— Именно что чародейкой, не чародеем. Ты же знаешь, как в нашей отчизне к магически одаренным женщинам относятся? — Никак. Потому что их нет, почитай. Одна на сотни тысяч. — Зорин, я не собираюсь с тобою политику обсуждать. Матушка была той самой «одной из», но так как дар ее в отрочестве не распознали, прочие воспринимали ее дурочкой не от мира сего. — Она предвещала, мне сказывали. — И это тоже, а еще лечила, заставляла взглядом двигаться разные предметы и могла разговаривать с мертвыми. — Как ваш фамильный пропозит Бобыня? — И это разузнал? — Я хмыкнула. — Пожалуй что да. — Ты поэтому своего дара не желаешь? Покойников боишься? — Погоди, к этому подойдем. Когда мои родители поженились да на свет появилась я, батюшка, мужчина хоть и берендийский, но взглядов самых передовых, предложил супруге учиться. Исходники-то замечательные, а чародей в семействе завсегда пригождается. Итак, маман отправилась под крылышко некоего маэстро Локотье, в его сновидческую школу. — Во Францию? — В Наполи, но это не важно, у него постоянной резиденции нет. Больше никто Полину Абызову не видел, по крайней мере то, что вернули безутешному супругу, скорее походило на пустую оболочку. Маэстро Локотье объяснил, что ученица не справилась с нагрузками, что так бывает, особенно со слабым полом, что ему очень жаль и что он подождет несколько лет, прежде чем приступить к раскрытию талантов юной Серафимы. — Погоди, но в Берендии сновидцы запрещены. — Именно поэтому папенька не мог дать делу официальный ход. Он мог лишь оградить меня от посягательств поганого лоскутника. — Кого? — Локотье — это тряпичник по-французски, или лоскутник. — И тогда твой отец… — Я младенцем была, он просто принялся ждать, не начнет ли во мне магия проявляться. До сих пор его внимательный взгляд помню. А мне так не хотелось папеньку тревожить, что скрываться стала. Просят меня руны посмотреть, а я только несколько первых называю. Так же и в пансионе на школьной проверке поступила. Без магии, Ванечка, жизнь гораздо проще. — Особенно когда она у тебя все-таки есть, — улыбнулся Зорин, охватывая взглядом библиотеку. — Маэстро нашел меня здесь. — Я поежилась воспоминаниям, сфера показывала фигуры в балахонах, страшные маски. — Их, лоскутников, адептов то есть, десятков несколько в мой сон набилось. Локотье орал, что отца изничтожит, орал, что батюшкиными стараниями пять лет уже в подземной тюрьме гниет. — Так, значит, господин Абызов без последствий дела все же не оставил? Отомстил? — Мне от этой мысли на душе тепло, — призналась я. — Он вред тебе причинил, сновидец этот? — Испугал только. Не знаю, как бежать удалось. Пробудилась в дортуаре, вещи собрала и в церковь школьную отправилась. Там четыре дня и три ночи сидела без сна, пока папенька не приехал. А потом чародей Ансельмус сказал, что я для сновидцев как маяк во тьме сияю, и наложил на меня запирающий аркан. Но сновидчество ведь не от силы чародейской происходит, оно от нее только питается. И тогда появилась Маняша, ведьма, которая каждую ночь принялась сны мои забирать, потому что ведьмы забирать мастерицы. — Ты сновидица? — уточнил Зорин, будто делая пометки в блокноте. — И покойников не боишься? — Я ничего не боюсь, только батюшку подвести опасаюсь. — Понятно. — Он покачался в кресле, поскрипел. — Эта часть истории сложилась без зазоров. Приступай ко второй. Князь Кошкин? Я вздохнула: — За горами житье стало привольное. Маняша меня опекала. Мы жили в глуши, на лесной заимке, чисто отшельницы. Книги батюшка присылал в несколько месяцев раз, так что скучно не было. Но, ежели по чести, иногда скучала, особенно когда Маняша в сердитом настроении пребывала. По округе я повадилась шастать. Ну однажды наткнулась на настоящего отшельника, святого старца Онуфрия. Хороший дед, душевный, разговорил он меня однажды, а выслушав, сказал, что есть один способ моей беде помочь, что про тот способ в древних писаниях вычитал. «Надо тебе, Серафима-дитя, пред алтарем с царедворцем сочетаться, да не с простым, а тем, чья душа во служение императору положена». То есть, понимаешь, слова «аффирмация» старец Онуфрий не ведал, это я уже потом, через день, в книжках своих покопавшись, название ему принесла. Старец обещал, что в момент венчания моя магия потечет к супругу, а от него — к его величеству и там упадет каплей в море, потому что у Берендия Четырнадцатого ее и без того видимо-невидимо. А без силы, питающей дар, от сновидчества моего безумия не произойдет, разве что кошмаром каким с благоверным поделюсь, и то если на одной подушке спать будем. — Ты с отцом советовалась? — Старец не велел, сказал, что во всем свете только несколько человек осведомлены про эти тонкости, а распространять их дальше для отечества опасно. Ну как лиходеи чужеземные прознают да вздумают на его величество через приближенных воздействовать? Ну и батюшке сюрприз хотелось сделать. Против зятя роду княжеского он не возражал, когда я намекнула, что замуж захотелось. — Можешь этого отшельника показать? — вдруг спросил Зорин. Я кивнула, в сфере возник бородатый старец в клобуке. — Так-так-так… — Чего «такаешь»? — Не важно. — Иван потянул меня за руку и пересадил из кресла к себе на колени. — Все-таки ты немножко блаженная, Серафима. Буди меня, время до утра можно с пользой провести. И жарким поцелуем намекнул, какого рода польза имеется в виду. — Погоди. — Я отстранилась. — Ежели ты старца Онуфрия подозреваешь, он абсолютно точно ни при чем. Не готовил он покушений на венценосную особу, ему знать, что его величество моей силы не сдюжит, было неоткуда. И малахит… Иван, вы там в своем сыске чисто дети. Добыча минеральная отдельными старателями ведется, за лицензии никто сражаться не будет, это мелко для солидного предпринимателя. — Серафима! — Его строгий тон не вязался с фривольностью позы. — Поясни! — Ты из вас троих самый красивый, — пояснила я. — Ни Семен Аристархович Крестовский, ни Эльдар, не знаю как по батюшке, Мамаев, мне по сердцу не пришлись. — Давидович, — пробормотал Иван. — Эльдар Давидович. Но тебя там не могло быть, когда я с друзьями связывался. Я защиту на все входы-выходы наложил. — Ледяную такую? Я ее расколотила, Гавр даже испугаться не успел. — Ошеломление на лице Ивана нравилось мне чрезвычайно. — Иванушка ты, дурачок. Думаешь, отчего сновидческие практики в отечестве запрещены? Оттого, что мы внутрь любого чародейского пространства пробираться способны, потому что оно со снами сходство имеет. А ежели сможем и в реальное место забрести, тут нас, наверное, на всем белом свете запретят. Зорин смотрел на меня своими разноцветными глазами, молчал, и расшифровать его молчание у меня не получалось. «Просыпаться пора, — решила я. — Мне еще продолжение ночи обещали, а я обещание стребую, так не оставлю». Чародей не шевелился, я заметила, что он и не моргает даже. Мне стало трудно дышать, сдавило плечи. Я попыталась позвать Ивана, но лишь хрипло закашлялась. От кашля проснулась. Перед глазами темнота, в носу пыль, тело сжато со всех сторон, ритмичные покачивания. Меня предположительно несут, как тюк в пыльной обмотке. Живот встретился с чем-то твердым, покачивания стали резче. Перекинули через седло, теперь везут. Я попыталась задремать, чтоб через сон позвать Зорина, но от духоты и тряски ничего не получилось. Покричала: «Помогите!», с тем же эффектом. Босые пятки овевало холодным ветром и окропляло холодным дождем. Холодно! Я чихнула, от чиха вдохнула пыль, закашлялась, чихнула… Кто бы меня ни похитил, клянусь, мало ему не покажется. Не будь я папина дочка Серафима Абызова! Меня сняли с седла, две пары рук понесли, судя по движениям, вверх по лестнице. Пяткам стало теплее, вдалеке музицировали на фортепьяно, где-то заливисто хохотала женщина, хлопнула дверь. — Подготовьте вашу госпожу, — властно проговорил незнакомый мужской голос. Меня поставили, опять хлопнула дверь. — Барышня! Рывок, падение, я лежала на своем прикроватном коврике отнюдь не в своей спальне. Из моего тут были еще обе Марты и сонный кот Гавр, не спящий, а, напротив, пытающийся снять зубами перевязку со спины. — Пылищу развели, — накинулась я на горничных, потому что не выплеснуть хоть на кого-то раздражения не могла. — Чуть не задохнулась, пока меня сюда тащили! Так-то вы прибираетесь? — Это не наш коврик! — всплеснула пухлыми руками девица Фюллиг. — Христом-Богом, барышня! — У нашего розы песочного оттенку, а эти шафранные, — поддержала товарку девица Царт. Значит, заворачивали меня в зоринский ковер. Это у него плохо прибираются, не у меня. Какое, пропади оно пропадом, облегчение! — Авр-р-р, — велел Гавр, и я послушно взяла его на руки. — Тебя то за какие грехи? И, главное, кто? — Ав-р, — пожаловался страдалец. — Марта? — Не знаем, барышня. За полночь уже было, влезли в окно четверо… — В черных масках… — С кинжалами… — Да хоть с катапультами, — перебила я начинающуюся групповую истерику. — И хоть семь десятков. Залезли, а вы чего? — А мы ничего, ну то есть ничегошеньки не успели. — Марта-худышка нервно всхлипнула. — Кляп в рот, лезвие к шее. Где барышня, спрашивают. Я говорю… — С кляпом? — Нет, кляп потом засунули. Но я так перепугалась, что даже не подумала кричать.