Я сморгнула воспоминания и сопутствующую боль в груди, когда заметила, как музыка разливается по квартире через динамики объемного звучания. Дин Мартин напевал о вечере в Риме, но не это заставило меня подкрасться к тому, что, как я думала, было гостиной. Это был громкий, сильный звук смутно знакомого голоса, подпевающего музыке. Когда я повернула за угол, передо мной раскинулось открытое пространство гостиной и кухни, все в том же черном, сером и стеклянном стиле фойе, абсолютно мужское, но в то же время удобное. Сам Данте находился на огромной кухне за чёрной мраморной столешнице и пел, скручивая ньокки{1} вручную. Я моргнула. Другие в комнате приостановили свои занятия, заметив меня, но мои глаза были прикованы к поющему мафиози, который готовил нежную пасту своими руками человека-убийцы. Я снова моргнула, не находя слов. Кто-то, должно быть, предупредил его о моем присутствии, потому что Данте оторвался от своей работы, встречаясь со мной взглядом, и медленная плавная улыбка расплылась по его лицу. Что-то затрепетало у меня в животе. Я откашлялась, расправила плечи и прошла через гостиную к кухне. — Что ж, если ты пытаешься быть клише, ты определенно добиваешься успеха. Данте засмеялся, и этот звук был таким же музыкальным, как и его предыдущее пение. — Ах, Елена, я начинаю наслаждаться твоим остроумием. — Не привыкай к этому, — сухо предупредила я, ставя сумочку на один из стульев и огибая столешницу, проверяя браслет на его ноге. — А, вижу, они установили. Он показал свою левую ногу, приподняв ткань поношенных джинсов, прилегающих к его толстому бедру, демонстрируя мне устройство. — Этот ублюдок выщипал мне все волосы на ноге, но сделал это за десять минут. Я удивлен. — Это не занимает много времени, — согласилась я. — Если бы ты мог просто показать мне систему, я бы сразу ушла. — Тебе стоит остаться на вечеринку, — решил Данте, вытирая покрытые мукой руки кухонным полотенцем, прежде чем скрестить руки, мускулы опасно вздулись под его узкой черной футболкой. Он прислонился бедром к столешнице и внимательно посмотрел на меня. — Думаю, тебе не помешало бы развлечься. — Ты не знаешь меня достаточно хорошо, чтобы знать, в чем я нуждаюсь, — лениво возразила я, переходя к системе мониторинга, которую я заметила, установленную на изящном столе в углу кухни. — И, честно говоря, это первый день твоего домашнего ареста. Служба пробации, вероятно, наблюдает за зданием. Они ни за что не позволят тебе устроить вечеринку. Улыбка, которую он послал мне, была исключительно высокомерной. — Об этом уже позаботились. — Ты заплатил кому-то, — подумала я, поджав губы, выражая неодобрение через прищуренные глаза. Казалось, это только развлекало его еще больше, морщинки у его танцующих глаз стали глубже. — Иногда, Елена, обаяния достаточно. Я закатила глаза, прежде чем снова повернуться спиной, проверяя систему, которую они установили. Это стандартная установка. В отделе пробации должен быть мужчина, который будет следить за передвижениями Данте с помощью устройства GPS в гостиной. Если он уйдёт слишком далеко от следящего маяка в квартире, сигнал тревоги предупредит офис и полицию о нарушении. Нарушение условий его залога могло означать до пятнадцати лет тюрьмы независимо от того, был ли он признан виновным в своем первоначальном преступлении. — Ты неапольская итальянка и наверняка понимаешь, какой сегодня день, — сказал он, наблюдая за мной, пока я просматривала систему. — Девятнадцатое сентября. День Святого Дженнаро. Я закатила глаза. — Я не праздную святые дни. Он нахмурился, увидев мою легкомысленность. — Ты судишь тех, кто это делает? Всю Маленькую Италию и итальянцев, которые чтят такие вещи? — Я не говорила, что осуждаю их, — возразила я, скрестив руки на груди и повернувшись к нему лицом, готовясь к спору, который, как я чувствовала, приближается. — Закатывание глаз говорит об обратном, — возразил он. — Теперь я должен потребовать, чтобы ты пришла. Когда ты в последний раз общалась со своими собратьями-итальянцами? Америка одинокое место для иммигрантки без общества. — У меня есть общество, — сказала я, хотя мне стало интересно, подходила ли для этого моя единственная близкая дружба с Бо. Данте только надменно приподнял бровь. Я вздрогнула, пытаясь не позволить ему соблазнить меня вести себя как худшее «я». Я ходила на терапию раз в неделю в течение прошлого года, и обычно я находила способ обуздать темное сердце своего темперамента и гордости, но что-то в Данте выманило мое худшее «я» из укрытия. — Кроме того, ты можешь быть моим клиентом, но ты мне не хозяин, — сообщила я ему. — На самом деле, любые отношения или взаимодействия, которые могут быть у нас вне наших профессиональных отношений, невероятно неуместны. — Иногда лучшее выглядит так, — торжественно согласился он, и только его блестящие обсидиановые глаза выдавали его юмор. — Я могу лишиться лицензии. Он поджал губы и снисходительно махнул рукой. — Только если кто-то сообщит о тебе. — Преступление по-прежнему остается таким, даже если нет никого, кто мог бы его засвидетельствовать, — отрезала я, сразу же сосредоточившись на Жизель и Даниэле. Сначала никто не знал об их романе, но это не значило, что то, что они сделали, было чем-то, кроме отвратительного. Голос Данте смягчился, его глаза стали слишком наблюдательными. — Правила определяются теми, у кого власть, Елена. Я не чувствую, что должен тебе об этом напоминать, но напомню. В данном случае я обладаю силой… — он оттолкнулся от столешницы и зашагал ко мне сильной, волнистой походкой, от которой у меня пересохло в горле. Я слегка попятилась и натолкнулась об стол, внезапно попав в ловушку его большого тела, когда он навалился на меня. Мое сердце бешено колотилось, подпрыгивая через препятствия страха, беспокойства и чего-то вроде желания, возникшего в груди. Когда он поднял руку, чтобы снова обхватить мое горло, я вздрогнула, оскаливав него зубы, и вырвалась из его хватки. Его глаза потемнели, полностью черные, между зрачком и радужкой не было чёткостей границы, просто две черные дыры, пытающиеся меня поглотить. Нарочито медленно, он поднял свою ладонь и вновь обхватил меня за шею, сжимая ее ровно настолько, чтобы почувствовать, как учащается мой пульс на его большом пальце. Он наклонился ближе, его голос шептал. — Я здесь обладаю властью, Елена, а не ты. И я говорю, ты придешь на вечеринку сегодня вечером. — Perché?[15] — прохрипела я к своему ужасу напряженным и грубым голосом. В панике из-за его близости мои мысли перешли на итальянский, вернувшись к личности, которую я так долго пыталась подавить. Той, которую я ассоциировала со страхом и слабостью. — Потому что, — сказал он тоном, полным мрачного юмора, наклонишь, чтобы произнести слова в сантиметре от моего открытого задыхающегося рта. На мгновение мне показалось, что я чувствую их вкус, оливковый на моем языке. — Я так сказал, и то, что говорит капо, не поддаётся сомнению. — Это не какая-то психопатическая игра «Саймон Говорит» [16]. — буркнула я, опираясь на его хватку, чтобы я могла ухмыльнуться ему в лицо. — Я не из твоих податливых итальянок, которые сделают все, что пожелает мужчина. — Нет, — согласился он, резко ослабив хватку на моей шее, так что я, споткнувшись на высоких каблуках, упала на его твердую грудь. Оказавшись там, он ненадолго прижал меня к себе, положив руку мне на поясницу, проводя пальцами от бедра до бедра. — Но, тем не менее, ты будешь подчиняться мне. Не потому, что ты уважаешь мой авторитет, а потому, что ты не сделаешь ничего, чтобы рисковать своим положением. Один звонок Яре, и она прикажет тебе сделать все, что я попрошу. Нет, он был прав. Но почему он так себя ведёт? Я чувствовала себя ириской в его сильных руках, постоянно тянущуюся и растягивающуюся, когда он пытался преобразовать меня в то, чем я не была, в то, чем я никогда не стала бы, потому что это было то, что я ненавидела. — Если тебе станет легче, Яра будет здесь, — сказал Данте, отвернувшись, чтобы вернуться на кухню, где он продолжал готовить ньокки. — Ты можешь даже узнать нескольких политиков и знаменитостей. И могла бы использовать это как предлог, чтобы пообщаться с некоторыми из наиболее влиятельных фигур в городе. Когда я только впилась в него взглядом, желая, чтобы у меня была сила убить кого-нибудь одним взглядом, он хрипло вздохнул, как если бы я была непослушным ребенком, который не ел обед. — Несмотря на то, что ты думаешь, Елена, я действительно хочу, чтобы ты пришла на вечеринку и повеселилась. Я знаю, что тебе не так легко жить. По моему опыту, мы должны максимально использовать возможности, которые у нас есть и наслаждаться жизнью между драмой и хаосом. Меня раздражало, что он говорил в точности как мой терапевт, поэтому я только поджала губы и пошла вперед, схватив сумочку. Когда я повернулась к Данте спиной, чтобы уйти, мне пришло в голову, что в затонувшей гостиной Данте находится пять человек. Все мужчины смотрели на меня с разной степенью забавы на лицах, поскольку стали свидетелями моей ссоры с их Доном[17]. Я вскинула подбородок и проскользнула мимо них, устремив взгляд в прихожую, не желая поддаваться их юмору или стыдиться властного игнорирования Данте. И только когда я нажала кнопку вызова лифта, Данте повысил голос: — Ох, Елена? Я заказал знаменитый тирамису твоей матери. Принеси его сегодня. Ровно в восемь. Поддавшись детскому порыву, которому не поддавалась с тех пор, как я была девочкой, я облокотилась на стену, скрывающую вход на кухню, и показала Данте средний палец. В главной комнате разразился смех, и я вошла в лифт с самодовольной мрачной улыбкой. Маленькая Италия[18]на одиннадцать дней каждый Сентябрь превращалась из городской Мекки с легким итальянским уклоном, когда кое-что из постоянно расширяющегося влияния Чайнатауна проявлялось здесь и там, в нечто прямо из Старого Света. Повсюду красный, белый и зеленый — от лент до навесов и замысловатых арок из воздушных шаров. Сам Святой Дженнаро смотрел на туристов и местных жителей, собравшихся, чтобы отпраздновать его с плакатов, баннеров и арок, установленных над многолюдными улицами. В течение одиннадцати кварталов в течение одиннадцати дней здесь пройдут парады, купания, концерты и столько еды, что не будет никакой возможности ее съесть.