— Надевай накидку, — велела ей Киврин. — Мы идем в церковь. — Киврин, я хочу мой бубенец. — Он и так у тебя, — ответила Киврин, пытаясь заколоть застежку на вертящейся шее Агнес и не проткнуть ее насквозь. — Нет, его нет, — ощупывая запястье, заволновалась Агнес. — Где мой бубенчик? — Вот он. — Розамунда подняла колокольчик с пола. — Наверное, отвязался. Сейчас его надевать не след. Звонят к всенощной, рождественский перезвон будет позже. — Я не буду звонить, — пообещала Агнес. — Только надену. Киврин в это верилось с трудом, но спорить было некогда — остальные уже собрались. Кто-то из слуг Блуэта зажигал головней из костра охотничьи фонари и раздавал остальным. Киврин поспешно завязала ленту у девочки на запястье. Сэр Блуэт подал руку леди Эливис. Леди Имейн знаком велела Киврин пристроиться следом вместе с девочками, остальные встали за ними, образуя торжественную процессию — леди Имейн с Блуэтовой сестрой и вся остальная свита. Леди Эливис с Блуэтом прошествовали через двор, затем вышли через ворота на луг. Снегопад прекратился, засияли звезды. Деревня безмятежно спала под белым покрывалом. «Застыла во времени», — подумала Киврин. Снег скрыл всю грязь, преобразив покосившиеся изгороди и худые стены лачуг до неузнаваемости. Хрустальные грани снежинок переливались в свете фонарей, но Киврин заворожили не они, а звезды — сотни, тысячи звезд, искрящиеся, словно драгоценные каменья на ледяном куполе. «Блестит», — восхищенно протянула Агнес, и Киврин не стала уточнять, про небо она говорит или про снег. Колокол звонил размеренно, спокойно, звон его тоже раздавался в морозном воздухе совсем по-другому — не громче, а как-то полнозвучнее и яснее. Теперь Киврин узнавала и остальные колокола — в Эсткоте, в Уитени и Киртлингтоне, хотя и они звучали не так, как раньше. Она попыталась распознать в многоголосии суиндонский колокол, который звонил не смолкая все это время, но не распознала. И оксфордские колокола тоже. Может, они ей только почудились. —Ты бренчишь бубенцом, Агнес, — упрекнула сестру Розамунда. — Не бренчу. Я просто иду. — Посмотрите на церковь, — отвлекла их Киврин. — Разве не красота? Церковь светилась на дальнем конце луга, будто маяк, озаренная снаружи и изнутри, витражи отбрасывали на снег дрожащие рубиновые и сапфировые отблески. Вокруг тоже все было в огнях, по всему погосту и до самой колокольни. Факелы. Их смолистый запах витал в воздухе. Такая же дорожка из огней вилась вниз с холма за церковью. Киврин вдруг вспомнился Оксфорд в Сочельник, освещенные магазины, открытые для запоздалых покупателей, и золотистый квадрат окна во внутреннем дворе Брэйзноуза. И елка в Баллиоле, переливающаяся разноцветными лазерными гирляндами. — Жаль, не вышло наведаться к вам на святки, — сетовала Имейн леди Иволвде. — Был бы тогда у нас достойный капеллан на службу. Здешний даже «Отче наш» толком не упомнит. Здешний священник, подумала Киврин, только что отстоял несколько часов на коленях в промерзшей церкви. В дырявых чулках. А теперь битый час звонит в тяжеленный колокол. А после начнет сложную церемонию, которую ему пришлось затвердить наизусть, потому что читать он не умеет. — Никудышная нас ждет проповедь и служба из рук вон, — продолжала ворчать Имейн. — Увы, в нынешние времена многие отворачиваются от Господа, — согласилась Ивольда. — Нам должно молиться Ему, чтобы обратил Он мир на путь истины и добродетели. Имейн, конечно, совсем не к тому клонила. —Я посылала к епископу батскому с просьбой отрядить нам капеллана. Но он еще не прибыл. — Братец говорит, дела в Бате худые, — ответила Ивольда. Процессия подходила к погосту. Теперь Киврин различала лица в дымном свете факелов и масляных плошек в руках у женщин. Подсвеченные снизу багряным пламенем, эти лица казались зловещими. Мистер Дануорти принял бы процессию за разъяренную толпу, ведущую мученика на костер. Во всем виновато освещение — в отблесках факелов кто угодно покажется разбойником. Неудивительно, что люди поспешили изобрести электричество. Процессия вошла на погост. Среди стоящих у церковных врат Киврин разглядела знакомые лица: цинготного мальчишку, девушек, помогавших на кухне со стряпней к рождественскому столу, Коба с конюшни. Мажордомова жена куталась в плащ с горностаевым воротом и держала в руке металлический фонарь с крохотными вставками настоящего стекла. Она о чем-то оживленно беседовала с золотушной женщиной, которая приходила развешивать остролист. Все перетаптывались и разговаривали, чтобы не замерзнуть, а один чернобородый крестьянин зашелся таким хохотом, что факел в его руке опасно накренился к апостольнику мажордомовой жены. Киврин вспомнила, что в конечном итоге церковные власти упразднили всенощную службу, пресекая попойки и гульбу. Судя по виду некоторых прихожан, они действительно весь вечер только и делали, что нарушали пост. Мажордом чесал языком с грубоватым мужланом, про которого Розамунда пояснила, что это отец Мейзри. Физиономии у обоих багровели то ли от мороза, то ли от пламени, то ли от выпитого — или от всего сразу. Однако опасностью от них не веяло, только развеселой удалью. Мажордом подкреплял почти каждое слово увесистым хлопком по плечу собеседника, а отец Мейзри в ответ подобострастно подхихикивал, и Киврин заподозрила, что он не так прост, как кажется. Когда мажордомова жена потянула супруга за рукав, тот лишь отмахнулся, однако при виде леди Эливис и сэра Блуэта, входящих в калитку, поспешно отошел, давая дорогу. Остальные тоже притихли, пропуская процессию к массивным церковным вратам, а потом заговорили снова, но уже вполголоса, пристраиваясь в хвост. Сэр Блуэт, отстегнув меч, вручил его слуге и вместе с леди Эливис опустился на колени, едва переступив порог. Затем они дошли рука об руку почти до самой алтарной преграды и там снова преклонили колени. Киврин с младшими девочками последовала за ними. Когда Агнес перекрестилась, звяканье бубенчика разнеслось эхом по всей церкви. «Надо как-то его снять», — решила Киврин, прикидывая, уместно ли будет вывести Агнес из процессии и отвязать ленточку, укрывшись за могилой супруга Имейн. Но сзади уже нетерпеливо покашливала сама Имейн с сестрой сэра Блуэта. Киврин повела девочек вперед. Сэр Блуэт уже поднялся на ноги. Эливис задержалась на коленях чуть дольше, потом встала, и сэр Блуэт с поклоном сопроводил ее в северную часть церкви, а сам вернулся на мужскую половину. Киврин опустилась на колени вместе с девочками, молясь, чтобы Агнес не слишком сильно трезвонила, когда будет креститься. На этот раз обошлось, но, поднимаясь на ноги, малышка споткнулась о край собственного платья и бухнулась с таким звоном и грохотом, что чуть не заглушила церковный колокол. Леди Имейн, которая разумеется, оказалась прямо у них за спиной, испепелила Киврин негодующим взглядом. Киврин поставила девочек рядом с Эливис. Леди Имейн преклонила колени полностью, леди Ивольда ограничилась реверансом. Когда Имейн поднялась, откуда-то выскочил слуга с обитой темным бархатом подставкой под колени и установил ее для Ивольды рядом с Розамундой. Другой слуга принес такую же подставку на мужскую половину для сэра Блуэта и помог ему на нее опуститься. Отдуваясь, пыхтя и цепляясь за руку слуги, сэр Блуэт грузно навалился на подставку. Лицо его побагровело от натуги. Киврин с завистью посмотрела на подушечку леди Ивольды, вспоминая пластиковые откидные подставки на спинках скамей в церкви Святой Марии. Она и не задумывалась, какое спасение эти жесткие деревянные скамьи — до сих пор, пока не встала с колен и не представила со страхом, каково будет отстоять всю службу на ногах. По полу тянуло холодом. Церковь выстудили насквозь, несмотря на огни — да и какое тепло от масляных плошек, расставленных вдоль стен и у статуи святой Катерины, увитой остролистом. На каждом окне в обрамлении еловых веток теплилось по тонкой желтоватой свече, однако вряд ли отец Рош рассчитывал, что в их свете цветные вставки окажутся непроницаемо темными. По обеим сторонам алтаря в серебряных шандалах горели такие же тонкие свечи, а перед ними и по верху алтарной преграды зеленел падуб, между острыми глянцевитыми листьями которого отец Рош приткнул восковые свечи, присланные Имейн. «Теперь даже она не найдет к чему придраться», — подумала Киврин, оглядываясь на вечно недовольную старуху. Зажав реликварий в молитвенно сложенных ладонях, Имейн тем не менее не молилась, а смотрела прямо на алтарную преграду. Судя по неодобрительно поджатым губам, свечи предназначались не туда, хотя лучшего места для них было не сыскать. Они освещали распятие и Страшный суд, озаряя своим сиянием почти весь неф. От этого вся церковь выглядела более родной и домашней, как оксфордская церковь Святой Марии. На прошлое Рождество Дануорти водил Киврин на экуменическую службу. Она сама планировала сходить на всенощную к реформистам, чтобы послушать латынь, но всенощная не состоялась. Священника позвали почитать из Евангелия на экуменической службе, поэтому он передвинул всенощную на четыре часа дня. Агнес теребила свой колокольчик. Леди Имейн грозно сверкнула на нее глазами поверх молитвенно сложенных рук, а Розамунда, перегнувшись через Киврин, шикнула на сестру. — Нельзя звонить, пока идет служба, — прошептала Киврин, наклоняясь к самому уху Агнес. — Я не звонила, — ответила Агнес громким шепотом, разнесшимся по всей церкви. — Лента слишком тугая. Видишь? Киврин так не показалось. Наоборот, если бы она успела повязать ее потуже, колокольчик не звякал бы от каждого движения, но спорить с переутомившимся ребенком, когда вот-вот начнется служба, она не собиралась, поэтому попробовала нащупать узел. Агнес, видимо, пыталась снять ленту через ладонь, не развязывая. Размахрившаяся тесьма затянулась мертвым узлом. Киврин попыталась подцепить его ногтем, посматривая украдкой на стоящих сзади. Всенощная начнется с процессии — отец Рош со служками (если они у него найдутся) должен пройти по проходу, кропя святой водой и читая покаянный пятидесятый псалом. Киврин потянула за ленту с обеих сторон от узла, затягивая его окончательно. Теперь снять ее можно было только разрезав, зато она стала чуть свободнее. Хотя ладонь через петлю все равно не пролезала. Колокол смолк, но отец Рош не показывался, и прохода, по которому он смог бы подойти, тоже не наблюдалось. Сельчане столпились у врат, заполонив все пространство. Кто-то поставил ребенка на надгробие рыцарской могилы, чтобы ему было лучше видно. Киврин снова принялась бороться с лентой — подсунув под нее два пальца, дернула ее вверх, пытаясь растянуть. — Не порви! — предупредила Агнес своим звучным театральным шепотом. Киврин, поспешно перевернув бубенчик на тыльную сторону запястья, вложила его девочке в ладошку. — Зажми вот так, — показала она, загибая пальцы Агнес в кулак. — И не выпускай. Агнес послушно сжала кулачок. Киврин накрыла его другой ладонью, чтобы было похоже на молитвенный жест, объясняя вполголоса: —Держи крепко, и он не зазвонит. Агнес с ангельской кротостью склонила голову, касаясь лбом сложенных домиком ладоней. —Умница, — похвалила Киврин, прижимая ее к себе за плечи одной рукой и оглядываясь на церковные врата. Они были закрыты. Киврин со вздохом облегчения повернулась обратно к алтарю. Там стоял отец Рош. В вышитой белой столе поверх пожелтевшего стихаря с еще более обтрепанным подолом, чем края ленточки у Агнес. Он явно ждал все это время, пока Киврин закончит возиться с Агнес, но в глазах его не было ни укора, ни нетерпения. На лице его отражалось совсем другое, и Киврин невольно вспомнился мистер Дануорти, смотревший на нее через стеклянную перегородку. Леди Имейн кашлянула (скорее, рыкнула), и отец Рош опомнился. Отдав книгу Кобу, облаченному в засаленный подризник и пару слишком больших кожаных башмаков, он преклонил колени перед алтарем. Потом забрал книгу обратно и принялся читать поучения. Киврин повторяла их про себя вместе с ним, на латыни, под эхо параллельного перевода. — Кого узрели вы, о пастухи? — декламировал отец Рош на латыни, переходя к респонсорию. — Ответствуйте, кто сошел на землю. Он вдруг замолк, морща лоб и глядя на Киврин. Забыл, поняла она и тревожно посмотрела на Имейн, в надежде, что та не заметит незавершенности. Однако та испепеляла отца Роша взглядом, сведя обтянутые шелковым апостольником скулы. Рош по-прежнему смотрел на Киврин, морща лоб. — Ответствуйте, кто вам явился, — произнес он, и Киврин облегченно вздохнула. — Поведайте, кого узрели вы. Неверно. Она прошептала одними губами следующую строку, внушая ему повторять за ней. «Узрели мы новорожденного Христа». Рош, казалось, не замечал, хотя смотрел на Киврин в упор. «Увидел я...» Он снова запнулся. «Узрели мы новорожденного Христа», — отчетливее зашептала Киврин. Леди Имейн обернулась. — И ангелов, поющих Господу хвалу, — продолжал Рош, и снова неверно. Леди Имейн перевела свой негодующий взгляд на него. Обо всем этом наверняка будет доложено епископу. И о свечах, и о неаккуратном подоле и бог весть еще о каких недочетах и прегрешениях. «Ответствуйте, что зрели вы», — подсказала Киврин, и священник будто опомнился. —Ответствуйте, что зрели вы, — произнес он четко и ясно. — И о рождении Христа поведайте. Узрели мы новорожденного Христа и ангелов, поющих Господу хвалу. Он перешел к «Исповедую...», и, хотя Киврин продолжала шептать слова про себя, отец Рош больше не сбивался. Она слегка успокоилась, но не сводила с него глаз, когда он направился к алтарю читать «Молим тебя, Господи...» Под стихарем у него чернел подризник — оба одеяния изначально довольно тонкой работы, судя по всему. Рошу они были малы — когда он склонился над алтарем, из-под края подризника показались добрых сантиметров десять его поношенных коричневых чулок. Наверное, облачение досталось от предшественника — или с барского плеча капеллана Имейн. Священник в реформистской церкви накинул синтетический полиэстровый стихарь поверх коричневого свитера с джинсами. Он заверил Киврин, что всенощная будет проведена строго по канону, хоть и в послеполуденный час. Текст антифона восходит к восьмому веку, а ужасающе подробно выписанные стояния крестного пути — копии туринских. Однако церковь располагалась в бывшем канцелярском магазине, роль алтаря исполнял складной столик, и снаружи карильон на Карфаксе домучивал «Полночью ясной...» — Господи, помилуй, — произнес Коб, молитвенно складывая руки. — Господи, помилуй, — подхватил отец Рош. — Христе, помилуй, — проговорил Коб. — Христе, помилуй, — звонко откликнулась Агнес.