— Для начала, Эдвард, я не восхищалась твоей так называемой красотой. Ты можешь заставить женщину определенного типа упасть в обморок, но я предпочитаю мужчин не мафиози и более утонченных. — Ты так ненавидишь Каморру, но, похоже, это не касается твоих сестер, — размышлял он, пытаясь проникнуть в каждый укромный уголок моего существа. Его слова вызвали у меня первое ужасное воспоминание о Каморре и их присутствии в нашей жизни. Мои братья и сестры были слишком малы, чтобы помнить порочность нашего детства с какой-либо истинной ясностью. Наша поездка в Апулию [6], когда близнецы были еще младенцами, а Жизель мечтательной малышкой, запомнилась им только турбулентностью в полете на частном самолете. Они не помнили, как я, на три года старше их, того ужаса, который заставил нас бежать из нашего дома в Неаполе к залитым солнцем берегам юга. Я все еще помнила привкус стали во рту, ощущение тяжелого и холодного пистолета на языке, словно какой-то жуткий фаллос. Как слезы обжигали глаза, словно зажигалка, поднесенная к моим зрительным нервам, и как я отказывалась позволить им течь, задерживая дыхание и сжимая кулаки, пока не превратилась больше в камень, чем в плоть. Мне было шесть, когда однажды Симус и мама вернулись домой и обнаружили Soldato[7] местной Каморры, прижимающего меня к своему телу с пистолетом, зажатым у меня во рту. Это был не первый раз, когда Симус задолжал деньги, но это был первый раз, когда они угрожали его детям. Жизель было всего четыре, близнецам почти три. Впервые на моей памяти мама нарушила волю Симуса, и на следующий день, собрав наши сбережения, чтобы выплатить его долги, мы переехали в Апулию к маминым кузенам. Конечно, это длилось недолго, но время, проведенное на острове, было одним из немногих счастливых периодов моего детства. — Ты можешь поэтично рассуждать о преступности, но я достаточно пережила, чтобы увидеть все ужасы, — наконец сказала я, вернув взгляд в настоящее и пригвоздив его осуждающим взглядом. — Ты можешь без проблем избить человека или угрожать его семье, если он пойдет против тебя, но я была дочерью такого человека, и я была тем ребенком, которому угрожали. Я понятия не имею, как ты можешь видеть в этом что-то достойное восхищения. — Ты подменяешь часть целым. Действия одного плохого человека не распространяются на всех остальных членов его общества, — возразил он. Я допила вино, удивляясь тому, как быстро осушила прекрасный напиток. — Ты хочешь сказать, что ты неплохой человек, капо? — сладко спросила я. Он перевернул свою большую руку на столе, показывая мне силу своей руки, сжимая и разжимая кулак. — Si (в пер. с итал. «Да»), эти руки стали свидетелями насилия и возмездия, Елена, но означает ли это, что они не могут также утешить ребенка, доставить удовольствие любовнице или защитить невиновного? Я усмехнулась. — Прости, если я не вижу, как ты защищаешь невиновного. Мгновенно открытое лицо Данте закрылось, и его густые брови нахмурились. — Ты ведешь себя очень высокомерно и властно для женщины, которая судит меня, не зная меня, особенно когда я пытаюсь узнать ее поближе. — Тебе не нужно узнавать меня, чтобы я надрывала задницу ради тебя над этим делом, — возразила я, поднимаясь со стула, глядя на него через стол. — Что ж, тебе нужно узнать меня, если ты хочешь остаться в этой команде и добиться того успеха, в котором так отчаянно нуждаешься, — возразил он, оттолкнувшись от своего стула и перегнувшись через маленький столик, его рука схватила меня за горло в шокирующе крепкой хватке. Мой пульс бился об его пальцы, но я не двинулась с места, обездвиженная не его хваткой на своей шее, а свирепостью в его глазах. — Ascoltami (в пер. с итал. «Послушай»), — прорычал он по-итальянски, приказывая мне его выслушать. — Я жертвовал собой ради невинных и любимых людей, чего никогда не сможет понять твой изящный черно-белый мир. А ты-то когда-нибудь жертвовала, а? Меня захлестнула тошнота, когда воспоминание прокатилось в воображении, как сломанный калейдоскоп. Мафиози ударил меня, потому что я спрятала от него симпатичную Жизель, а затем от Кристофера, умоляя его не причинять ей вреда. Но я этого не сказала. Вместо этого я посмотрела в пылающую тьму его взгляда и скользнула в ответ, словно лезвие между его ребер. — Да. Я жертвую своей честностью, помогая тебе, потому что дала Козиме обещание. Он долго смотрел на меня, не моргая, его рука все еще сжимала мое горло, такая горячая, что обжигала кожу. Воздух вокруг нас пульсировал в такт моему пульсу. Я почувствовала румянец на щеках и тяжесть в животе, и сказала себе, что это гнев, а не что-то более плотское. Я видела, как тьма в глазах Данте теплела не от гнева, а от чего-то другого. Я резко втянула воздух, ощущая аромат его перечного одеколона, когда он приблизил мое лицо к своему, прижимаясь своей щетинистой щекой к моей собственной и шепча мне на ухо: — Кто знает, lottatrice, (в пер. с итал. «боец») быть может, ты найдешь больше удовольствия в постели с дьяволом, чем ты могла себе представить. Глава 5 Данте Что происходит после падения династии? Большой взрыв и вспышка фейерверка, взорвавшегося в длившемся десятилетиями шоу блеска и гламура, растворяясь в огоньках и углях, а затем… в ничто. Остается огромное чернильно-черное небо, созревшее для заполнения. Черная дыра просто ждет, когда кто-то подойдет и возьмет пустоту под контроль. Старая мафия умерла в 80-х годах после того, как суд над Артуро Аккарди забил последний гвоздь в гробах старой гвардии. Публичных хитов, карикатур с мафиози, закутанных в сшитые на заказ костюмы Прада с золотыми цепями и карманами, набитыми сотнями пачек, больше не было. Но саму мафию убить не удалось. Ни тогда, ни тем более сейчас, и если бы мне пришлось сделать ставку, то никогда. Мафия была основана на идее братства и жадности, которые настолько важны для человеческого существования, что их невозможно уничтожить. Поэтому мы повторяли, повторяли снова и снова. Мы были аморфной формой, постоянно меняющейся со временем и адаптирующейся лучше, чем любое другое учреждение или организация, потому что нам не нужно было беспокоиться о таких досадных вещах, как закон или мораль. Мафия зародилась на Сицилии, потому что после десятилетий постоянных вторжений и смены власти местные жители выработали отточенное чувство лояльности к своим соседям, но не к правительству. В результате они смогли сохранить культуру, основанную на их уникальном сообществе, а не на культуре их угнетателей. Мафия была основана в результате того, что более сильная власть пыталась уничтожить итальянцев, поэтому итальянцы создали свою собственную организацию, чтобы сопротивляться и контролировать свою собственную. Вот почему даже после массовых нападений правительства и полиции на американскую мафию в 80-х годах организованные преступные семьи не только существовали… они чертовски процветали. Даже отмена культуры не могла отменить мафию. Некоторые институты существовали вне времени и места. La Famiglia [8] была одной из таких. Как я во все это вписался? Ну, в этой жизни в третий раз за свои тридцать пять лет, я был Данте Сальваторе — капо [9] Семьи Сальваторе. Очаровательно безумный, плохой и слишком опасный, чтобы его знать. Так они говорили. Мало кто знал меня настоящего, но, возможно, тот, кто любил меня больше всего, сейчас хмуро сидел рядом и пил дорогой бокал Кьянти, будто это было дешевое американское пиво. — Не им сомневаться в нас, — мрачно пробормотал Амадео Сальваторе в свой бокал, его темные брови сжались в одну мохнатую линию. — Они должны слушать и подчиняться. Чтобы заслужить уважение, нужно заслужить уважение. Неужели сегодняшняя молодежь не может понять эту концепцию? Я ухмыльнулся своему псевдо-отцу, отметив, что даже в одиннадцать часов ночи после полного рабочего дня его костюм Бриони все еще был безупречно выглажен. Торе (прим. кратко от фамилии Сальваторе) ценил контроль почти выше всех других качеств. Он был непоколебим в соблюдении своих правил, неукоснительно относился к этому соответствию внутри Команды. Тем не менее, он взял под свою опеку безрассудного сбежавшего британца и воспитывал его, как сына, зная, что дикость в его крови никогда не остынет. Мы были хорошим контрастом, он и я. Он был холоден и расчетлив. У меня был инстинкт и горячая жестокость. Вместе мы управляли одним из самых успешных подразделений в стране, которую еще пяти лет назад мы даже не называли своей. Сидя на террасе моего двухэтажного пентхауса в одном из самых многоэтажных и дорогих многоквартирных домов Нью-Йорка с видом на Центральный Парк, огни которого сияли, как драгоценности, рассыпанные у наших ног, невозможно было не ощутить силу и престиж нашей городской империи. — Возможно, это как-то связано с тем фактом, что их капо в настоящее время вовлечен в многолетнее судебное разбирательство, которому не видно конца, — сухо протянул я, потягивая крепкое вино. Торе хмыкнул на это, так же недовольный моим арестом, как любители пикников были не довольны мухами летом. Аресты, слежка полиции и шантаж были частыми и естественными последствиями наших незаконных предприятий. Торе был принят в мафию еще в юности и всю свою жизнь прожил в тени могущественных объятий Каморры. Он абсолютно верил в ее способность сокрушить любого противника, даже такого великого, как правительство США. В конце концов, это уже случалось раньше. Много-много раз. Я всё еще сомневался. Мы были влиятельными людьми, главой змеи обширной криминальной империи с разветвленной сетью связей, которые помогали нам выкручиваться из узких уголков. Но это было иначе. Этот американский ублюдок был полон решимости стать следующим Джулиани [10]и уничтожить нью-йоркскую мафию. Всем было плевать на мафию во время национальных и глобальных террористических актов, но Деннис О'Мэлли был убежден, что сможет проложить прямую дорогу к вершине успеха, уничтожив Каморру. Но даже это ничто, белый шум по сравнению с настоящей проблемой. Я не убивал Джузеппе ди Карло в том дерьмовом месте в Бронксе. Хотел бы это сделать я. Но нет. Не я засадил ублюдку пулю между глаз.