в его руках. — Io sono con te. Я с тобой. Я не могла ничего сделать, кроме как плакать. Слезы обжигали глаза, скапливаясь на веках, заливая лицо, пока оно не стало горячим и зудящим от соли. Я терлась щеками о кожу и рубашку Данте, как ребенок, неспособный справиться с горем в груди. Я была безутешна от эмоций, слишком больших, чтобы их можно выразить словами. Даже когда я пыталась открыть рот, пока Данте вел нас из лифта к своей квартире, из моего горла вырывались только хныканье и захлебывающиеся вздохи. Где можно выучить правильную лексику для таких дел? Как я научилась благодарить мужчину за простой, но глубокий поступок любить меня? Своим телом. Как друга. Заботиться обо мне несмотря на то, что это была жалкая работа, которую я никогда не смогу упростить. Видеть меня, когда я так долго втайне боялась, что умру незамеченной и неизвестной. Я плакала, и плакала до тех пор, пока моя грудь не стала гореть, а из носа не побежали сопли, икота была единственным способом набрать воздух в измученные легкие. Данте отнес меня в квартиру, через гостиную, где, как я знала, нас ждали его люди. Я хотела попросить его отнести меня в мою кровать, но он не сделал этого. Вместо этого он прошел через кухню в дальний коридор, который вел в его кабинет. И в его спальню. Дрожь предвкушения пробежала у меня между лопаток, когда он толкнул плечом приоткрытую дверь и провел нас внутрь. Он не остановился ни на кровати, ни на диване, который я видела сквозь мокрые от слез волосы возле окон. Вместо этого он провел нас прямо в ванную комнату, отделанную черным мрамором. Я попыталась сделать несколько глубоких вдохов, пока он усаживал меня на свое бедро и слегка приподнятое бедро, чтобы наклониться в массивную душевую кабину и включить ее. Вода лилась со всех трех из четырех сторон. Отрегулировав температуру, он перенес нас обоих внутрь стеклянных дверей и отступил назад под струю, опустив меня на пол лишь на время, достаточное для того, чтобы снять мою наспех наброшенную одежду. Я дрожала несмотря на то, что в стеклянном и мраморном корпусе уже начал клубиться пар. — Vieni[122], — мягко приказал Данте, притягивая мое обнаженное тело к себе. Я была слишком уставшей и изможденной, чтобы стесняться своего обнаженного тела. С порывистым вздохом и еще одним маленьким всхлипом я позволила ему прижать меня, как цветок, между своими тяжелыми руками и сильным торсом. Он держал меня, обнимая, пока вокруг нас текла вода. Проходили минуты, мои ослабевающие слезы терялись в брызгах, дыхание медленно выравнивалось. Я сосредоточилась на ощущении сильного мужчины рядом, защищающего меня от внешнего мира, но также и от самой себя. Когда я хотела бы остаться одна из-за своего редкого и постыдного срыва, Данте не потерпел стеснения, заставляя меня поделиться с ним. Я думала о том, чтобы смутиться после эмоциональной бури, которая оставила меня опустошенной, как обломки после тропического урагана, но у меня не хватило сил даже на это. Вместо этого я прижалась щекой к стальной груди Данте и обхватила его тело руками, чтобы прижать к себе. Когда прошло достаточно времени, чтобы я убедилась, что наша кожа превратилась в чернослив, он, наконец, отодвинулся, смотря на меня сверху вниз, взял меня за подбородок, приподнимая мое лицо к себе. — Лучше? — спросил он, глаза были серьезными. Я кивнула, кусая губы, затем слабо пожала плечами. — Наверное, это был первый раз, когда ты занимался сексом с женщиной, которая после этого развалилась на куски в твоих объятиях. Он не рассмеялся и не отмахнулся от этого, как я думала. Его большой палец провел по уголку моего рта, напоминая о том, что макияж, вероятно, стекает по моим щекам, и сказал: — Это был первый раз для многих вещей, Елена. И ни одна из них не была плохой. Я никогда не говорила ему прямо, для чего была сделана операция, но он провел последние четыре недели, наблюдая за моим выздоровлением. Зная Данте, он, вероятно, догадывался, от каких болезней я страдала. Я заставила себя проглотить хныканье, поднявшееся в горле от слабости. Словно прочитав мои мысли, он согнул ноги, опускаясь ближе к моему лицу. — Иногда в слезах больше силы, чем в строгости. Я слабо рассмеялась. — Откуда ты всегда знаешь, что сказать? Для этого есть какие-то курсы? Его губы дернулись. — Это мое врожденное обаяние. Но дело еще и в этом. Из чего бы мы с тобой ни были сделаны, это одно и то же. Со мной ты не обязана быть хорошей, правильной или истинной в любом смысле, но особенно в общепринятом. Со мной ты можешь быть самой плохой, потому что, Елена, именно противоречивость твоей души опьяняет меня. Как могла женщина устоять перед такой суровой и блестящей честностью мужчины? Он предлагал мне свою искренность, как драгоценность, бесценное сокровище, которое я хотела запрятать внутри себя навсегда. Неважно, что он говорил, мы не были тем, что должно было продлиться долго. Мы слишком противоположны, слишком по-разному устроены. Это не что иное, как животное влечение, то, что я испытывала впервые в жизни, то, чему я больше не хотела сопротивляться. Но я могла учиться у людей, которых уважала, и я поняла, что уважала его. Его откровенность и преданность, полное отсутствие страха перед чем-либо эмоциональным или физическим. Он принимал хаос жизни с головой и смеялся, когда делал это. Я надеялась, что что бы ни случилось, я смогу почерпнуть немного этого, прежде чем наше время закончится. — Разве ты не собираешься спросить о моем срыве? — спросила я, моя ненависть к себе снова пробилась наружу. Он нахмурился, затем вздохнул, развернул меня к себе одной рукой, а другой потянулся за шампунем. — Нет. Если ты хочешь поделиться, то можешь. Но я думаю, у меня есть несколько идей. Один только выброс адреналина оправдывает это. Я просто счастлив, что разделил это с тобой. Возможность быть рядом с тобой это привилегия, которую, как мне кажется, ты не многим можешь себе позволить. Когда его сильные пальцы начали разминать мою кожу головы, его цитрусовый аромат усилился от средства, которое он наносил на мои волосы, я застонала. — Это так приятно. — Есть много вещей, которые я могу и буду заставлять тебя чувствовать, — мрачно пообещал он. — Теперь, когда ты моя, я не отпущу тебя, пока не насыщусь, и у меня такое чувство, что это займет очень много времени. Я закрыла глаза, когда он притянул меня обратно к своему телу, растущая выпуклость его члена уперлась в мои ягодицы. Когда он откинул мою голову назад на плечо, чтобы вода унесла грязь, и одна из его мозолистых рук провела по моему обнаженному телу, я дала себе разрешение снова отдаться ощущениям. Потому что я знала, даже если Данте не знал, что никакой огонь не пылает вечно, а такой жаркий, как пламя, между нами, сгорит раньше, чем мы успеем это понять. Поэтому я наслаждалась этим — удовольствием, храбростью, открытиями — пока могла. И надеялась, что после всего я не буду испытывать горечь, как после того, как Дэниел оставил меня. Я изменюсь к лучшему, позволив Данте прорваться сквозь стены, за которые раньше никого не пускала. Глава 24 Елена Я почти предполагала, что Данте попытается удержать меня от работы на следующее утро, потому что это то, что мог сделать Дэниел и даже Симус. Но он не удержал. Когда я проснулась в своей кровати одна, потому что настояла на этом после душа с Данте, нуждаясь в пространстве, чтобы укрепить стены вокруг сердца, я приготовилась сражаться с ним по поводу моей потребности работать, несмотря на хаос предыдущего дня. Я была сосредоточена на этом, исключая все остальное, когда принимала душ и готовилась к этому дню, используя свой арсенал косметики Шанель. Было легче сосредоточиться на возможной схватке, чем признать, как сильно изменились наши отношения прошлой ночью. Монументальным образом изменилась я. Я вошла в гостиную в своей любимой классической черной юбке-карандаш с высокой талией от Дольче & Габбана и слегка прозрачной белой шелковой блузке, волосы были убраны назад в искусно уложенный пучок, на ногах пятнадцати сантиметровые туфли Валентино. Я носила свой ухоженный профессионализм, как рыцари носят свои доспехи, готовая к битве со всем, что может встретиться мне в течение дня. И я была готова сражаться с Данте за свое право ходить на работу. — Я иду в офис сегодня утром, — решительно заявила я, держа сумочку от Прада перед собой как щит. Данте сидел за столиком во внутреннем дворике через открытые французские двери, хотя был почти ноябрь и дул ледяной ветер, одетый в черный кашемировый свитер поверх белой рубашки на пуговицах. Он выглядел квинтэссенцией европейского стиля, с газетой на итальянском языке в одной руке и чашкой эспрессо в другой. Он посмотрел на меня, слегка приподняв брови, и медленно наклонил голову, обращаясь ко мне, как к младенцу. — Да, хорошо. Сегодня будний день. Я моргнула. — Ну, да. Значит, мне нужно работать. Он моргнул в ответ, наклонил голову, сузив глаза, оценивая меня. — Да, обычно так и происходит. Я отрывисто кивнула, сбитая с толку его легким согласием.