– Мэм, – говорит один из них, – пожалуйста, займите свое место. Я снова перелезаю через спящую женщину и пристегиваю ремень безопасности. Чья-то ладонь накрывает мою, наши пальцы встречаются. Я прислоняюсь к плечу Уайетта, вдыхая знакомый запах, по-хозяйски касаясь мужской руки просто потому, что могу себе это позволить. Несмотря на все события последних недель – начиная с безуспешной попытки залатать дырявое решето моего брака и кончая поездкой в Лондон, чтобы доставить письмо Вин; начиная с моего спонтанного решения отправиться в Египет, воссоединения с Уайеттом и извлечения саркофага, – этот момент кажется одновременно и историческим, и неотвратимым. Уайетт сонно моргает и неторопливо улыбается. – Куда ты ходила? – спрашивает он хриплым спросонья голосом. Но тут над головой вспыхивает свет, и салон сразу оживает. Во второй раз на моей памяти у меня состоялся один из самых тяжелых разговоров в жизни. После того как я сообщила Уайетту, что Мерит – его дочь, он уставился на меня так, будто ему изменил слух. Впрочем, чего еще я могла ожидать? Узнать такое спустя пятнадцать лет! И естественно, первым предположением Уайетта, так же как и Брайана, было то, что я обманула его. Пожалуй, это единственное, что их объединяло. Я попыталась заполнить звенящую тишину. Рассказала Уайетту о мамином пребывании в хосписе. Рассказала о нахлынувшем на меня чувстве потерянности и внезапном появлении Брайана. О том, как переспала с Брайаном, потому что забыла, каково это – снова почувствовать себя живой, потому что устала от постоянных забот и хотела – пусть на одну ночь, – чтобы кто-то позаботился и обо мне. Я рассказала о своей беременности. Рассказала о том, как спустя год мы с Брайаном поженились. А еще я рассказала о Гите и дне рождения Мерит, когда Брайан не вернулся отметить его с нами. Рассказала о том, как уехала из дому, решив, что покидаю его навсегда, но не сбылось. Рассказала о Вин и ее потерянной любви, о том, как искала Тана Бернара и нашла его, Уайетта. О том, как Мерит вошла в нашу спальню с тестом ДНК и как все язычки замка сразу встали на место. Я рассказала, как в последнюю минуту поменяла билет до Бостона на билет до Каира, потому что он, Уайетт, имел право узнать о Мерит. Когда я закончила, мокрая от пота рубашка прилипла к спине. В гробнице не было воздуха. У меня все заледенело внутри – насекомое, застывшее в янтаре. Наконец Уайетт поднял голову. Выражение его лица было настороженным. – Ты обнаружила, что беременна, и тебе ни разу не пришло в голову, что ребенок мог быть от меня?! Я не знала, как объяснить Уайетту, что, когда умирала мама, время стало будто резиновым: часы плавно переходили в дни и все казалось нелинейным. Я не знала, как объяснить, что была буквально в кусках после расставания с ним и поэтому, к своему стыду, банально использовала Брайана. Как объяснить, что я тонула в туманном будущем, а потому ухватилась за кого-то, на кого могла опереться? Что, забеременев, я действительно решила, будто ребенок от Брайана? Ведь гигантская неоновая стрелка судьбы показывала лишь одно направление. Поэтому я не стала ничего объяснять. У Уайетта на скулах заиграли желваки. – Неужели меня можно так легко забыть? Или ты была такой чертовой эгоисткой?! Уайетт протиснулся в узкий проход, его шаги эхом отдались в соседней погребальной камере, где он скрылся. Оставив меня. Что, положа руку на сердце, я вполне заслужила. Я сползла по стене с изображением убитых горем венценосных родителей и разрыдалась. Нефертити и Эхнатон потеряли одну любимую дочь, а я – почти всех, кто мне дорог. Я не имела права в чем-то обвинять Уайетта. Для него мой поступок в лучшем случае был тупостью, а в худшем – предательством. Либо пятнадцать лет назад я так быстро выкинула Уайетта из головы, потому что наши отношения ничего не значили, либо у меня был холодный расчет спрятать от него собственную дочь. Я представила, как Уайетт стремительно выходит из гробницы и отдает ключи сторожу. Возможно, через тысячу лет туристы будут приходить сюда, чтобы посмотреть на мое мумифицировавшееся тело: «Здесь лежит женщина, разрушившая собственную жизнь». Прошел час, прежде чем я услышала знакомые шаги в сторону погребальной камеры. Уайетт сел рядом со мной, прислонившись спиной к каменной стене: – Куда ты направлялась, когда в первый раз убежала из дому? Из всех вопросов, которые он мог задать, этого я ожидала меньше всего. – Не знаю. У меня не было никакого плана. – Я проглотила ком в горле. – Но, думаю, это был долгий-долгий бег на месте, поскольку я знала, что если остановлюсь, то окажусь там, где ты. В этой гробнице, где время, казалось, застыло, я ждала секунды, недели, целую жизнь, пока не почувствовала, как Уайетт накрыл ладонью мою лежавшую в пыли руку. – Однажды я уже потерял свою любовь и не собираюсь делать этого снова, – тихо произнес он. – Я хотел бы увидеть свою дочь. – Дамы и господа! – объявляет голос по громкой связи. – Капитан только что сообщил, что мы собираемся объявить плановую чрезвычайную ситуацию. Пожалуйста, слушайте бортпроводников и выполняйте их указания. Уайетт настоял на том, чтобы попасть на первый рейс из Каира, несмотря на предстоящий прорывной этап раскопок. Олив, он четыре тысячи лет как покойник, он никуда не убежит… Хотя мне казалось, что Уайетту, скорее, следовало руководствоваться принципом «утро вечера мудренее» и все хорошенько обдумать. Я считала, мое волнение объяснялось предстоящими разборками в Бостоне, явно чреватыми тяжелыми последствиями, даже если я это и заслужила. Но может, просто шестое чувство предостерегало меня от полета. По салону пробегает стремительная волна звуков – глухой испуганный ропот, – но ни воплей, ни громких криков. – Мы сейчас разобьемся, – шепчет сидящая у прохода женщина. – Боже мой, мы сейчас разобьемся! Пристегните ремни. Когда услышите: «Сгруппируйтесь», пригнитесь и накройте голову руками. Когда самолет остановится, вы услышите команду: «Отстегнуть ремни». Выходите из самолета. Оставьте все в салоне. Я слышала, что, когда наступает твой смертный час, вся жизнь проносится перед глазами. Но я не представляю себе Брайана или Мерит. В моем воображении не встает образ матери или Кайрана. Нет, я думаю об Уайетте и только об Уайетте. Я вижу Уайетта посреди египетской пустыни, палящие лучи солнца падают на его шляпу, на шее грязная полоса от вездесущей пыли, белозубая улыбка похожа на вспышку молнии. Это мужчина, пятнадцать лет назад ушедший из моей жизни. Место, которое я оставила. Диссертация, которую я так и не закончила. Будущее, которого у нас не было. Я пытаюсь представить Уайетта, Мерит и себя – семью. Я думаю о том, скольким людям мы причинили боль лишь потому, что пятнадцать лет назад влюбились друг в друга. Я думаю о пере истины Маат и о том, пустят ли меня в загробный мир, учитывая тяжесть моих грехов. Я отчаянно пытаюсь достать телефон, чтобы отправить сообщение – с извинением? – хотя хорошо понимаю, что нет сигнала, но мне никак не удается расстегнуть пуговицу на кармане штанов. Уайетт ловит мою руку и сжимает. Я смотрю на наши ладони, так крепко сцепившиеся, что между ними, кажется, больше нет секретов. – Дон, – говорит Уайетт, его голос прорывается сквозь волны паники, – послушай меня. Нам вовсе не так суждено умереть. Мы с тобой Орфей и Эвридика. Ромео и Джульетта. Кэтрин и Хитклиф. Наша история не может закончиться, даже не начавшись. – Ногти Уайетта вонзаются мне в кожу. – Я люблю тебя, Олив. Всегда любил. И всегда буду. Мне хочется, чтобы это всегда продлилось дольше, чем ближайшие три минуты. – Сгруппируйтесь! – кричит бортпроводник. – Сгруппируйтесь! Самолет ныряет носом вертикально вниз. С полок падают сумки, кислородные маски повисают на резинках, будто марионетки в пляске смерти. Кто-то кричит, и я резко поворачиваю голову. – Смотри на меня! – командует Уайетт, но его слова теряются в реве разваливающегося на части самолета. Мой мир сжимается до этих яростных голубых глаз, которые смотрели критически и вызывающе, удивляли, соблазняли, любили меня. И пока мы падаем с неба, я спрашиваю себя, кто будет меня помнить. Я погружаюсь в озеро огня между двумя дорогами «Книги двух путей». Озеро ревет, вокруг вздымаются столбы дыма, дым набивается в рот, заползает под веки, вызывая жгучие слезы. Языки пламени лижут одежду, плечи, волосы. Я кричу, но меня никто не слышит. Знание. Мне нужно знание. Только оно поможет пройти через врата загробного мира, мимо демонов. А они повсюду – монстр, у которого нет половины тела. Истошно вопящий мужчина, зажатый в искореженном кресле, с пожираемым огнем ремнем безопасности. Девочка с пылающими косичками. Глаза монстров такие же дикие, как и мои. Я пытаюсь пройти мимо них и отчаянно зову Уайетта. У меня есть только два выхода: суша и вода. Это нутряное знание, впечатавшееся в сердце. Но я не оставлю Уайетта. Уайетт! – кричу я. Дым становится зверем, облака дыма крутятся в сумасшедшем танце и, сливаясь, превращаются в черного человека, который пришел за мной. Я в ужасе отшатываюсь. Уайетт! Уайетт! Из плотной стены дыма появляется стюардесса, будто сбросившая вторую кожу. Хватает меня за руку. Вы должны пойти со мной. Я могу читать по губам, но ничего не слышу. Мне не нужно никуда идти. Увернувшись от стюардессы, я прыгаю через кольцо огня в кабину. Споткнувшись, падаю на мягкое тело мужчины в белой рубашке; мужчины со светлыми волосами, лежащего лицом вниз. Уайетт. Я переворачиваю мужчину нечеловеческим напряжением сил; я кашляю, мои легкие разорваны в клочья, его глаза, его незрячие глаза, смотрят в черное небо. Но этот мужчина носит очки, и у него усы. Этот мужчина не Уайетт. Я начинаю рыдать, причем так отчаянно, что не в состоянии встать на ноги. Легкая водяная взвесь покрывает лицо и волосы. Водный путь. Я сворачиваю туда и замечаю вдали отблески пожарных шлангов – это мифические гидры противостоят огненному дыханию драконов. Но одновременно дым становится плотнее и более вязким, я тону, задыхаясь, в липком тумане и не могу найти выхода. А сухопутный путь – это не что иное, как дорога в ад. Я в ловушке. Столб дыма раздваивается, точно дерево под топором лесоруба, и ко мне направляется еще один монстр. Лицо у него залито кровью. И монстр этот выкрикивает мое имя. Я встаю на ноги, он притягивает меня к себе, поддерживая обеими руками мою голову, и целует в губы, словно желая поделиться со мной кислородом из собственных легких. И в этот момент я вдруг вижу выход. Другую жизнь. После Когда я открываю глаза, вокруг все белое, такое ослепительно-белое, что я вздрагиваю. Передо мной неподвижные, находящиеся не в фокусе предметы, окруженные сиянием.