Адъютант вбежал, будто все это время ожидал под дверью. — Девку в часовню, — велел князь. — Священник на месте? — Так точно. — Свидетели ждут? — Да. По комнате распространялся отвратительный запах паленой шерсти и горелого мяса. Меня замутило. — У нас минут сорок всего до прибытия парохода. Вели священнику как можно быстрее обряд проводить. Он легко перехватил мою руку и заставил разжать пальцы, фруктовый нож упал, воткнувшись в паркет по рукоять. — Огненная девка, — сказал его сиятельство с ласковостью, от которой хотелось в ужасе заорать. — Жена будешь, шелковая станешь, огненная Серафима. Волок меня Сухов, князь хромал следом, описывая подробно, что и как именно он будет со мною делать еще до обеда. — Слышь, живодер, — спросила я, когда он на минуточку умолк, — а почему в твоих хоромах нет никого? Явно же гуляли люди. Вкусно ели, много пили. Куда все подевались? Всех в каминах пожег? Сухов толкнул меня в узенькую арку, за нею оказались ступеньки. Я споткнулась, проехалась по ним, упала на холодный земляной пол. — Приветствуйте будущую княгиню Серафиму Кошкину, — раздалось над головой. Я перевела взгляд от сапог князя, спускающегося по ступеням. Часовенка была забита народом. Тут было десятка полтора гусар, девицы разной степени одетости, молодые и не очень господа во фраках, я заметила даже бывшую горничную Натали, которая стояла под руку с каким-то болезненного вида старцем. Толпа оживленно скандировала «славься». У алтаря застыл священник, молоденький, безусый. Происходящее ему явно не нравилось, но осуждающим взглядом по этому поводу он одарил почему-то меня. — Ты не ушиблась, любимая? — развязно спросил князь. Толпа загоготала, будто удачной шутке. Я лежала на полу, придавленная грузом стыда и бессилия. Чьи-то руки помогли мне подняться. Я выпрямилась, с удивлением понимая, что единственной, кто проявил сострадание, оказалась Лулу. — Спасибо. Гризетка фыркнула, будто моя благодарность ее оскорбила и вернулась к своему старичку. — Итак, господа, — князь жестом собственника обнял меня за плечи и повел к алтарю, — приступим без отлагательств. Всю эту ерунду про «кто против этого брака, пусть скажет сейчас или замолчит навечно», пожалуй, можно пропустить. Ведь мы все согласны? — Да! — взревела публика радостно. — Предположим, не все, — мужской низкий голос приглушил всеобщее ликование. — Я против этого брака. Зорин спустился в часовню без рисовки, его лицо и движения излучали спокойную уверенность. Ротмистра Сухова, бросившегося ему наперерез, Иван свалил с ног одним резким ударом. Адъютант потянулся к ножнам, ругаясь. — Не обнажайте здесь оружия, — вдруг ожил священник, — сие есть грех. Князь смотрел на приближение Зорина с глумливым удивлением: — Чародей? Чиновник? И что ты мне сделаешь, чиновник-чародей? — Все. — Иван улыбнулся. — Я сделаю все любому, кто попытается причинить вред этой женщине. Кошкин, прижав меня к боку, заглянул в лицо: — Про твоего, любезная почти женушка, защитника, говорят, что-де силен он в чародействах. Проверим? Я-то почти уверен, что он в состоянии весь остров с землей сровнять, ежели припечет. Мои рубаки, — свободной рукой он показал на гусар, — ему тоже всенепременно кровь пустят. А дальше что? Я — князь Кошкин, мой род старинный, боярский. Думаешь, твоему чиновнику причинение вреда моей сиятельной особе с рук сойдет? На каторгу отправится в кандалах да без дара. Пока князь говорил, в часовне царила почтительная тишина. Меня трясло, как на морозе, даже зубы стучали. От мысли, какие страдания от этого живодера может претерпеть Ванечка, хотелось орать. Все кончено. Просто все. Все планы, все мечты пошли прахом. Меня лишают даже обычного женского счастья, возможности быть любимой и любить. Лица перед глазами смешались пестрой сумятицей. Ваня! А ему-то это все за что? Потому что понравилась парню смазливая купчиха? И ради этого он жизнь свою сейчас разрушает? Холодно, матушка, отчего же так холодно? Огоньки свечей в алтарном нефе замельтешили перед глазами, складываясь рунами. Негромкий голос достиг моего слуха: — Серафима, жги! Князь взвизгнул, отскочил от меня, гусарский доломан на нем тлел. Его принялись тушить, сбивая огонь, плеснули водой. Я подняла руку, с удивлением глядя на струящиеся языки пламени, посмотрела вниз. Платье будто бы исчезло, сменившись ярким чистым огнем. — Быстрее. — Иван, почему-то не опасающийся ожогов, схватил мою ладонь. — Уходим. Толпу расталкивать не пришлось, она опасливо расступилась. Мы взбежали по ступенькам. — Возьмем лодку. — Иван закрыл арку входа и теперь колдовал над нею, видимо укрепляя. — В Штрей нельзя, там нас первым делом искать будут… — У меня горничные на втором этаже заперты, боюсь, князь на них отыграется. — Беги, только быстрее. — Я мигом. И понеслась, разбрызгивая вокруг искры и оставляя на паркете горелые следы. Дверь спальни рухнула головешками, стоило к ней прикоснуться. — Барышня? — Серафима Карповна! Что с вами? — Не важно. — Уголком глаза я заметила свое пылающее отражение в зеркале. — Спасайтесь, милые, и прощайте. — Черным ходом, — девица Царт потащила подругу за собой, — я дорогу знаю. — Прощайте, барышня. Бог даст, свидимся. Я быстро пошла в другую сторону. У подножия лестницы меня ждал Иван, я ускорила шаг, затем остановилась, заметив, как за спиной чародея открывается парадная дверь, впуская со двора рыжеволосого господина в сером фраке. — Семен? — удивленно спросил Зорин. За Крестовским вослед зашла уйма народу, в основном в черных казенных мундирах, и невысокий немолодой господинчик в котелке и с тростью. — Не вздумайте драться, Иван Иванович, — приветливо проговорил господинчик. — Тем паче, мы к вам не с войною, а с миром. Он поднял голову, увидал меня, снял шляпу: — Имею честь знакомства с Серафимой Карповной Абызовой? Знавал вашего батюшку Карпа Силыча… — Он поморгал, потом поморщился. — Семушка, можешь с барышни это ее пламя убрать? Глаза слепит, честное слово. Крестовский воздел руки, меня щекотнуло по плечам, затылку. — Прекрати. — Зорин щелкнул пальцами, рука рыжего повисла плетью. Черные мундиры ринулись к нему, но Семен жестом велел им остановиться. — Юлий Францевич, — обратился он к господинчику, — его высокородие Зорин имеет в виду, что снятие с барышни Абызовой следствия ее пробудившейся силы может обернуться конфузом. Если позволите, это лучше делать наедине. — Не позволю, — погрозил пальчиком Юлий Францевич всем по очереди, — а если обмануть меня попытаетесь? Семен пожал плечами и опять воздел руку. Зорин беззвучно исчез. То есть натурально: стоял и нет его. Опять защекотало, я даже принялась хихикать. Ноздрей коснулся неуместный запах, будто земля после дождя. На напряженном лице Крестовского я с удивлением заметила бисеринки пота. — Сейчас, — крикнул он. Оглушительно хлопнуло, плечи обожгло холодом, но на ощущении задержаться не удалось, меня развернуло, зашелестела ткань, и я оказалась лицом к лицу с Иваном, завернутая в мужской шелковый халат. — Не знаю чей, — извинился Зорин. — Первый попавшийся схватил. Под халатом я была голой, то есть абсолютно. Наверное, поэтому пояс на мне Зорин завязал не менее чем на пять узлов. Платье сгорело? Испугавшись, я проверила, не лишилась ли заодно волос, но они были на месте. Я теперь всю одежду сжигать буду? Тогда с нелюбимых нарядов начну. Мы спустились по лестнице. — Юлий Францевич Брют, — представился господинчик, — начальник тайной канцелярии.