Гэвин встал. — Благодарю вас за помощь, сударь, — поспешно заговорила я. — Это ведь вы нашли меня в лесу. — В горле запершило от подступающего кашля. — Прошу вас, поведайте мне, где именно это было? Тараторить не стоило. Я закашлялась, хватанула воздух ртом и согнулась пополам от боли. Когда я справилась с приступом, Имейн уже поставила на стол мясо и сыр для Гэвина, а Эливис снова принялась за шитье, поэтому я так ничего и не выяснила. Хотя нет, неправда. Я знаю теперь, почему Эливис напрягается в присутствии рыцаря, и зачем он рассказывает сказки про целую шайку разбойников. И к чему все эти разговоры про «любодеек». Я видела его лицо, когда он стоял в сенях, и ни один переводчик не мог бы передать его взгляд точнее. Гэвин влюблен в жену своего господина. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Дануорти проспал до самого утра. — Секретарь рвался вас разбудить, но я его не пустил, — проинформировал Колин, протягивая Дануорти растрепанную стопку разнокалиберных бумаг. — Вот, он просил передать. —Сколько времени? — Дануорти одеревенело сел в кровати. — Половина девятого. Звонари и карантинники уже в столовой, завтракают. Овсянкой. — Колин сделал вид, будто давится. — Некрознейшая штука. Этот секретарь говорит, что на яйца и бекон придется ввести паек. — Половина девятого утра? — уточнил Дануорти, близоруко моргая и щурясь на окно, затянутое все той же хмурой пеленой. — Плохо. Я собирался наведаться в лечебницу к Бадри. — Знаю, — кивнул Колин. — Бабушка Мэри велела дать вам выспаться, а Бадри вы все равно не смогли бы расспросить, потому что они там его обследуют. — Она звонила? — спросил Дануорти, нащупывая очки на тумбочке. —Я туда сам сходил утром. На анализ крови. Бабушка Мэри сказала, что кровь достаточно сдавать раз в сутки. Дануорти нацепил очки и посмотрел на Колина. —А вирус еще не определили, она не говорила? — Не-а, — помотал головой Колин. Щеку его оттопыривал леденец. Интересно, он так с ним и спал всю ночь? Почему тогда леденец не уменьшается в размерах? — Она вам переслала таблицы контактов, — продолжал Колин, вручая Дануорти бумаги. — И еще звонила та женщина, которую мы видели у лечебницы. Которая на велосипеде. — Монтойя? —Да. Спрашивала, не знаете ли вы, как связаться с женой Бейсингейма. Я ей обещал, что вы перезвоните. А когда тут почта приходит? — Почта? — удивился Дануорти, просматривая листки. — Мама не успела купить подарки, чтобы отдать их мне перед посадкой на поезд. Сказала, что вышлет почтой. Почту ведь пропустят в карантин? Некоторые из листков склеились — очевидно, Колин продолжал периодически инспектировать леденец — и оказались не таблицами контактов, а разрозненными записками от Финча. В Сальвине заклинило створку обогревательной системы. Госздрав запрещает жителям Оксфорда и окрестностей контактировать с инфицированными. Миссис Бейсингейм уехала на Рождество в Торки. Туалетная бумага почти на исходе. — Пропустят? Как думаете? Не задержат? — Что не задержат? —Да почту же! Из-за карантина. Когда ее привезут? — В десять, — ответил Дануорти, складывая все записки в одну стопку и открывая большой коричневый конверт. — Только на Рождество она обычно запаздывает — столько посылок и открыток... Скрепленные листы в конверте тоже мало напоминали таблицы контактов. Это оказался отчет Уильяма Гаддсона о передвижениях Бадри и Киврин, распечатанный и разбитый по дням и времени суток. Такой аккуратности и стройности позавидовал бы любой реферат Уильяма. Поразительно, какое благотворное влияние оказывает на человека близость матери. — Не понимаю почему, — не унимался Колин. — Это ведь не люди, ничего заразного. А куда ее привозят, в главное здание? — Кого? — Почту! — В привратницкую. — Дануорти просматривал отчет про Бадри. Во вторник днем после захода в Баллиол оператор вернулся к сети. В два часа разговаривал с Финчем, искал Дануорти, потом, около трех, снова не найдя профессора, отдал Финчу записку. Где-то между двумя и тремя третьекурсник Джон И видел, как Бадри шел через двор в лабораторию, кого-то разыскивая. Тремя часами дня Бадри записан в журнале брэйзноузского сторожа. Там он работал за терминалом сети до половины восьмого, потом вернулся к себе домой переодеться на танцы. Дануорти позвонил Латимеру. — Когда вы были в лаборатории сети во вторник днем? — Во вторник? — растерянно заморгал с экрана старик. — Это вчера? — Накануне переброски. Днем вы ходили в Бодлеанскую библиотеку. Латимер кивнул. — Она спрашивала, как сказать: «Спасите, на меня напали разбойники». Дануорти понял, что старик имеет в виду Киврин. — Киврин встречалась с вами в библиотеке или в Брэйзноузе? Латимер задумчиво поскреб подбородок. — Мы засиделись до самого вечера, размышляя над местоименными формами. В начале XIV века процесс исчезновения местоименных флексий еще не завершился. — Киврин пришла к вам в лабораторию? — В лабораторию? — недоуменно переспросил Латимер. — В помещение сети в Брэйзноузе! — отчеканил Дануорти. — В Брэйзноузе? Разве рождественская служба там будет? — Служба? — Викарий хотел, чтобы я прочел благословение. Службу проведут в Брэйзноузе? — Нет. Во вторник вы встречались с Киврин, чтобы придумать ей речь. Где именно вы встречались? — Очень много затруднений вызвало слово «разбойники». Оно происходит от староанглийского... Безнадежно. — Рождественская служба будет в семь часов в церкви Святой Марии, — сказал Дануорти и нажал отбой. Потом он позвонил сторожу Брэйзноуза и, оторвав от наряжания елки, заставил найти в регистрационном журнале Киврин. Как выяснилось, во вторник днем Киврин в Брэйзноуз не заходила. Дануорти загрузил в компьютер таблицы контактов, добавив к ним отчет Уильяма. Во вторник Киврин с Бадри не виделась. Во вторник утром она была в лечебнице, потом приходила к нему, к Дануорти. Во вторник днем разбирала флексии с Латимером, и к моменту их выхода из Бодлеинки Бадри уже должен был отбыть на танцы. В понедельник с трех она лежала в лечебнице, однако остается еще белое пятно между двенадцатью и половиной третьего в понедельник. Дануорти снова заскользил взглядом по сведенным воедино таблицам контактов. Список Монтойи занимал всего пару строчек. Она внесла тех, с кем пересекалась в среду утром, а про понедельник и вторник забыла и ничего не указала насчет Бадри. Дануорти сперва удивился, но потом вспомнил, что Монтойя пропустила инструктаж Мэри по заполнению таблиц. Может быть, Монтойя видела Бадри до утра среды или знает, где он провел промежуток от полудня до половины третьего в понедельник? — Мисс Монтойя, когда звонила, не оставляла своего телефона? — спросил он у Колина. Никто не ответил. Дануорти оторвался от бумаг. — Колин? Его не было ни в комнате, ни в гостиной, где осталась спортивная сумка с раскиданными по ковру вещами. Дануорти отыскал телефон брэйзноузской квартиры Монтойи и позвонил туда — без особой надежды. Если она еще разыскивает Бейсингейма, значит, разрешения выехать на раскопки пока не получила, и тогда она, без сомнения, в Госздраве или терзает Национальный трест, добиваясь подтверждения, что участок представляет собой «невосполнимую ценность». Одевшись, он отправился в столовую разыскивать Колина. Дождь лил по-прежнему, небо было такое же серое и мокрое, как буковые стволы и каменные плиты. Дануорти надеялся, что звонари и карантинные уже позавтракали и разошлись по своим комнатам, однако надежда оказалась тщетной. Не дойдя и до середины двора, он услышал взволнованные женские голоса. — Слава богу, вы встали, сэр, — прямо с порога кинулся к нему Финч. — Только что звонили из Госздрава. Просят принять еще двадцать карантинных. — Скажите, что нам некуда. — Дануорти обвел взглядом толпу собравшихся. — Нам приказано избегать контактов с инфицированными. Вы не видели племянника доктора Аренс? —Только что был здесь. — Финч тоже устремил взгляд поверх женских голов, но профессор уже заметил Колина, который рядом со столом звонарей намазывал маслом гренки. Дануорти пробрался к нему. — Мисс Монтойя, когда звонила, не оставила номер, по которому ее можно найти?