Если Соня не выведет его к Вульфу, это может сделать только Елена. Вандаму было стыдно за свою выходку у нее дома. Он злился на себя за собственный провал, а мысль о том, что девушка обнимала Вульфа, привела его в ярость. Видимо, у него, Уильяма, дурной характер. Елена была так мила, так самоотверженно рисковала собой, чтобы помочь ему, — она не заслужила того, чтоб на ней срывал злость неисправимый неудачник. Вульф обещал Елене встретиться с ней еще раз. Вандам надеялся, что это произойдет в недалеком будущем, однако мысль о том, что Елена и Алекс снова окажутся наедине, не давала ему покоя. С другой стороны, теперь, когда наблюдения за плавучим домиком оказались бесполезны, Елена была единственной надеждой майора. Он сидел за столом и со смешанными чувствами ждал телефонного звонка. Вечером Елена поняла, что больше не в силах мерить квартиру шагами — это чревато клаустрофобией, — и отправилась по магазинам. Она никак не могла сконцентрироваться, попеременно чувствуя себя то очень счастливой, то несчастной. В надежде отвлечься она надела яркое полосатое платье и вышла на солнечный свет. Ей нравилось ходить на овощной рынок. Особенное оживление царило тут в конце дня, когда торговцы прикладывали массу усилий, чтобы продать остатки товара. Обслуживающий Елену мужчина продемонстрировал настоящие актерские способности, с трагическим выражением на лице взяв поврежденный плод и откинув его в сторону, прежде чем сложить в пакет неповрежденные. Елена засмеялась, ведь она прекрасно знала, что плохой помидор будет возвращен на место, как только она скроется из виду, чтобы можно было вновь и вновь разыгрывать честность перед новым покупателем. Елена пыталась торговаться, но продавец стоял на своем, восклицая, что отрывает эти плоды от сердца. В результате она заплатила за помидоры начальную цену. Решив приготовить на ужин омлет, Елена купила яйца. Ей было приятно покупать больше, чем она могла съесть сама: это давало ей чувство защищенности. Те дни, когда она была вынуждена обходиться без ужина, еще не выветрились из памяти. Выйдя с рынка, Елена медленно двинулась по улицам, рассматривая витрины магазинов одежды. Большую часть своего гардероба она купила спонтанно, повинуясь минутному порыву: у нее были твердые представления о собственном стиле, но стоило запланировать поход за чем-нибудь необычным — и вдруг оказывалось, что требуемую вещь невозможно найти. Елена мечтала когда-нибудь завести собственного портного. «Интересно, — вдруг подумала она, — а Уильям Вандам может позволить это своей жене?» Мысли о Вандаме делали Елену счастливой, но длилось это недолго — тут же приходили воспоминания о Вульфе. Елена знала, что может в любой момент избавиться от неприятных ощущений, просто отказавшись встречаться с Вульфом. Она же не обязана исполнять роль приманки для убийцы. Мысль об этом ее преследовала — так человек, у которого болит зуб, не в силах его не трогать. Елена потеряла интерес к тряпкам и отправилась домой. Ей захотелось приготовить омлет на двоих, но ведь и за возможность поужинать в одиночестве следует быть благодарной. Елена слишком хорошо помнила эту дикую боль в животе по утрам, когда, не получив ужина вечером, просыпаешься без единой надежды получить завтрак. В десятилетнем возрасте Елена часто задумывалась о том, сколько человек может просуществовать без еды и долго ли будешь умирать от голода. Без сомнения, детство Вандама не было омрачено такими вопросами. Елена уже входила в подъезд своего дома, как вдруг ее окликнули: — Абигайль! Она остолбенела, не осмеливаясь повернуться. Словно к ней обратилось привидение. — Абигайль! Она заставила себя обернуться. Из тени вышел человек — старый, плохо одетый еврей со спутанной бородой, в резиновых сандалиях на ногах со вздутыми венами… — Отец, — растерянно прошептала Елена. Он стоял и просто смотрел на нее, как будто боясь прикоснуться. — По-прежнему красива… — наконец пробормотал он. — И не бедна. Она порывисто подалась вперед, поцеловала отца в щеку и отступила назад. Она не знала, что сказать. — Твой дедушка, мой отец, скончался. Елена взяла его за руку и повела вверх по лестнице. Все было как во сне. — Ты должен поесть. Едва войдя, она сразу же потащила его в кухню, включила плиту и принялась разбивать яйца. — Как ты нашел меня? — Я всегда знал, где ты живешь, — ответил он, — твоя подруга Эсми пишет своему отцу, а я иногда с ним вижусь. Эсми вряд ли можно было назвать подругой — просто знакомая, на которую Елена натыкалась на улице раз в два-три месяца. Она никогда не говорила, что пишет письма домой. — Я не писала тебе сама, потому что боялась, что ты попросишь меня вернуться. — У меня бы язык не повернулся сказать тебе: приезжай, твой долг — голодать вместе со своей семьей. Нет. Но я не выпускал тебя из виду. Елена порезала помидоры в омлет. — Ты бы мог сказать мне, что лучше голодать, чем вести аморальный образ жизни. — И что? Я был бы не прав? Она повернулась к нему. Глаукома, которая поразила его левый глаз много лет назад, теперь распространилась и на правый. По ее подсчетам, отцу было пятьдесят пять, но выглядел он на семьдесят. — Да, ты был бы не прав, — сказала она, — жить всегда лучше, чем умирать. — Может быть. На ее лице, должно быть, отразилось удивление, поэтому он пояснил: — Я теперь не так держусь за свое мнение, как когда-то. Старею. Елена разделила омлет пополам, выложила его на две тарелки и поставила на стол хлеб. Отец вымыл руки и прочел над хлебом молитву. Елена сама удивилась тому, что этот ритуал не привел ее в ярость. В чернейшие моменты своего одинокого существования она проклинала отца и его религию за все те унижения, которые ей довелось испытать. Она стремилась воспитать в себе равнодушие или по крайней мере что-то вроде умеренного презрения к своему «старику», но ничего не получалось. Теперь она смотрела, как отец молится, и думала: «Вот, значит, как я поступаю, когда человек, которого я ненавижу, появляется на пороге. Я целую его в щеку, привожу в дом и кормлю ужином». Они приступили к трапезе. Отец был очень голоден и жадно набросился на еду. Елена терялась в догадках: зачем он пришел? Неужели из-за смерти деда? Нет. Это, возможно, одна из причин, но должно быть что-то еще. Она стала расспрашивать о сестрах. После смерти их матери все четверо так или иначе порвали с отцом. Две дочери уехали в Америку, одна вышла замуж за сына того, кто был ненавистнейшим врагом отца, а младшая, Наоми, выбрала самый верный способ бегства — умерла. Елену вдруг осенило, что ее отец должен теперь находиться на грани отчаяния. Он, в свою очередь, спросил ее, чем она занимается. Елена решила сказать правду. — Англичане пытаются поймать одного человека. Они думают, он немецкий шпион. Моя задача — сойтись с ним, я вроде приманки в ловушке… Но думаю, что это долго не продлится… Отец перестал жевать. — Тебе страшно? Она кивнула: — Он очень опасен. Он зарезал офицера. Вчера вечером… я должна была встретиться с ним в ресторане. Предполагалось, что англичане схватят его там, но что-то пошло не так, и я провела с ним целый вечер наедине. Это было ужасно. А когда все кончилось, один англичанин… — Она глубоко вздохнула. — В общем, я, наверное, не стану им больше помогать. Ее отец снова принялся за еду. — Тебе нравится этот англичанин? — Он не еврей, — с вызовом ответила она. — Я вам больше не судья. Елене было трудно к этому привыкнуть. Неужели ничего не осталось от ее прежнего бескомпромиссного отца? Она поднялась, чтобы налить отцу стакан чая. — Немцы наступают, — сказал он спокойно. — Для евреев это катастрофа. Я не хочу здесь оставаться. — Куда же ты собираешься? — нахмурилась Елена. — В Иерусалим. — Но как ты туда доберешься? Поезда забиты, для евреев существуют квоты… — Я пойду пешком. Она изумленно уставилась на него. Не может быть, чтобы он говорил серьезно, но ведь и шутить такими вещами он бы не стал. — Пешком? — Не я первый. — Насколько я помню, Моисей туда так и не дошел. — Может быть, я сумею добраться автостопом. — Это безумие! — Я всегда был немножко безумен. — Да! — крикнула Елена и вдруг успокоилась. — Да, ты всегда был немного сумасшедшим. Глупо даже тратить силы и тебя отговаривать. — Я буду молиться за тебя. Вполне вероятно, что ты спасешься. Ты молода и красива, и, может быть, они не узнают, что ты еврейка. Но я, бесполезный старик, бормочущий молитвы… Меня они точно отправят в лагерь, где я не выживу. А жить всегда лучше, чем умирать. Это твои слова. Елена попробовала убедить его остаться у нее, хотя бы на одну ночь, но отец был непреклонен. Она отдала ему свитер и шарф и всю наличность, которая имелась в доме. Если бы он согласился подождать один день, она бы взяла деньги в банке и купила бы ему хорошее пальто, но отец сказал, что спешит. Елена расплакалась, попыталась взять себя в руки, но снова зарыдала. Когда отец ушел, она выглянула из окна и увидела только спину старика, бредущего из Египта в пустыню по следам сынов Израиля. И все-таки в нем кое-что осталось от ее прежнего отца: железная воля. Он растворился в толпе, и Елена отошла от окна. Думая о мужестве своего старого, почти сломленного жизнью отца, Елена пришла к выводу, что не имеет права подвести Вандама. — Она очень странная, — рассказывал Вульф, — я никак не могу ее раскусить. Он сидел на кровати, наблюдая за тем, как Соня одевается. — Она какая-то нервная. Когда я сообщил ей, что мы поедем на пикник, она вдруг страшно напугалась и заявила, что совсем меня не знает. Как будто для того, чтобы поехать с мужчиной на пикник, нужна компаньонка. — С тобой нужна, — обронила Соня. — И в то же время она ухитряется быть грубой и прямолинейной. — Просто приведи ее сюда, ко мне. Уж я-то сумею ее раскусить. — Понимаешь, меня что-то во всем этом смущает. — Вульф хмурился, размышляя вслух. — Кто-то пытался вскочить в наше такси.