— А этот символ, — снова заговорил он, — вошел в обиход в Египте около тысяча двухсотого года до Рождества Христова. Он встречается в иератическом письме.[12] — Все тот же глаз Гора? — осведомился Фрост. — Да, только обратите внимание, здесь он состоит из отдельных частей. Радужная оболочка изображена в виде круга между двумя половинами склеры. А вот слеза и загнутая ресница, как вы ее назвали. В целом все выглядит как стилизованный вариант Уджат, однако практическое применение у него было совершенно особое — это математический символ. Каждая часть глаза представляет собой дробь. — Он написал на рисунке цифры: — Эти дроби образуются путем деления последующих чисел пополам. А весь глаз представляет собой целое число — единицу. Левая половина склеры — одну вторую. Ресница — одну тридцать вторую. — Может, в этом кроется какой-то смысл? — полюбопытствовала Джейн. — Разумеется. — И какой же? — В этом глазу, возможно, заключено особое послание. На первом месте убийства отрезанная голова была помещена в круг. На втором мы имеем изображение Уджат на двери. Что, если они как-то связаны, два этих символа? Что, если один служит ключом к толкованию другого? — Вы имеете в виду математический ключ? — Да. И круг на месте первого убийства олицетворял некий элемент Уджат. Джейн присмотрелась к рисункам Оливера. К цифрам, которые он набросал в разных частях всевидящего ока. — Значит, говорите, круг на месте первого убийства — возможно, радужная оболочка. — Да. И представляет собой какую-то величину. — Вы хотите сказать, отображает некое число? Дробь. — Она взглянула на Оливера и заметила, что, когда он наклонился к ней, на его щеках от волнения выступила краска. — Совершенно верно, — подтвердил он. — И что же это, по-вашему, за дробь? — Четверть, — ответила она. — Верно. — Он улыбнулся. — Верно. — Четверть чего? — спросил Фрост. — Ну, пока мы этого не знаем. Может, четверть луны. Или одно из четырех времен года. — А может, это значит, что он завершил лишь четвертую часть своей работы, — предположила Эдвина. — Да, — согласился Оливер. — Возможно, он дает нам знать, что убийств будет больше. В общей сложности четыре, как он планирует. Джейн взглянула на Фроста. — Стол был накрыт на четверых. В наступившей следом за тем тишине у Джейн вдруг оглушительно зазвонил мобильный телефон. Она тут же узнала номер — звонили из криминалистической лаборатории — и сразу ответила: — Риццоли. — Привет, детектив. Это Эрин, насчет следов на месте преступления. Помнишь тот красный круг на полу в кухне? — Ну да. Как раз сейчас мы о нем и говорим. — Так вот, я сравнила тот краситель из кухни со знаками с места преступления в Бикон-Хилле. С рисунками на двери. Красящее вещество и тут и там одно и то же. — Выходит, преступник в обоих случаях пользовался одним и тем же красным мелом. — В общем, поэтому я и звоню. Только это не красный мел. — А что? — Кое-что поинтереснее. 16 Криминалистическая лаборатория размещалась в южном крыле Бостонского полицейского управления на Шредер-Плаза — в том же коридоре, что и отдел по расследованию убийств. Джейн и Фрост проходили мимо окон с видом на унылый, обветшалый район Роксбери. Сегодня, под сплошным снежным покровом, все казалось чистым и белым: даже небо очистилось, и воздух казался прозрачным. Но Джейн едва обратила внимание на сверкающие контуры зданий, ее мысли были уже в комнате S269, где помещалась трассологическая лаборатория. Криминалистка Эрин Волчко уже ждала их. Как только Джейн с Фростом вошли в кабинет, она обернулась, оторвавшись от микроскопа, над которым до этого склонялась, и взяла папку, лежавшую рядом на рабочем столе. — С вас обоих причитается, — сказала она. — Я здорово потрудилась вот над этим. — Ты всегда так говоришь, — заметил Фрост. — На этот раз я серьезно. Из всех следов с первого места преступления вот с этими, я думала, хлопот будет меньше всего. Ан нет, пришлось обшарить там все вдоль и поперек, чтобы определить, чем же был нарисован тот круг. — И это никакой не мел. — Не-а. — Эрин протянула ей папку. — На вот, взгляни. Джейн раскрыла папку. Там сверху лежал лист фотобумаги со странными изображениями. Красные шарики на пятнистом фоне. — Я начала с анализа под оптическим микроскопом с большим увеличением, — сказала Эрин. — От шестисот до тысячи раз. Вот эти шарики — частицы пигмента, собранного с того самого места на кухонном полу, где был нарисован красный круг. — И что это значит? — А вот что. Как видишь, степень окраски у них разная. Значит, частицы неоднородные. Показатель преломления тоже разный — от двух с половиной до трех ноль-одной, к тому же большинство частиц двоякопреломляющие. — То есть? — Это безводные частицы оксида железа. Вещества, широко распространенного в мире. Оно-то и придает глине характерные оттенки. Оно же используется в художественных красках для получения красного, желтого или коричневого цвета. — Пока не вижу ничего особенного. — И я так думала, а потом копнула глубже. Сперва я решила, что это частицы мелка или пастельного карандаша, и принялась сравнивать их с образцами из двух магазинов художественных принадлежностей тут, по соседству. — Есть совпадения? — Нет. Различие стало явным только под микроскопом. Во-первых, гранулы красного пигмента в пастельных карандашах почти не различаются по степени окраски и показателю преломления. Потому что безводные частицы окиси железа, используемые во многих нынешних красителях, синтетические — промышленного изготовления, а не натуральные, добытые из земли. В промышленности применяется соединение под названием «красный марс» — смесь железа с окисями алюминия. — Выходит, гранулы пигмента на этих снимках не синтетические? — Нет, это безводная окись железа природного происхождения. Ее еще называют гематитом — слово происходит от греческого «кровь». Потому что иногда он бывает красного цвета. — А что-нибудь натуральное сейчас производят? — Пришлось порядком потрудиться, чтобы найти специальные мелки и пастельные карандаши, где в качестве красителя использовался гематит. Но в мелках содержится углекислый кальций. А в пастельных карандашах промышленного изготовления для скрепления красителя используется натуральный клей. Своего рода крахмал, вроде метилцеллюлозы или камедь-трагаканта. Все это смешивается в пасту и пропускается через пресс-форму, чтобы получился пастельный карандаш. Но никаких следов камедь-трагаканта или склеивающего крахмала в пробах с места преступления мы не обнаружили. Не нашли мы и достаточного количества углекислого кальция, чтобы можно было с полной уверенностью утверждать — да, это следы цветного мелка. — Выходит, мы имеем дело со штуковиной, которой не сыскать ни в одном художественном магазине. — Здесь — точно. — Тогда откуда взялось это красное вещество? — Ну, давай для начала поговорим об этом самом пигменте. Что же он такое на самом деле? — Ты сказала — гематит. — Правильно. Безводная окись железа. Но в составе цветной глины она называется по-другому — охрой. — Это что-то вроде той краски, которой американские индейцы размалевывают себе лица? — уточнил Фрост. — Человечество пользуется охрой уже по меньшей мере триста тысяч лет. Ее находили даже в могилах неандертальцев. В частности, красная охра, судя по всему, широко применялась во время погребальных церемоний — наверно потому, что очень походила на кровь. Ею рисовали на пещерах в каменном веке и на стенах Помпеи. Древние раскрашивали ею свои тела — для красоты, а также использовали в качестве боевой раскраски. Применяли ее и в магических ритуалах. — И в сатанинских обрядах тоже? — У нее же цвет крови. И какую религию ни возьми, в любой этот цвет обладает символической силой, — ответила Эрин. — У вашего убийцы весьма необычный вкус.