Амстердам часто называют северной Венецией — из-за ста шестидесяти с лишним каналов, образующих его неповторимый пейзаж. Некогда здесь жили Моне и Рембрандт – в наши дни город более известен своим кварталомкрасных фонарей и почти тремя тысячами плавучих домов, день и ночь бороздящих коричневатые, мутные воды каналов. Туристические радости были не для Мии. После тринадцатичасового перелета Том и Свен отвезли ее прямиком на конспиративную квартиру где-то в центре города, где она теперь и сидела на краешке кровати, рассматривая свой новый паспорт. Теперь ее звали Дайана Тэннер и она была человеком без мобильного телефона: его отобрал Том, чтобы в корне пресечь соблазн позвонить дочери и выдать их местонахождение. Появился Том со спутниковым телефоном и набрал номер гостиницы, где скрывались Пол и Зоуи. — Говори кратко — нам к десяти в университет, – сказал Том и обратился к кому-то на том конце линии, — передай трубку. — Пол? – Миа, ты? — слышно было плохо. — Пол, я не все могу говорить, но эти люди все делают для вашей безопасности. – Они тоже все время это твердят, но, если я не позвоню в офис и не объясню, почему я не на работе, меня уволят. — Они не допустят. Ты должен мне поверить… – Во что бы ты ни влипла, я уверен… – Ты новости смотришь? — Про то, как все заболевают? – уточнил Пол — Дело сейчас не во мне… — Я знаю, Ми, — он назвал ее именем, которым называл во время их совместной жизни и которым перестал называть, когда узнал про Алана. -- Зоуи больна, и ей нужен врач. – Ты же водил ее к врачу, и что? – Доктор Браунстайн – милый старичок, но если у тебя не насморк, то проку от него немного. Нам нужен настоящий врач. – Пол, я работаю как раз над этой проблемой. Постарайся мне верить, – она понимала, что хочет слишком многого; доверие в их отношениях умерло первым: это началось, когда Алан сообщил об их связи, а завершилось, когда она после развода погрузилась в мир обезболивающих препаратов. – Когда последний раз она говорила? – Не помню точно. Несколько дней назад. Лежит с открытыми глазами и иногда смотрит прямо на меня, но как бы ничего не соображает. – Да, таких случаев очень много. – Говорят об эпидемии, – в голосе Пола была паника. Сказать, что Пол боялся микробов – ничего не сказать: он их боялся панически. Будучи довольно здравым человеком, Пол обладал набором неврозов, в которых не отдавал и не хотел отдавать себе отчета. – Это не вирус, уверяю тебя, Пол. Мы все делаем, чтобы выяснить, что это, – судя по легкой одышке на том конце, она его не убедила. – Если будут изменения в состоянии ребенка, попроси тех, кто с вами, выйти на связь. – Конечно. – Береги себя, Пол. Скажи Зоуи, что я ее люблю. – Обязательно, – он помолчал. – Береги себя, Ми. ••• Через несколько минут Том и Миа уже направлялись в Лабораторию молекулярной генетики, расположенную в медицинском крыле Амстердамского университета. В отличие от ренессансного и барочного центра города, современное здание лаборатории сверкало глянцем стеклянных панелей. Коллеги Тома уже договорились о встрече с руководителем лаборатории, представив Мию сотрудницей ВОЗ. У входа в отделение их ожидала женщина в лабораторном костюме. – Доктор Вард? – женщина улыбнулась. Она была чуть старше пятидесяти и в хорошей форме. Улыбка гармонировала с ее высоким лбом и округлыми чертами лица. – Я доктор Мерель Янссон. Они обменялись рукопожатием. – Рада видеть вас, доктор Янссон. – Чем мы можем помочь ВОЗ? – Собственно, нам хотелось бы встретиться с доктором Ларсом Ван дер Бергом. Лицо доктора Янссон омрачилось. – К сожалению, Ларс нас покинул три-четыре года назад. Ужасно жаль!.. Такой блестящий ум. – Умер? – Миа ощутила нехватку воздуха в легких. – В каком-то смысле. Потерял контакт с реальностью. С ним случилось нечто вроде срыва, и из университета его эвакуировали на носилках. – И где он теперь? – Миа с трудом приходила в себя: она так рассчитывала на проницательность доктора Ван дер Берга в толковании загадочной вспышки синдрома Зальцбурга… – Не знаю, – судя по всему, Янссон никогда не задавалась этим вопросом. – Но могу выяснить, – она взяла Мию за локоть. – Чем еще можем быть полезны? К Мии вернулась ясность рассудка. – Мы полагаем, что нам известна причина последних массовых заболеваний по всему свету. – У меня пострадало около тридцати процентов сотрудников, – моментально отреагировала Янссон. – Симптомы самые разные. Мы сейчас перебрасываем наши основные силы с онкологических исследований на изучение этого феномена. – Где можно поговорить без помех? – Пойдемте со мной, – Янссон оглянулась с нескрываемым удивлением. Кабинет руководителя был скромен и аккуратен. Компьютер на столе, шкаф с медицинскими справочниками на голландском языке. Янссон заперла дверь. Миа принялась рассказывать о синдроме Зальцбурга и его последних зафиксированных проявлениях. – То, что вы рассказываете, совершенно невозможно, – Янссон не сводила с нее глаз. – Новые хромосомы не образуются сами по себе и крайне редко (в смысле – почти никогда) выявляются у младенцев и взрослых. Каков механизм? Что там за гены? – Вот это-то и надо понять. Миа понимала позицию доктора Янссон. Синдром Зальцбурга вел себя совершенно непривычным для ученых образом. Хромосомные аберрации плода в матке – это одно, но нечто подобное во взрослом организме – совсем другое. Не бывает таких дупликаций, которые стали бы нормой для пациента. Должен был существовать какой-то другой путь, по которому новая хромосома и ее гены попадают в цепочку ДНК каждой живой клетки. Останься Миа в Бразилии, поиски пошли бы в этом направлении. Но тут явился незваный посетитель с пистолетом. Она рассказала о коте, увиденном на улице Буэнос-Айреса, с симптомами, очень похожими на человеческие. Это тоже вызвало немалое изумление. – Если все так, как вы говорите, – согласилась Янссон, – разгадка механизма этой загадочной патологии приведет к неслыханному прогрессу в генетике. – Если мы раньше не помрем от нее. – У меня уже есть образцы, взятые у пациентов, – в глазах Янссон был вопрос. – Каковы ваши планы? – Все внимание – на носитель. Если поймем, как Зальцбург вписывает эту сорок седьмую хроматиду в клетку, мы с ним справимся. Глава 44 Поменяв старый кислородный регенератор на новый, Джек поднялся на мостик. Анна была поглощена изучением сразу нескольких голографических дисплеев, по каждому из которых бежали различные символы. — Как успехи? – Джек остановился за ее спиной. Анна откатилась назад, чтобы видеть его. — Хэлло, доктор Грир. Мне кажется, успехи есть. — Ну, и что здесь написано? – он показал на поток зеленых голографических символов, медленно сползающих сверху вниз внутри трехмерного экрана. На цифровых чертах ее лица появилась улыбка, щеки порозовели. — Этого я сказать пока не могу, но, уверяю вас, прорыв близок. Дисплеи, конечно, не отображают всей полноты их письменности, но кое-что уже удалось извлечь. — Расскажи. – Значит так. Письменный язык, использующий от двадцати до тридцати пяти, скажем, символов, скорее всего основан на алфавите, то есть системе, где буквы обозначают простые звуки. С другой стороны, письменность, использующая слоговую систему, может иметь от восьмидесяти до ста знаков. На данный момент я выделила около семисот символов, что говорит о том, что эти существа, вероятно, использовали логографическую систему, где символы означают слова, а в ряде случаев — звуки и слоги. Еще я составила список предметов или понятий, к которым эти слова могут с большой вероятностью относиться. Логично предположить, что информация на дисплеях относится к управлению и обслуживанию корабля и его систем. — Как-то, на мой взгляд, излишне много допущений. Они, может быть, думали совсем не так, как мы.