Я оглядываюсь, пытаясь понять, что такое «это». Что случилось? Что, черт возьми? — Мне надо было убедиться, что тебя не ведут, док, — говорит он. — Скажу начистоту, Бентону известны твои планы, потому что Брайс перекидывает ему твою почту. Она на компьютере ЦСЭ. Что же, Марино хочет сказать, что та машина, которую Брайс заказал для меня, присутствует в каком-то списке в компьютере, а фургона-развалюхи с протекающим капотом там нет и это же касается моего номера в «Хайатте»? В чем я не уверена, так это в его намеках относительно Бентона. — Одним словом, — продолжает Марино, — расклад такой. На парковке в «Лоукантри консьерж коннекшн» стоит «тойота-камри» с табличкой «доктор Кей Скарпетта» на стекле. Если бы там кто-нибудь крутился, ожидая тебя, потому что они могли получить доступ к твоему маршруту и почте или как-то еще узнали, куда ты направляешься, тебя бы просто не дождались в тюрьме. А если б они позвонили в гостиницу, то обнаружили бы, что ты аннулировала заказ из-за того, что не успела на пересадку в Атланте. — К чему Бентону за мной следить? — Может, и ни к чему. Но, возможно, кто-то мог узнать о твоем маршруте из его электронной почты. Может, он знает, что такое возможно, и потому не хотел, чтобы ты сюда приезжала. — Но откуда ты знаешь, что он не хотел, чтобы я сюда приезжала? — Оттуда, что он этого не хотел бы. Я молчу и отвожу взгляд от Марино. Потом осматриваюсь. Внимательно разглядываю очаровательный лофт со стенами из старых кирпичей, сосновыми полами, высоким, оштукатуренным в белый цвет потолком с тяжелыми дубовыми перекладинами — все это очень мне нравится, но это совсем не во вкусе Джейми. Жилая зона обставлена просто — кожаный диван, кресло и журнальный столик со столешницей из аспидного сланца, — она плавно перетекает в кухню с каменной стойкой и самой разнообразной утварью из нержавеющей стали — мечта любой искусной кухарки, коей Бергер определенно не является. Никаких произведений искусства, хотя, как я знаю, Джейми увлекается коллекционированием. Ничего личного, кроме того, что на столе и на полу у дальней стены под большим окном, за которым уже сумрачное небо с далекой луной, маленькой и матово-белой. Ни мебели, ни ковра, которые могли бы принадлежать ей, а я знаю вкус Джейми. Все современное, в минималистском стиле, преимущественно дорогое, итальянское и скандинавское, из древесины легких пород, вроде клена и березы. Вкус у Джейми незатейливый, потому что ее жизнь затейлива и запутанна, и я помню, как сильно ей не нравился лофт Люси в Гринвич-Виллидж, в потрясающем здании, бывшем когда-то свечным заводом. Помню, меня очень сильно задевало, что Джейми называла его не иначе как «Люсин чердак со сквозняком». — Она это снимает, — говорю я Марино. — Почему? — Я сажусь на диван из коричневой кожи. — И как ты во все это впутался? Как я в это впуталась? Почему ты убежден, что за мной могли следить, откуда у тебя вообще такие мысли? Мог бы и позвонить мне, если так беспокоился. В чем дело? Подумываешь о смене работы? Или уже начал работать на Джейми и забыл меня об этом известить? — Едва ли это можно назвать сменой работы, док. — Едва ли? Что ж, значит, она просто втянула тебя во что-то. Тебе бы уже следовало знать, на что она способна. Джейми Бергер расчетлива настолько, что порой это пугает, и обвести Марино вокруг пальца ей — раз плюнуть. Она крутила им как хотела, еще когда он был следователем в полиции Нью-Йорка, крутит сейчас и будет крутить вечно. Какую бы причину она ему ни назвала, чтобы затащить его сюда и втянуть меня в нечто такое, что представляется по меньшей мере хорошо просчитанной интригой, всю правду — или даже половину таковой — она ему явно не сказала. — Ты работаешь на нее уже хотя бы потому, что находишься здесь по ее приглашению, — добавляю я. — И уж точно ты не работаешь на меня, раз заменяешь мою машину, аннулируешь мой заказ в отеле и вынашиваешь с ней какие-то тайные планы за моей спиной. — Я работаю на тебя, но в то же время помогаю и ей. Я никогда не переставал на тебя работать, док, — говорит Марино с поразительной для себя мягкостью. — Такой гадости я бы тебе никогда не сделал. Я не отвечаю, хотя так и хочется сказать, что за те двадцать с лишним лет, что я знаю его и работаю с ним, он сделал мне много подлостей. Из головы никак не идет то, что сказала мне Кэтлин Лоулер. Джек Филдинг писал ей в начале девяностых, писал на линованных тетрадных листах, словно какой-то школяр — презиравший меня недалекий мальчишка, мелочный школяр-недоучка. Они с Марино пошучивали, что меня «стоило бы чуточку отогреть», «оттрахать» для моего же блага. Ее слова вертятся у меня в голове, и на секунду-другую этот Марино, что стоит сейчас передо мной, превращается в другого Марино — того, из далекого прошлого. Я так и вижу, как он сидит в темно-синей, без опознавательных знаков «краун-виктории», со всеми ее антеннами и мигалкой, смятыми пакетами из-под фастфуда и переполненной пепельницей, а в воздухе стоит затхлый запах сигарет, выветрить который не могут даже освежители, что свисают с зеркала заднего вида. Я помню его дерзкий, вызывающий взгляд, когда он таращился на меня в упор, и хотя я была первой женщиной, получившей должность главного судмедэксперта Вирджинии, он видел только сиськи и задницу. Я помню, как в конце каждого дня добиралась домой в том городе, столице штата, где никогда не чувствовала себя своей. — Док? Ричмонд. Город, где я никого не знала. — Что с тобой? Я помню, как одиноко мне было тогда. — Эй, ты в порядке? Я обращаю взгляд на Марино, прожившего с тех пор двадцать с лишним лет, — сейчас он высится надо мной, лысый, как бейсбольный мяч, и обгоревший на солнце. — А если бы Кэтлин Лоулер отказалась играть в эту вашу… уж и не знаю какую игру? — спрашиваю я. — Что, если б она не передала мне этот листок с номером Джейми? Что тогда? — Да, меня это беспокоило. — Марино подходит к окну и вглядывается в темноту. — Но Джейми ни секунды не сомневалась, что Кэтлин передаст тебе записку, — говорит он, не поворачиваясь ко мне. Вертит головой то влево, то вправо, наверно выглядывая Джейми. — Вот оно что. Ни секунды, значит, не сомневалась. Почему-то меня это не радует. — Знаю, что не радует, но на все это были свои резоны. — Марино делает шаг мне навстречу и останавливается. — При нынешнем положении дел Джейми не могла выйти на тебя напрямую. Самым безопасным было устроить так, чтобы ты позвонила первой и чтобы это нельзя было отследить. — Легальная стратегия или она по какой-то причине вынуждена принимать меры предосторожности? — Никто не должен знать, что Джейми встречалась здесь с тобой, только и всего. Завтра вы снова пересечетесь — официально, в офисе судмедэкспертизы, но здесь ты никогда не была. Не здесь и не сейчас. — Давай-ка кое-что проясним. Если я правильно поняла, мне нужно делать вид, что здесь я не была и с Джейми этим вечером не встречалась. — Точно. — И мне придется поддерживать всю ту ложь, которую вы вдвоем сочинили. — Так надо, и тебе это только на пользу. — В мои планы не входит пересекаться с кем бы то ни было, и я понятия не имею, на какую такую официальную встречу ты намекаешь. — Но я уже начинаю кое-что понимать — отчеты о вскрытии членов семьи Джорданов и все улики по делу хранятся в местной криминалистической лаборатории в офисе судмедэкспертизы. — Утром я уезжаю, — добавляю я, переводя взгляд на сложенные на полу папки. Из каждой выглядывает своя, определенного цвета, вставка, и все они снабжены ярлычками с незнакомыми мне инициалами или аббревиатурами. — Заскочу за тобой в восемь. — Марино стоит посредине комнаты, словно не зная, чем заняться, и рядом с его могучей фигурой все вокруг кажется маленьким и незначительным. — Может, все-таки объяснишь, для чего я здесь? — Да уж, объяснишь тебе что-то, когда ты такая сердитая. — Он смотрит на меня сверху вниз, и, когда я сажусь, а он продолжает стоять, мне это совсем не нравится. — Насколько я помню, когда мы виделись в последний раз, ты работал на меня, а не на Джейми. И подчиняться должен был мне, а не ей или кому-то еще. — Я злюсь, потому что чувствую себя уязвленной. — Ты не мог бы сесть? — Если бы я сказал, что хочу помочь Джейми, хочу заняться кое-чем другим, не тем, что обычно делаю, ты бы ни за что не позволила. — Марино опускается в глубокое кресло и устраивается поудобнее. В его голосе слышатся обвинительные нотки: как же, мол, с тобой тяжело. — Не знаю, о чем ты и откуда знаешь, что я могла бы сказать. — Ты понятия не имеешь о том, что происходит, потому что никто не может сказать тебе это прямо. — Он наклоняется вперед — огромные руки на голых коленях размером с небольшие колесные колпаки. — Кое-кто хочет тебя уничтожить. — По-моему, уже установлено… — начинаю я, но он не дает мне продолжить. — Нет. — Марино качает бритой головой, и щетина на его загорелом, тяжелом подбородке становится похожей на песок. — Может, ты и думаешь, что знаешь, но это не так. Может, Доне Кинкейд, пока она в психушке отдыхает, до тебя и не добраться, но есть другие люди, которые знают другие пути. У нее есть планы, как тебя свалить. — Представить не могу, что она могла планировать что-то, общаться с кем-то и обсуждать что-либо противозаконное без того, чтобы об этом не знали персонал Батлера, полиция или ФБР. — Я говорю спокойно, рассудительно, отодвигая в сторону эмоции, стараясь не чувствовать себя до глубины души уязвленной теми мерзкими репликами, которые двадцать лет назад отпускали в мой адрес Марино и Филдинг, их тогдашним отношением ко мне, их насмешками и неприятием. — Все просто. — Он смотрит мне в глаза. — Для начала — ее продажные адвокаты. Не забывай, что они общаются с ней тет-а-тет, точно так же как Джейми с Кэтлин Лоулер. Там ведь как: опасаешься прослушки или камер наблюдения — можешь передать записку. Пишешь что-нибудь в блокноте — твой клиент читает и ничего не говорит. — У меня есть большие сомнения, что адвокаты Доны Кинкейд наняли киллера, если ты это имеешь в виду. — Не знаю, наняли они киллера или нет, — признает Марино, — но они хотят свалить тебя и засадить в тюрьму. С какой стороны ни посмотри, ты в опасности. Я вижу, что он уверен в своих подозрениях. Интересно, что ему внушила Джейми? Что она задумала и зачем? — Подозреваю, поездка в твоем фургоне была куда большим риском, чем встреча с киллером, — возражаю я. — А если бы этот драндулет сломался где-нибудь у черта на куличках? — Если бы сломался, я бы знал. Я весь день в точности знал, где ты находишься, вплоть до того оружейного магазина в полутора милях к северу от Дин-Форест-роуд. В фургоне стоит джи-пи-эс-маячок, так что я всегда могу обнаружить его на гугловской карте. — Да это же просто смешно! Кто организовал все это и почему? Скажи мне наконец правду! — требую я. — Не верю, что это была твоя идея. Чтобы Джейми притащилась сюда поговорить с Лолой Даггет? Какое отношение это имеет ко мне? Или к тебе? Что ей нужно? — Месяца два назад Джейми позвонила в ЦСЭ, — отвечает Марино. — Так случилось, что я был в офисе Брайса, меня позвали к телефону, и она сказала, что проверяет кое-какую информацию относительно Лолы Даггет, которая — вот уж совпадение! — оказалась в той же тюрьме, что и Кэтлин Лоулер. Джейми интересовало лишь одно: не знаю ли я чего-нибудь о Лоле Даггет, не всплывало ли ее имя во время расследования дела Доны Кинкейд… — И ты мне даже не сказал об этом, — перебиваю его я. — Она хотела поговорить со мной, не с тобой, — поясняет он, словно директор ЦСЭ — Бергер или, может, сам Марино. — Я сразу понял, что за этим звонком стоит нечто иное. Во-первых, звонок был не из офиса окружного прокурора и обозначился как «неустановленный». Необычным мне показалось и то, что в середине дня она звонила из своей квартиры. Потом она сказала: «Здесь так глубоко, надо пройти декомпрессию, прежде чем выходить наверх». Когда я работал на нее, это был наш код, означавший, что ей необходимо переговорить со мной с глазу на глаз и не по телефону. Поэтому я сразу же отправился на Южный вокзал, а оттуда, на «Аселе», в Нью-Йорк. Никакой вины Марино за собой не чувствует — уверен в том, что делает и что говорит. Ни малейших угрызений совести из-за того, что скрывал от меня два месяца, потому что хитрая, проницательная Джейми Бергер двигала им как пешкой. Уж она-то наверняка знала что делает, когда звонила и разговаривала с ним условными кодами. — Что меня забавляет, — продолжает Марино, — так это то, что ты живешь под одной крышей с фэбээровцем и не знаешь, что твои телефоны прослушиваются. Он поудобнее устраивается в кожаном кресле и скрещивает мощные ноги, и я вижу в них остатки былой силы, весьма грозной в давние дни. Вспоминаю фотографии, на которых он еще боксер. Тяжеловес, громила, дикарь. Сколько людей ходят сейчас из-за него с постконкуссивным синдромом[10], сколько мозговых травм он нанес, сколько физиономий расквасил? — Они просматривают твою почту, — продолжает Марино. Я замечаю на его коленях бледные шрамы — интересно, где он их мог заработать? — Они следят за тобой, буквально по пятам ходят. Я встаю с дивана. — Сама знаешь, как это работает. — Его голос настигает меня в кухне Джейми, хорошо обставленной, но выглядящей так, будто ею и не пользуются. — Получают судебный ордер с разрешением шпионить за тобой, а тебя ставят в известность как-нибудь потом. 9 Я не предлагаю ему чего-нибудь выпить. Я вообще ничего ему не предлагаю, когда открываю холодильник и обвожу взглядом стеклянные полки. Вино, сельтерская, диетическая кола. Греческий йогурт. Васаби, маринованный имбирь и соевый соус с пониженным содержанием соли. Открывая шкафчики, я обнаруживаю в них лишь простенькие тарелки и кухонную посуду, какие и должны быть в сдаваемой внаем квартире. Набор из солонки и перечницы, но больше никаких специй, небольшая, объемом в 0,2 литра, бутылка «Джонни Уокер блю». Я достаю бутылку воды из буфета, где полным-полно диетических напитков, всевозможных витаминов, анальгетиков и средств, способствующих пищеварению, — безрадостных образчиков остановившейся жизни. Уж мне-то известно, что хранится в шкафчиках, буфетах и холодильниках тех людей, что так и не сумели смириться с потерей. Джейми все еще скучает по Люси. — Какого черта он ничего тебе не говорит? — Марино никак не успокоится относительно Бентона. — Я бы обязательно сказал. И плевать бы мне было на протокол. Если б я знал, что за тобой следят федералы, я бы обязательно сказал тебе об этом, выложил бы все как есть, чем я сейчас и занимаюсь, кстати. А он сидит сложа руки, изображает из себя пай-мальчика из Бюро. Играет по правилам и пальцем о палец не ударит, пока его собственное гребаное агентство разрабатывает его жену. Вот и в ту ночь, когда это случилось, он тоже ни черта не сделал. Сидел себе у камина со стаканом в руке, пока ты шаталась в темноте. — Все было совсем не так.