Поезд замедлил ход, надсадно запыхтел и окутался серым дымом, с трудом поднимаясь в гору. Рик выбросил свой саквояж из поезда на шпалы, потом заставил девушку сделать то же самое. – Ну вот, – с раздражением констатировала Кларисса, провожая глазами медленно уплывающее от нее последнее имущество. – Теперь хочешь не хочешь, придется за ним прыгать. – С богом! – крикнул Рик, хватая девушку за руку. И они прыгнули. КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ЧАСТЬ 2. Наследство «Любовь сладка!» – считают люди, Но приедается и мед. Судьба разнообразит блюдо И горсть цикуты сыпанет. ГЛАВА 12. Виконт вспоминает Виконт Оттенпорт умирал тихо и незаметно, так же, как и жил в последние годы. Огромная спальня виконта, которая находилась в особняке в центре Вайтбурга, являлась классической иллюстрацией того, как может потускнеть золото без должного ухода. Огромный мраморный камин был плохо вычищен, а не далее, как два месяца назад в трубах едва не загорелась скопившаяся сажа. Причиной этого было манкирование услугами трубочиста. Мебель, сделанная из светлого палисандра у лучшего мастера Соларии, потеряла свой первоначальный цвет, давно забыв о существовании тряпок и полироли. Фарфоровые пастушки и бронзовые подсвечники на каминной полке были покрыты таким слоем пыли, что казались одетыми в серые тюлевые платья. Тюльпаны на когда-то модных обоях из тисненой кожи скорбно склонили свои головки перед лицом всеобщего упадка, а пыльные окна бросали на монументальную резную кровать с выцветшим от времени лиловым балдахином тусклый свет. Посередине кровати покоилась жалкая фигура виконта. А ведь было, было время! Было время, когда среди этой мебели феями порхали самые знаменитые красавицы страны. Бархатные пуфы принимали на себя невесомую тяжесть чулок и пышных юбок. Пастушки любовались крохотными ножками, с которых в пылу страсти слетали золоченые туфельки, а тюльпаны на стенах краснели от… Но тс-с! Не будем выдавать тайны прошлого. В свое время виконт был о-го-го какой повеса! Однако все это закончилось много лет назад, когда во время одной неудачной дуэли виконт получил пулю. Широкой публике осталось неизвестно, кто был зачинщиком дуэли и по какой причине стрелялись. Однако пуля, пройдя странный витиеватый путь, не задела жизненно важные органы виконта, а вошла ровно между десятым и каким-то там позвонком… впрочем, оставим подробности докторам… и превратила некогда ловкого танцора и завсегдатая светских вечеринок в недвижную развалину, наполовину парализованного больного, вынужденного всю жизнь коротать в одиночестве. Ходили слухи, что пуля была зачарованной, и к ней приложил руку один сильный нелегальный проклятийник Соларии, который за дополнительную – и весьма высокую – плату иногда баловался черной магией. Когда нетерпение одного из обманутых мужей выросло пропорционально размеру рогов, он не пожалел денег, чтобы заполучить в свое владение заговоренную пулю. Но кто может сказать точно? Все это были лишь слухи. Одни слухи. Теперь тусклые глаза виконта с тоской бродили по занавешенному паутиной потолку с облупившейся штукатуркой. Рядом сидел его преданный слуга и наперсник, единственный, кого сохранил виконт из своего блистательного прошлого. Этот слуга заведовал всем хозяйством и один имел право входить в спальню, чтобы ухаживать за парализованным. В ногах виконта лежали две кошки арглийской породы. Они время от времени приоткрывали свои аристократические глаза, чтобы с укором посмотреть на неожиданных гостей, которые впервые за многие годы посмели нарушить уединение больного. – Мне нелегко рассказывать подобное… Дребезжащий голос виконта был едва слышен, и нотариусу, ниссу Дробтону, а также его помощнику приходилось напрягать слух, чтобы расслышать рассказ, который должен был быть зафиксирован вместе с завещанием умирающего. – …молодость и безрассудство могут послужить единственными оправданиями моих грехов. Но видит бог, что я давно уже раскаялся в содеянном и постарался загладить то зло, которое нанес когда-то и женщинам, и мужчинам. Насколько это возможно. Но один грех, самый тяжелый, я так и не искупил… По щеке умирающего скатилась слеза, и слуга поспешил подбадривающе похлопать по испещренной старческими пятнами руке своего господина. – …не искупил, – бодро повторил помощник нотариуса Юлиус, который писал, склонившись над низким столиком. Его патрон укоризненно покашлял, намекая на неуместность подобного тона, и юноша покраснел. Он обмакнул перо в чернила, приготовившись записывать продолжение исповеди. – …Совершил я это деяние в ту самую пору, когда мое внимание разрывалось между баронессой О… и виконтессой У… Как вы понимаете, я не вправе назвать имена этих уже давно отцветших красавиц… – По лицам присутствующих скользнули понимающие улыбки. – Проводя лето в Климтдейле, я свел знакомство с одной семьей: матерью и дочерью. Это были последние отпрыски некогда обширного аристократического рода. Повинуясь капризу, который влек меня к хорошенькой девушке, и скуке, которая донимала меня на курорте, я завязал с ними знакомство. Сопровождал мать и дочь на гуляния, приходил к ним в гости, словом, занимался привычным волокитством. С той лишь разницей, что бедная девушка принимала всю эту игру за чистую монету. Не буду расписывать долго все ухищрения, на которые я пускался, чтобы завоевать это невинное и доверчивое сердце. Итог был закономерен: бастион сдался, а теплые южные ночи позволили мне беспрепятственно проникать тайком в окно красавицы, чтобы срывать цветы радости… Помощник нотариуса хрюкнул и тут же заслужил подзатыльник своего патрона. Юлиус покраснел и уткнулся носом в бумаги, так что едва не размазал этой самой выступающей часть лица написанные строки. Но виконт, погруженный в прошлое, ничего не заметил. – …Несомненно, девушка думала, что брак увенчает наши незаконные отношения, но я… я был бессердечным эгоистом, бездумным гулякой. К тому же, как я уже говорил, в столице меня ждали страшно ревнивая баронесса О… и виконтесса У…, которая послала мне надушенное письмо, сообщая, что ее мужа, отправленного с дипломатическим поручением в Норландию, не будет в столице по меньшей мере месяца два. И я бежал… Тут виконт всхлипнул, и было страшно слышать эти горькие старческие всхлипывания. Юлиус потрясенно замер, не зная, как реагировать. Нотариус стыдливо отвел глаза в сторону. Слуга быстро достал из тумбочки склянку и накапал больному несколько успокоительных капель в бокал с водой. Виконт выпил лекарство, полежал некоторое время в уважительном молчании своих собеседников, потом собрался с силами и продолжил. – Да, ниссы, я бежал. Бежал, как трус, как последний мерзавец, оставляя девушку в отчаянье, а возможно, и в тягости. Около года воспоминания о моем отвратительном поступке всплывали перед моими глазами, но я глушил их в угаре светских увеселений. Я боялся, что семья девушки потребует от меня покрыть позор бедняжки. Я был готов к дуэли, на которую меня призовет какой-нибудь их дальний родственник или покровитель. Я, признаться, опасался того, что однажды найду на ступенях своего особняка подброшенное дитя. Но нет, ничего этого не случилось. Я успокоился, образ обманутой девушки изгладился у меня из памяти. Я даже не могу сказать, ниссы, как ее звали. – А... – впервые осмелился прервать речь умирающего нотариус, – вы точно не можете вспомнить ни ее имени, ни фамилии, ни титула? – Ни-че-го! – грустно сказал виконт. – Это было, кажется, лет с восемнадцать назад. Я так старался выбросить из памяти свой грех, что все остальное тоже безвозвратно стерлось. Могу сказать одно – девушка и ее мать были уроженцами Климтдейла. И вот еще что… Виконт сделал знак своему слуге. Тот достал из тумбочки шкатулку и почтительно подал ее своему господину. Виконт покопался слабеющей рукой в шкатулке, пока не выудил оттуда большую подвеску, представляющую собой несколько переплетенных между собой полосок белого, желтого и красного золота, украшенных рубинами. – Это их фамильная драгоценность, одна из парных подвесок, которую девушка подарила мне взамен моего подношения. Возможно, эта подвеска поможет найти соблазненную мной бедняжку. – Что вы от нас хотите? – поспешил уточнить нотариус, принимая с глубоким поклоном драгоценное украшение. – Я умираю, оставляя огромное состояние, которое я не успел растратить. Без наследника, без супруги, которой я мог бы его передать. У меня даже нет родственников, которых бы я хотел облагодетельствовать. Но я страстно желаю загладить свой грех перед той девушкой. Найдите ее. Если, конечно, она жива. Все свое имущество, за вычетом трех тысяч штильсов, которые в благодарность за верную службу остаются моему управляющему и другу… – тут старый слуга зарыдал в голос, – …я завещаю своему ребенку, если бедная девушка понесла и родила дитя. Будь то сын или дочь. Или самой девушке, если она не родила ребенка. – А если наследники не сыщутся в установленный государством срок для передачи наследства? – деловито уточнил нотариус. – Тогда все деньги передайте кошачьим приютам Вайтбурга, – тяжело вздохнул виконт и со стоном откинулся на подушки. Юлиусу потребовался час, чтобы начисто переписать поведанную историю и завещание. После этого документ был заверен двумя свидетелями, подписан виконтом, магически защищен от подделки, уничтожения, потери и порчи, а затем вместе с подвеской убран в футляр, который, в свою очередь, тоже был магически опечатан ниссом Дробтоном. Нотариус откланялся, извинившись за своего помощника, умудрившегося по дороге опрокинуть пуф и едва не наступившего на хвост еще одной арглийской кошке, и покинул скорбный дом. Виконт лежал и глядел на пламенеющее закатом небо, которое окрашивало его лицо ярким цветом, как будто пытаясь этим заменить краски жизни, уходящие с лица умирающего. Потом старик открыл оставленную рядом с ним шкатулку и достал оттуда монету в один сирейль. Кружок железа был достаточно потерт и потемнел от времени. – Я хочу… – проговорил слабым голосом умирающий, сжимая монету в руке, – я хочу исправить свою ошибку… Нет, исправить ее нельзя… Искупить… Но как? Я хочу… хочу хоть чуть-чуть загладить вину, чтобы уйти с миром в душе… Пусть мои деньги достанутся наследнику или наследнице. Это мое заветное желание… Из глаз виконта выкатилась последняя слеза, и его взгляд навеки застыл. Рука упала на одеяло, пальцы разжались. Сирейль выпал и покатился по полу, громко звеня. Профиль короля Лескруба III в последний раз мелькнул в лучах закатного солнца, прежде чем монета навсегда исчезла в щели между досками пола. ГЛАВА 13. Пионы и капуста – Ты сам читал, что написал? – Юлиус покачал головой и страдающими глазами посмотрел на своего патрона – нотариуса Дробтона. – Это как можно было вместо слова «этажерка» написать «дежавю»? Вместо слова «секретер» – в одном месте «адюльтер», а в другом «сераль»? А «душеприказчик» вообще превратился в какое-то непотребство! И что получилось в итоге? «Огюст Филар завещает племяннику полированный сераль и дубовую дежавю?» Господи! У нас что – восточный халифат? Ты арафских сказок начитался, что ли, Юлиус?! Что с тобой сегодня, мой друг? Что за дежавя с тобой приключилась? Юлиус лишь понурил повинную голову. Дежавя, которая случилась сегодня с юношей, была прелестной цветочницей, на которую он случайно натолкнулся по дороге в контору. Девушка так очаровательно краснела, так стеснительно перебирала тонкими пальчиками стебли цветов, что сердце Юлиуса расцвело совсем как пионы на лотке красавицы. Юлиусу потребовалось не менее получаса, чтобы вытянуть у прекрасной незнакомки, что она сегодня впервые вышла на улицу продавать цветы, а работает обычно в маленьком магазинчике, расположенном на углу Висельной улицы и Кривоколейного переулка. И там ее можно найти каждый день помогающей своей хозяйке. Так что ничего удивительного не было в том, что работа полностью выскочила у Юлиуса из головы. Знаки складывались в какую угодно абракадабру, кроме тех слов, в которые они должны были сложиться согласно букве закона. «Фрахтовать» превращалось в «флиртовать», «оценить» – в «поцеловать», а иные слова, как едко подметил нисс Дробтон, могли послужить подсказками к картинкам для взрослых, которые продают в Вайтбурге из-под полы около Чертового моста. Нотариус сердился, но ничего сегодня не мог поделать со странной рассеянностью своего помощника. Чернильные кляксы распускались перед глазами Юлиса пышными пионами. Буквы «у», «цэ» и «ща», усевшись на строке, свешивали вниз стройные ножки и весело щебетали, не давая расслышать скрипучий голос нисса Дробтона. Один раз Юлиус даже схлопотал подзатыльник от своего патрона, когда тот застал его рисующим в забывчивости сердечко прямо на первой странице судебного решения о разводе. Эх, не будь Юлиус родным племянником нисса Дробтона и сыном его безвременно почившего брата, то уже вылетел бы пулей из нотариальной конторы «Дробтон и Дробтон»! Вместе с запретом подходить к юридическим документам ближе, чем на сто ярдов. – Шел бы ты… сегодня домой! – в сердцах выговорил нотариус и решительно отобрал у Юлиуса все дела. – Исправь все свои серали и отдай стенографистке на печать. Или хотя нет. А то ты там такого наисправляешь-надежавишь! Иди-ка ты, Юлиус… голову проветри. Погуляй. – Что с делом о наследстве виконта Оттенпорта? – поинтересовался устыдившийся, но воспрявший духом Юлиус. – Может, дать в газету объявление о том, что мы ищем наследников? Я прямо сейчас могу пойти в редакцию. – И как ты себе это представляешь? – иронически поинтересовался нотариус. – Что написать? «Разыскивается ниссима или нисса, которую почивший виконт…» что? – Чпокнул! – заржал Юлиус и тут же схлопотал еще один подзатыльник. – Нет, мой милый, так мы растеряем всю репутацию конторы, умеющей вести деликатные дела самых аристократических семей Соларии. Это дело тонкое, его хорошенько обмозговать нужно. И иди уже, не серди меня, а то как бы я тебя сам тут, на месте не чпокнул чем-нибудь тяжелым по голове. – Спасибо, дядюшка! – прижал руки к груди легкомысленный Юлиус и так бодро выскочил из нотариальной конторы, что вызвал этим очередной приступ раздражения у своего родственника и непосредственного начальника. Свобода! Июньское солнце одарило свободного от юридической каторги юношу ласковой улыбкой. Нищий старик, сидящий у соседнего с конторой дома, был удостоен аж целых десяти ниоклей и возблагодарил фортуну. А Юлиус ринулся вниз по улице, стараясь изо всех сил сдерживать порывы юности в узде приличия. Прекрасной цветочницы на прежнем месте не оказалось, но Юлиус не был обескуражен. Он прибавил шагу и отправился на поиски магазинчика, где работала девушка. Фешенебельный и деловой центр остались позади, потянулись скромные дома среднего класса, а потом и вовсе начались рабочие кварталы. Не будь Юлиус так увлечен девушкой, вряд ли он бы счел разумным соваться в район, пользующийся славой не самого приличного места в городе. Юношу провожали фамильярными взглядами рабочие в замасленной одежде, отдыхающие у входа в свои мастерские, стоящие тут и там ниссы в достаточно фривольной одежде и праздношатающиеся молодчики с холодными глазами, режущими не хуже арглийской стали. За пару улиц до искомого магазинчика Юлиус нагнал старушку в чепце и деревянных башмаках крестьянки, которая несла тяжело нагруженную корзинку с капустой, морковью и другими овощами. Старушка постоянно останавливалась, прижимала руку к сердцу и жалобно кряхтела. Сердобольный Юлиус, не в силах видеть немощь старости, остановился. – Вам помочь, ниссима? – Ой, голубчик, в самом деле? Помоги, сделай милость! Все жара эта, будь она неладна. Спасибо тебе, милок! Какой молоденький и какой хорошенький! – Юлиус смутился и молча принял охотно протянутую старушкой корзинку. – А идти тут близко, в Кривоколейный переулок. Ты уж пособи бабушке, будь лапушкой, – и старушка ловко подхватила Юлиуса под локоток.