— Мы не очень-то похожи. Он почесал подбородок, изучая меня, его поведение все еще было расслабленным, магия Козимы все еще работала, чтобы заставить его забыть о настоящей причине нашего присутствия. — Немного по глазам. — Grazie[102], — искренне сказала я, потому что мне было приятно, всегда приятно, когда меня сравнивали с ней. — Она прекрасна внутри и снаружи. — Да, — согласился он, энергично кивнув. — Она очень часто приходила ко мне в заведение, твоя сестра, и всегда съедала целую порцию тирамису моей жены. Не знаю, куда она его девала. Такая худая! Я снова засмеялась. — Она может есть как лошадь. Он кивнул, его глаза были закрыты с чувством торжественности. — Да, это очень хорошо. Она была хорошей девушкой, Козима. Всегда советовала людям приходить к Оттавии. Просто видеть ее через окно уже было хорошо для бизнеса, привлекало всех окрестных мужчин. — Ммм, — хмыкнула я в знак согласия, нахмурившись и демонстративно порывшись в сумке, я достала еще одну фотографию, на которую уставилась на мгновение. Когда я наконец повернула ее лицом к Оттавио и положила на стол перед ним, он отпрянул назад, его рот был открыт и разинут, как будто в его черепе проделали дыру. — Похоже, вы восхищались ею. Я удивлена, что вы позволяли мужчинам делать с ней такое в вашем собственном ресторане. На этой фотографии моя сестра лежала на пожелтевшем линолеуме его ресторана, ее волосы были в беспорядке, как пролитые чернила, вокруг ее лежащего тела вились ленты ярко-красной крови из трех пулевых отверстий, пробивших ее туловище, и одного, которое пробило ее череп, рассекая плоть до кости над одним ухом. Крови было так много, что казалось, что она плавает в ней, ее лицо было почти спокойным в коматозном состоянии. Это был резкий, жуткий контраст с предыдущей фотографией, на которой она была улыбающейся и целой, лежавшей рядом. Оттавио смотрел на меня с открытым от ужаса ртом. Я кивнула, будто он говорил, потому что я чувствовала то же самое, когда впервые увидела фотографии. — Три пули в туловище, одна в голову. Вы знали, что она лежала в коме несколько недель? Он почти незаметно покачал головой. — Вы знаете, почему они так с ней поступили? — спросила я, мой тон ожесточался с каждым словом, я использовала это для того, чтобы ударить по этому человеку, пока его защита была ослаблена. Еще одна мелкая дрожь. Пот выступил на его толстой верхней губе и стекал по краю губ. Он бессознательно слизывал его. — Вы знали, что они сделают это с ней? — спросила я, тонко изменив свой вопрос. Мы не были на суде перед судьей. Я могла допрашивать этого чертового свидетеля сколько угодно. И я собиралась вести лошадь прямо на сеновал. — Таким, как я, ничего не рассказывают, — пробормотал он, вернув взгляд к фотографии Козимы. — У вас есть дочь почти ровесница Козимы. Розарио, не так ли? — я знала, потому что Рик сделал за меня домашнее задание. — Она знает, что ее отец позволил этому случиться с чужой дочерью? — Я не хотел, чтобы это случилось, — наконец рявкнул он, выходя из ошеломленного ступора. — Никто не хочет, чтобы такие вещи случались, capisci [103]? Кто я такой, простой Отто, чтобы стоять между этими людьми и тем, чего они хотят, а? — Что они дали вам за молчание? Штуку, две? — вмешался Рик, его слова прозвучали как выстрелы. Один за другим они попадали в круглую грудь Оттавио. Он дернулся от удара и закрыл руками сердце, как бы защищаясь. — Ты estraneo, чужак. Ты ничего не знаешь, — практически плюнул он в Рика. — Но я знаю, — сказала я ему, переходя на итальянский и наклоняясь вперед, чтобы коснуться ужасной фотографии Козимы. — Я знаю ужасы Каморры, потому что я пережила их, когда была девочкой в Неаполе. — Ах, да, значит, ты знаешь, — сказал он почти с нетерпением, желая облегчить свою вину. — Ты знаешь, что говорить — значит умереть. Продолжая говорить по-итальянски, потому что я не хотела, чтобы Рикардо знал, как далеко я зашла, я сказала: — Я знаю, что хорошие люди умирают каждый день, потому что они не отстаивают то, что, как они знают, неправильно. Невиновного человека обвиняют в убийстве Джузеппе ди Карло и его головореза, потому что никто не скажет ни слова. Разве это справедливо? — Это не моя проблема, — умолял он меня, воздев руки к небу, пожимая плечами, более выразительными жестами, чем словами. — Думаю, ваша, — возразила я. — Я знаю, что вы боитесь ди Карло, но они сломлены смертью Джузеппе. Вы знаете, кого обвиняют в его убийстве? — Я в это не вмешиваюсь, — сердито напомнил он мне. — Данте Сальваторе, — сказала я, не обращая внимания на его ответную воинственность. — Вы слышали о нем, Оттавио? Его называют повелителем мафии, дьяволом Нью-Йорка. — Дон Сальваторе, — прошептал он, сжимая маленький позолоченный крестик, который он носил у горла. — Да, я знаю его. — Он очень страшный человек, — согласилась я с его невысказанным страхом. — Вы видели его руки? — я подняла свою собственную и сжала ее в кулак. — Каждая из них размером с голову человека. Оттавио нахмурился, понимая, что именно я пытаюсь сделать. Проиллюстрировать, как сильно он облажается, если сделает это, и как облажается, если не сделает. Я добродушно улыбнулась ему, наклонившись вперед на этом скрипучем пластике, утешительно хлопая его по руке. — Как я вижу, синьор Петретти, вы можете встать на сторону расколотой семьи, у которой сейчас гораздо больше забот, или вы можете прицепить свою телегу к Сальваторе. Заслужить их защиту и восхищение. — Они убьют меня, — настаивал он, бросая взгляд на Рика в поисках поддержки, хотя детектив не понимал итальянского. — Может быть, — согласилась я, бесстрастно пожав плечами. — Полагаю, это авантюра. С кем у вас больше шансов выжить? Мы долго смотрели друг на друга, не моргая. По коридору в гостиную вошла женщина, ее волосы были длинными и пышными, а тело полным и мягким, с изгибами. — Кто это? — спросила она мужа по-итальянски. Он устало махнул на нее рукой. — Синьор Петретти, — сказала я, улыбаясь его жене. — Как вы отнесетесь к поездке на родину ваших предков? Откуда родом ваша семья? — Pomigliano d’Arco [104], — пробормотал он. — Ну, когда все будет сказано и сделано, я думаю, вы с супругой заслужили отпуск. За наш счет, — предложила я. Наш. Филдс, Хардинг и Гриффит. Яры Горбани. Дона Данте Сальваторе. Мой. Я и раньше использовала немного недобросовестную тактику. Быть адвокатом значит уметь подтасовывать слова и действия, чтобы добиться нужных для победы результатов. Но я никогда так лаконично не обманывала человека, не давила на него, как мафиози, угрожая насилием. От этого меня должно было тошнить. Когда-то, до всего этого, до того, как я дала обещание сестре защитить ее брата по сердцу, у меня бы случилось несварение желудка или бессонная ночь. Но я почувствовала лишь глубокое удовлетворение и острое облегчение, когда достала из сумки бумаги, которые должен был подписать Оттавио, чтобы он мог выступить свидетелем на нашей стороне в суде, и передала их ему. Бросив короткий взгляд на свою жену и еще более долгий на фотографии Козимы, он взял ручку Монблан, которую я протянула ему, и поставил свою подпись на пунктирной линии. Когда я принимала бумаги обратно, я делала это с волчьим оскалом, отдаленный вой отдавался в моей крови. Глава 23 Елена — Это было что-то другое, Елена, — сказал Рик, когда мы добрались до Феррари. — Я видел тебя в режиме бойца и раньше, но это дерьмо было настоящим гладиаторством. Я засмеялась, довольный румянец появился на щеках, пригвожденных силой моей улыбки.